В моей жизни дважды случались события, которые хочется назвать поворотными. Первое было поворотным лично для меня, когда я в далеком 1947 г., по окончании 1-го курса, впервые оказался в экспедиции Артемия Владимировича Арциховского, работавшей в разрушенном войной Новгороде. Отправляясь на первую производственную практику, я не предполагал, что навсегда определяю свою научную судьбу. Экспедиция 1999 г. была моим 51-м полевым сезоном в этом городе.

Второе событие стало поворотным для всей отечественной археологии, изучающей наше средневековье. Я имею в виду открытие в Новгороде 26 июля 1951 г. первой берестяной грамоты (cм. также: Янин В.Л. Новгород, открытый археологами // Природа. 1995. № 4. С. 16–24). Через год нам предстоит отметить 50-летний юбилей этого события; к нему мы приходим с результатом, который тогда, полвека назад, показался бы фантастическим. К сегодняшнему дню в Новгороде найдено уже 915 берестяных грамот XI–XV вв. Еще 84 берестяных документа извлечены из культурных напластований Старой Руссы, Смоленска, Торжка, Пскова, Твери, Москвы, Старой Рязани — в России, а также Мстиславля и Витебска — в Белоруссии и Звенигорода Галицкого — на Украине. Всего в 11 древнерусских городах найдено 999 берестяных текстов. Первая же такая находка полевого сезона 2000 г. станет тысячной!

В чем смысл этой, не имеющей прецедентов, коллекции? Берестяные грамоты сохраняют прочную связь с археологическим комплексом. Их находят на тех древних усадьбах, куда они были адресованы или где они были написаны, в окружении вещевых реалий, принадлежавших их адресатам или их авторам. По именам адресатов мы получаем возможность назвать имена владельцев и жителей раскапываемой усадьбы, установить их взаимоотношения с соседями, а по хронологической вертикали выяснить их генеалогические связи с предками и потомками. Археология, до того говорившая молчаливым языком древних вещей, обрела живой и порой очень громкий голос. Хор мужских, женских и детских голосов через многие столетия вновь звучит среди безмолвных остатков древних построек.

Сообщение о призвании Рюрика новгородцами в середине XI в. вот уже более двухсот лет возбуждает эмоции с очевидной политической окраской. Борьба «норманистов» и «антинорманистов» демонстрировала явные «излишества» обеих дискутирующих сторон. «Норманисты» пропагандировали мысль о том, что правопорядок и культура были привнесены на Русь иноземными князьями. «Антинорманисты», исходившие из того обстоятельства, что рассказ о призвании записан летописцем спустя два с половиной века после указанного события, сам этот рассказ признавали легендарным, возмущаясь при этом: "Что же, разве русские люди не могли найти князя у себя дома? Зачем им понадобилось искать власть на свою шею за морем?"

Раскопки в Новгороде обнаружили, что в IX в. его вообще еще не существовало. Первые элементы застройки в виде рыхлой догородской структуры возникают на его территории лишь на рубеже IX–X вв., а городом с уличными мостовыми, усадебной планировкой, системами благоустройства он становится лишь в середине Х в. Этот результат, казалось бы, подкрепил антинорманистскую версию: не было Новгорода — не было, значит, и призвания иноземного князя. Подкрепил, однако, ненадолго.

Благодаря многолетним раскопкам Е.Н. Носова на Городище, в 3 км от Новгорода (этот пункт знаменит наличием в нем княжеской резиденции, существовавшей вплоть до падения Новгорода в 1478 г.), было выяснено, что резиденция эта возникает как раз в середине IX в. и с самого начала ее вещевой комплекс имеет ярко выраженную скандинавскую окраску, свидетельствуя о присутствии здесь варяжской дружины. Иными словами, летописная версия была подтверждена, но с некоторыми коррективами. Инициаторы приглашения — новгородские словене, кривичи и аборигенные угро-финны, образовавшие политический союз — призвали иноземного князя еще тогда, когда Новгорода не было, а сами племена владели, по словам летописи, "каждое своей волостью".