Избу заполняла спокойная теплая тишина. Уставшие за день звуки с трудом пробивались сквозь плотно прикрытые двери, теряли силу, остроту и объем. Но за окошком, затянутым бычьим пузырем, бушевала красавица южная ночь, купая в водопадах звездного света голос пробуждающегося леса. Трели сверчков стекали по густой траве к размеренно дышащему в скалах морю, смешивались с редкими вскриками ночных птиц, с тихим, но непрестанным шепотом ветра в густых ветвях. В Таврике лес никогда не бывает безмолвным – ни в редкую зимнюю стужу, ни в густой летний зной.

Микулка уселся за старый, надежный, грубо сколоченный стол, и язычок масляной лампы задрожал в его темных глазах. Желтое сияние высветило знакомые стены, укрытые пеленой полумрака, застарелую копоть, отбросило по углам ночные шорохи и лохматые тени. Дом по прежнему дышал спокойствием и уютом, радостно принял вернувшегося отрока, укутав позабытым за полный год странствий запахом оседлости. Может именно этот запах, остающийся в дальних закоулках памяти, придает витязям силы в бою? Наверно именно он разнит степняка-печенега с землепашцем-русичем. И если печенегу нужно прорываться вперед пока ноги держат, не жалеть сил для движения к новым пастбищам, то русич должен еще и вернуться. К жене, к ребятишкам малым, к родному порогу. Потому-то Боги и даровали русичу сил больше, чем десятерым печенегам.

Бычий пузырь оконца переливался багряными сполохами, отражая полыхавший возле избы костер, Микулка вынырнул из невеселых раздумий, расслышав ввалившийся снаружи богатырский хохот Витима. Тьфу ты… От такого не то что из раздумий вынырнуть можно – из портков выскочишь с непривычки.

Ладно… Сколько не думай, а решение принимать все одно придется. Пусть конь думает, у него башка огроменная, а человек славен делами. Сколько ни думай, а ежели не сумеешь мысль свою передать другим, научить, помочь, то в копейку цена таким мыслям. Микулка подхватил Кладенец, закинул за спину на кожаной перевязи и скрипнувшая дверь выпустила его под выгнутый купол ночного неба, до черноты вылизанный языками костра.

– Ну наконец-то! – пророкотал зычным басом слегка захмелевший Витим. – Чего ты бродишь как леший по лесу?

– Ромеи с мечом ушли на заход. – остановив коня молвил Витим. – Значит и нам туда. Проще всего нанять корабль и вдоль берега пройти до тиверских земель. Меч не песчинка, наверняка про него услышим.

– Тогда проще идти вдоль берега, а не плыть. – пожал плечами Сершхан. – Больше весей пройдем, больше узнаем всякого.

Лес вокруг поредел, все чаще попадались освещенные солнцем поляны, а ветер был едва ощутим, тянул с запада прохладу и соленую свежесть. Витязи остановились на восточном склоне Покат-горы, за которой белокаменный Херсонес высил неприступные стены.

– Вы оба правы. – примирительно сказал Ратибор, хорошо знавший эти места. – Морем идти проще, а посуху больше выведаем. Поэтому чтоб зазря зад об седло не морщить и попусту не болтаться по синим волнам, нужно немножко подумать. Ромеи могли пойти в Царьград, а могли по Днепру подняться до Киева, но уж в любом случае к тиверцам они не пойдут.

– Это почему? – усомнился Витим.

Попутный ветер туго надул прошитый суровой нитью парус, мачта скрипнула и корабль, слегка накренясь, рассек носом ласковые невысокие волны. Мягкая бурливая пена вскипела вдоль позеленевших от сырости бортов, зашипела тысячей искристых пузырьков, стараясь каждым поймать ясный солнечный свет, но не могла, распадалась, становилась все тоньше и тоньше, неуловимо превращаясь в водную гладь, из которой и родилась. Вода наполнилась хрустальной прозрачностью, став невесомой, будто чуть подсиненный воздух. Сказочный мир морской глубины открылся во всем великолепии удивительной необычности – бурая морская трава тянула вверх колышущиеся мохнатые руки, растущие прямо из бугристых от ракушек камней, над сияющими песчаными прогалинами порхали стаи пестрых рыб, а странный квадратный рак без хвоста, тащил в клешнях кусок мяса, покрытого чешуей. На белоснежном, волнистом как в пустыне песке, лежала жутковатая плоская рыбина, черная, неподвижная, с огромным острым шипом на тонком и длинном, словно у крысы, хвосте. Завидев длинную тень от лодьи, она дернулась и неспешно отплыла в густую морскую траву, махая краями тела, будто крыльями. Но постепенно все затуманилось густой синевой возрастающей глубины, а там и вовсе скрылось в темнеющей бездне. Кормчий, скрипнув рулем, пустил судно на искрящуюся дорожку, нарисованную по воде склонившимся к западу солнцем, а гребцы отдыхали, шепотом прославляя крепчающий ветер.

