Капитан областного РУБОП Виктор Кутепов молился и не мог унять раздражения. Раздражало всё, но более всего то, что он совершенно ничего не чувствовал, ничего не имел в себе, кроме разве что некой, почти служебной обязанности, быть в известное время здесь, в этом храме, на литургии, поскольку он тоже, как-никак, входит в число православных христиан. Раздражала бесчувственность и непонимание, раздражало даже само это безудержное раздражение, распространявшееся на всё и вся…

Он стоял как всегда справа от аналоя, у большого расписного распятия, за которым голосил и переругивался их неизменный деревенский хор, причиняя слуху невыносимые муки. Начинали они ещё более-менее сносно, но потом бабка Варвара властно уманивала бабу Таню и бабу Веру в свою заунывную колею и уводила в такие извилистые переливы, в такие страдательные окончания, что хоть святых выноси, ей Богу! Сегодня её особенно заносило, и баба Таня пыталась как-то перетянуть на своё, но куда там. И несколько раз было слышно как сноровистый батюшка, подбегая к ним, бранил её без подобающей сдержанности, на что бабка Варвара отвечала, что сегодня «не хватает духа», чему в свою очередь отец Сергий не придумал, чем возразить, и больше уж не подходил к ним до конца Литургии, видно махнув на неё рукой…

Капитан смотрел на иконостас. На месте его висел когда-то латаный-перелатанный экран сельского клуба, глядя на который из темноты, пропахшей детскими их одежонками, обмерали они от стоявших перед ними «Кащея Бессмертного» и «Фантомаса», и как бывало бились сердца их, за «наших» разведчиков и солдат, падавших к ним в разрывах и комьях земли, и какая стояла тишина в этих стенах, когда поминали тут лётчиков из «первой поющей эскадрильи», и как вскакивали они со скамеек, как орали от восторга, когда влетал сюда крылатый Чапаев и Александр Невский, с гусарами и ковбоями! О, сколько крови дымилось здесь, сколько свалено трупов и тел! Сколько было огня и пыли! обжигающей белой пустыни! сколько штормов! сколько индийской любви!.. Вспомнилось как рыдали они над Гаврошем и над Мухтаром, как расплывались от мокрых глаз умиравшие тут Ромео с Джульеттой, и конечно: «Генералы песчаных карьеров»… и сочились из этой тьмы тысячи мерцающих детских слёз… Но были, правда, и другие слёзы — от удушающего, заливистого гогота, до стона и колик, и ржали от комедий так, что дрожали старые побитые стёкла, и где-то под куполом начинался гул…

Что они делают здесь? Сейчас? Глядя теперь на этот резной цветастый иконостас, — взрослые, пожилые, с побитыми судьбами люди, выросшие из тех деревенских пацанов и девчонок? На что они смотрят тут? На Спаса? На Богородицу? На Царские врата? Зачем? Что им тут надо? Слушать это жалкое пение? А что же тогда? Что ещё? Зачем они здесь стоят, согнувшись под терпким дымом кадила? Молятся?..

Вот бабка Варвара, живёт одна, любительница советы давать, да поговорить, ей только попадись, не отвяжешься. Сейчас потащится к себе да начнёт по соседкам ходить, рассказывать, кто как пел сегодня, да как отец Сергий ругался. Вот стоят с ней баба Таня с баб Верой, неразлучные как две ивы в пруду, обеих мужья лупили по пьяни, да оба и померли. Сериалы вместе смотрят, одна у другой, а на свадьбах частушки поют хулиганские. Скоро завезут им внуков на лето, начнут бегать за ними по дискотекам… Или вот Власиха стоит — «крутой Уокер», деда своего и зятя держит как в цирке — на задних лапках ходят, вон, стоят за нею, не шелохнутся. Сама на джипе ездит, курила, как самовар… сейчас вроде бросила, шпана, и та от неё шарахается — ненормальная! Вон Анатолий стоит в углу, три года назад жену убил, говорят не нарочно… как напьётся, идёт к ней на могилку, «помирать», зимой чуть не замёрз, да вовремя спохватились. Кто там ещё? Катерина в брюках стоит, муж наркоман, от чужого мужика родила, да ещё племянницу к себе взяла, туберкулёзную, козьим молоком отпаивает. Похоже опять беременная. Вот дядь Паша, отсидел своё, приехал к матери погостить, да так и остался. Жену бросил, на местной женился. Сын приезжал с дружками, избили его до полусмерти. Да кого ни возьми: тот больной, тот чудной, тот измаянный… Калека на калеке… Бабки ходят, огарки гасят на свещнице, свечки переставляют — придут домой, станут косточки перемывать.