– Немой! Слышь, Немой. – Сильные руки тормошили Полозова, разрушая сладкую магию сна. – Маныч помер. Да проснись ты!..

Защищаясь, Андрей отмахнулся от наседающего противника, и тот сразу оставил его в покое. Соседняя койка заныла, заскрипела, и горячий шепот засаднил, надрываясь, в другой угол тесного помещения:

– Рыка! Вставай, просыпайся. Манычу крендец! Толкни корейца…

Андрей открыл глаза. Ничего нового. До войны – обычный гостиничный номер на одного человека. Теперь, после небольшого, но вдумчивого апгрейда, – восемь мест со всеми удобствами: душ, умывальник, унитаз. Никаких тумбочек, шкафов и перегородок, – это чтоб, в случае чего, прятаться постояльцам было негде. Стены тускло-желтого цвета, а это чтоб не фонило, не мешало охране целиться в тех, кому негде спрятаться. Высокий потолок в черных пятнах светильников, опутанных сеткой из стальной проволоки, три стены и решетка. Решетка? Чтоб не разбежались, – стрелять удобнее, когда цели в куче. Дальше, за решеткой, – коридор, которым после побудки предатели идут в столовую. А как же иначе? – худую скотину тоже кормить надо. По-другому только на убой… что, впрочем, неизбежно и является лишь вопросом времени.

Во сне было лучше. Светлее, просторнее. Необъятное небо и трава до горизонта. А еще он пел. Ни слов, ни мелодии не припомнить, но это была чудесная песня… в полной тишине. Впрочем, сейчас вроде бы тоже тихо. Ни привычного шума в ушах, ни прострелов, к которым Андрей еще в госпитале приспособился.

– Виноват, конечно, Иран. После бомбардировки Хайфы американцы, даже если бы и хотели, не могли оставаться в стороне. Ну, а после, когда мы подключились, за паритетом обмена ядерными ударами следить стало некому…

Полозов, стискивая зубы, чтобы удержать зевоту после тревожной ночи, аккуратно высверливал отверстия в гетинаксе. Болтовню старика, с которым приходилось делить лабораторию радиоэлектронных систем, остановить он не мог. Но если бы и была такая возможность, Андрей не стал бы этого делать. Во-первых, по нечетным дням Судаков легко делился бутербродами с копченым салом или колбасой. Во-вторых, в трепе «вольняшки» частенько проскакивали свежие известия, которые здесь, в закрытом КБ с длинным, скучным и совершенно секретным номером, были в еще большем дефиците, чем копчености для заключенных.

– …Нас обманывают: наверху не так плохо, как передают в официальных сводках. Радиоактивные пустыни западнее, за Уралом. Дозиметры молчат, я сам проверял…

В-третьих, старик не нуждался в отклике на свои монологи. Может, он так настраивался на работу. А может, это было его тайным партийным заданием: проверить наличие пораженческих настроений у заключенного Андрея Полозова. И в этом была главная польза Судакова: благодаря ему Андрей дружил с особым отделом. «Стучать» на старика можно было сколько душе угодно. На еженедельной поверке по вторникам Андрей заходил в кабинет к старшему лейтенанту Козырину и под его наблюдением писал, о чем говорил Судаков. Козырин внимательно вычитывал исписанную корявым почерком бумагу, курил вонючие турецкие сигареты, трофейные, конечно, и глубокомысленно кивал. Потом ставил галочку в своей ведомости против фамилии Андрея и отпускал его с миром.