Со стороны моря Херсонес выглядел еще величественнее и богаче, чем с суши, но теперь, когда на всем протяжении взора раскинулись поросшие лесом холмы, в этом величии угадывалось что-то откровенно чуждое исконно русской земле. Ромеи строят свои города словно вызов Богам, хотя в их жилах давно иссякла горячая кровь богоборцев и потомков Прометея. Русичи же стараются строить из дерева, оставляя города частью волшебной, диковатой природы, но кто как ни они действительно могут померяться силой с Богами?

Солнце еще не село, а последние признаки берега уже растворились в безмерной дали, даже следа не осталось. Теперь корабль резал водную рябь в совершеннейшем одиночестве, словно мир состоял из одного только неба и моря, разлившегося на весь земной диск. Закат уронил в безбрежную воду первые струйки крови, даже плескавшая у бортов пена обрела розоватый оттенок, восток потемнел едва уловимо, а соленый ветер принес долгожданную прохладу.

Витим стоял на самом носу, отражая в темных омутах глаз все это великолепие.

– Нежить… – трижды перекрестился Константин, оглядывая лежащее в проходе тело.

Лицо незнакомки поражало тонкостью черт, сияло белизной и нежностью кожи, а густые черные волосы мягко струились по дну корабля. Если бы не рыбий хвост вместо ног, была бы обычная девка. Только красивая сверх всякой меры.

– Сам ты нежить! – зыркнул на него Витим. – Это тебе не русалка утопленная… Это морянка. Считай та же берегиня, только не в речке живет, а в море. Она родилась в пучине, и мамка ее и весь их род. Считай те же люди, тока морские. Видишь хвост вместо ног? О! В том и различие. Еще вдоль хребта короткий плавник есть, сейчас не видать. Поливайте, поливайте! До чего же ленивые…

Гребцы, черпали кадушками из-за борта, с опаской выливая воду на распростертое тело, зиявшее нехорошей раной в боку. Веки девушки дрогнули и открылись, показав огромные, ярко-зеленые глаза. Словно два граненных изумруда мягко мерцали в лунном свете. Волк поймал себя на том, что стоит с раскрытым ртом, не в силах оторвать взор от прекрасных очей, но насмешек от друзей можно было не опасаться, они сами стояли, как кольями прибитые.

– Живая… – присел рядом Волк. – Вроде очнулась совсем.

Ковыльная степь тянулась без конца и без края, только к вечеру витязи разглядели на стыке земли и неба темную полоску леса.

– Чьи тут земли? – вглядываясь в даль поинтересовался Витим. – Больно безлюдные места.

– Тут живут уличи, а еще дальше на заход тиверцы. – широко шагая пояснил Ратибор. – Я там бывал, а вот тут впервые, про уличей знаю мало. У самого Днепра есть у них городище, зовется Олешьем, если отсель, то прямиком на полуночь. Нам лучше путь туда держать, из города переправа легче, а может и лодью наймем. Тогда до Киева пойдем по реке, чтоб зазря землю ногами не мять.

– Но они воины или пахари?

– Вроде пахари. Веси строят, живут в лесах, к морю выходят не часто, разве что с ромеями торговать. О войнах с ними я и вовсе не слыхивал. Тиверцы с ними вроде как ладят, а до других больно уж далеко. Легче сходить на Царьград морем, чем продираться через эти жаркие степи и сырые леса… Так в Царьграде хоть есть что взять, а тут что? Пустыня да лес дремучий. Мало что ли в Киеве такого добра?