Декабрьская ночь в Петербурге тянется бесконечно. Как давно кончился день, как далеко еще до того момента, когда слабый, холодный утренний свет забрезжит в окнах… Инженерный замок погружен во тьму; глубокая тишина окутала учебные классы, спальни, двор Николаевского военно-инженерного училища. Лунный свет падает на лица юнкеров; изредка кто-то из них вскрикнет во сне, что-то невнятно проговорит. Восемнадцатилетним юношам, не привыкшим еще к суровому армейскому распорядку, снятся родные дома. И только размеренные шаги дежурных, обходящих длинные, гулкие коридоры, нарушают всеобщее спокойствие.

Юнкер первого взвода второй роты Петр Остряков дежурил в эту ночь впервые. Ему было очень не по себе: всякий раз, когда приходилось сворачивать за угол или пересекать огромные залы, в углах которых гнездилась темнота, сердце его замирало. Первое, с чем знакомились воспитанники училища, едва попав в него, была зловещая история старого замка. В суматохе дневных дел никто о ней и не вспоминал, но сейчас, ночью, все страшное лезло в голову.

Павел, сумасбродный и вздорный правитель, не любил свою мать, императрицу Екатерину, и все, что было с ней связано. Слишком долго держала она его в стороне от государственных дел, слишком резко и откровенно пресекала все его попытки принять в этих делах участие. Только-только воцарившись, Павел решил уехать из ненавистной резиденции — Зимнего дворца. Но куда? В Петербурге не было больше места, достойного пребывания царской персоны. Значит, надо построить, решил Павел, причем такое, которое было бы надежно защищено от любого нападения с любой стороны. На острове, образованном реками Мойкой и Фонтанкой и специально выкопанными рвами, начали возводить замок. Ровно четыре года — почти все время короткого царствования Павла — продолжалась эта работа. Шесть тысяч человек трудились днем — под лучами солнца, в дождь и пургу — и ночью, освещаемые факелами. Лучшие декораторы украсили замок, лучшие художники написали для него картины, лучшие мастера делали люстры и канделябры; множество статуй, ваз, гобеленов привезли из Рима. Наконец все было расставлено, развешано, помещено. 1 февраля 1801 года Павел переехал в замок, получивший название Михайловский от расположенной в нем церкви святого Михаила. Караулы в Зимнем дворце были отменены и стали назначаться в новом жилище императора. А в нем даже стены еще не успели просохнуть. На первом придворном балу лица собравшихся трудно было разглядеть: густой туман окутывал залы, и только неровное пламя свечей выхватывало из него отдельные фигуры. Все это сочли плохим признаком. И верно, полутора месяцев не минуло, как Павла в собственной спальне задушили придворные. Не помогли рвы, караулы и шесть пушек на бастионе…

Павлу простили бы сооружение дорогостоящей игрушки — замка. В конце концов, деньгами государства и трудом народа император вправе распоряжаться как хочет.

Ему простили бы нелепые указы, вроде внезапного запрещения круглых шляп или лакированных ботинок. Ведь можно и в этом усмотреть проявление высшей государственной мудрости.

И многое другое простили бы самодержавному владыке крепостной страны.

Но вина его — перед сановниками — заключалась з том, что, повинуясь минутному капризу, мог он любого царедворца вдруг взять да и сослать в Сибирь. И никто из них не был уверен в своем будущем.

Что-то тускло отсвечивает в темноте, что-то отделяется от стены. Ах нет, это остатки былой роскоши — мраморные наличники дверей, зеркала, фигуры барельефов. Чего же бояться юнкеру первого взвода второй роты Петру Острякову? За плечами у него винтовка, и другие дежурные тоже не спят. Достойна ли будущего офицера русской армии сама мысль о существовании привидений? Но ночь так темна, а в замке столько неизвестных подземных ходов — и тень убитого императора, может быть, бродит по ним. Чтоб успокоиться, дежурный открыл дверь в спальню своей роты. И замер от ужаса…

Фигура в белом копошилась возле одной из кроватей. Вот оно, привидение, проникшее тайным подземным ходом, блуждает среди спящих!.. Но дежурный обязан охранять покой остальных, а в случае опасности бить тревогу. Из царства ли теней явилась эта фигура, или она живой человек — ей не поздоровится. Сорвав с плеча винтовку, Остряков медленно приближался. Привидение выпрямилось. Лицо его осветила луна. Остряков увидел не пустые глазницы и не оскаленные зубы. Четко очерченный профиль, прямой нос, чуть покатый лоб. Да это же сосед по спальной комнате Михаил Бонч-Бруевич в одном белье ищет что-то под кроватью. Винтовка выпала из рук Острякова, громко ударившись прикладом об пол. Звук этот вернул дежурного к действительности; он быстро огляделся по сторонам. Все спят по-прежнему; только один привстал на кровати и тут же повалился обратно.

— Бонч, — прошептал дежурный, — вы что, с ума сошли?

— Тихо! — Бонч-Бруевич приложил палец к губам. — Ваше появление очень кстати. Берите-ка ящик да тащите в умывальную комнату. Там поставите на стол, где мы пуговицы кирпичом чистим.

Он с трудом вытащил из-под кровати какой-то ящик, поднял. Остряков машинально подставил руки — и присел под тяжестью ящика. Бонч-Бруевич повернул его лицом к дзери.

А Бонч-Бруевич чувствовал себя весьма уверенно. У него и мысли не возникало о том, что он совершает нечто предосудительное. Кому, в самом деле, может не понравиться научный эксперимент. Взяв какие-то предметы, разложенные на кровати, вдев босые ноги в сапоги, не накинув ничего поверх белья, он легкими шагами мчался по коридору, опередив тяжело ступавшего Острякова.

— Бонч, — жалобно произнес тот, — ведь сейчас спать полагается.

— Тащите осторожней, — невозмутимо ответил Бонч-Бруевич, — а то они у вас в руках развалиться могут. Там аккумуляторы. Ставьте их под зарядку.

— Сейчас дежурный офицер придет, и нас обоих выгонят из училища.

— Ничего, он уже сделал свой обход. Зато профессор Лебединский получит объяснение того, что собой представляет электрическая искра.