Часть 1
1
Флигель более чем сам дом, походил на основное строение. Два стройных трехэтажных крыла смотрели друг на друга, соединяясь наподобие буквы «п», небольшой в два окна, перемычкой. Она же и служила продолжением дома, выходящего фасадом на шумную Садовую улицу. С другой стороны бежала тихая Канонерская. А здесь П-образный флигель образовывал собственный дворик внутри большого пустоватого двора с молодым платаном и стайкой лип, здесь шум улицы почти не слышался. Свежеоштукатуренный флигель выглядел нарядно и солидно, он не пережил еще ни одной зимы. У дверей ни швейцара, ни дворника, и сама дверь в парадную несколько подкачала, а лестница казалась слишком мрачной и узкой, так что девушки поднимались одна за другой. Люба шла впереди, и Катерина на кратком протяжении двух пролетов видела перед собой широкие щиколотки двоюродной сестры, обтянутые белыми кружевными чулками. Чуть более короткая, чем требовалось, шелковая юбка шуршала по чугунным прутам ограждения.
— Но все-таки, почему так дешево? — Люба поднимала короткие бровки и тут же хмурилась, гремела в замке незнакомым ключом. Катерина ни за что не поможет, дала ключ — справляйся сама.
— Я же тебе объясняла: дом без фундамента, стоит почти на земле. А нам нужен как раз полуподвал и квартира над ним. За зиму нижние этажи отсыреют, штукатурка, может и не осыплется, но к весне вид будет совсем не тот. Весной встало бы еще дешевле, потому хозяин и поторопился.
— Ох, Катерина, как ты успеваешь во всем разобраться? Неужели, тебе интересны строительные вопросы?
Катерина засмеялась: — Строительные вопросы, ну и выражение, или поэтессам положено так изъясняться?
2
Колчин и Катерина снимали небольшую квартиру на Офицерской улице, неподалеку от Банного моста. В нарядной гостиной даже стены казались праздничными. Блестела лакированная мебель, хрусталь за стеклом буфета, подвески на люстре, тугие зеленые листья крупных цветов в кадках, стоящих в эркере на низких подставках. Катерина не могла усидеть на месте и ходила взад вперед, бесшумно переступая домашними туфельками. Сергей Дмитриевич развалился на ковровом диване, вертел головой, не выпуская жену из вида, улыбался. Петр Александрович сидел на стуле ровно и прямо, как на официальном приеме, стучал пальцами по тяжелой столешнице карельской березы.
— Подумать только, через пару месяцев — Рождество. Если дела так и дальше пойдут, на праздник можем рассказать отцу о нашей затее. — Катя подошла к эркеру, поправила гардины; наклонив к плечу головку с небрежно заколотой косой, полюбовалась жирным фикусом. — Кричать станет, ой! Откричится, тогда уж похвалит. — Катя засмеялась.
Колчин засмеялся следом, вскочил на ноги, поймал жену за руку и усадил рядом с собою на диван.
— Прекрати сновать, в глазах рябит. Но у нас воистину есть повод отпраздновать. Сколько мы сегодня выручили? Давайте-ка, отправимся к Мильберту, время к обеду. Петя, ты говорил, будто он скупает придворные обеды? Давно мы вместе никуда не ходили. Пообедаем, да покатаемся, погода чудесная. Забыли, как бродили по Фонтанке? С одними планами в кармане.
— Нет, Сережа, ни в коем случае. — Катерина постучала туфелькой по ковру — от избытка энергии, и снова заходила по комнате. — Мы теперь люди семейные, солидные предприниматели. Обедать дома будем. И обед у нас вкусный, и экономия. А покататься, душа моя, покатаемся и погуляем, когда снег выпадет. Вот-вот стемнеет, на улицах сыро, грязно. С чего ты взял, что погода чудесная? Что тебе дома не сидится?
3
Середина темного ноября, а день солнечный и тихий. Люба не захотела идти мимо стройки по шумной Садовой улице, свернула на Могилевскую, прошла во дворик через подворотню — счастливая примета. Подворотня, та же арка, триумфальные ворота, — а Люба королева. Сегодня будет ею. Постарается быть. То есть, попробует. Если получится. Если позволят.
Молодой платан во дворике еще не облетел, хоть поредел изрядно. Еще одна счастливая примета, помимо арки. В прошлый раз Люба не заметила его. А какой красавец, стройный; красновато-бурые резные листья напоминают виноградные. Такими обвивали свои тирсы вакханки, такими листьями, сплетенными в венки, увенчивали себя и своего бога. Сегодня она будет вакханкой, а ее любимый — Дионисом. Люба наклонилась, подняла с земли несколько облетевших листьев, прижала к губам, застыдилась, оглянулась. Из свидетелей присутствовала лишь пожилая пегая кошка, расположением пятен на белой шкурке напоминавшая корову ярославской породы. Еще примета, конечно, счастливая. Священные животные в Египте, как известно — кошки, а в Индии — коровы. Судьба твердо пообещала Любаше успех, иначе три счастливых приметы подряд не истолкуешь, будь хоть записным пессимистом. А Люба не пессимист. Сегодня уж точно. По крайней мере, сегодня.
Она с утра готовилась к свиданию. Полтора часа укладывала русые волосы (не преуспела — растрепана), надела самое нарядное платье, легкое не по сезону и новые перчатки, смочила одеколоном виски, кружевной носовой платок, стащила у мачехи пудру, пока та беседовала с соседкой, напудрилась. Самсонов опоздал на сорок минут, но перешагнул, наконец, порог Катиной комнатки, долговязый, трогательно некрасивый с сильно выпирающим кадыком и стальными близко посаженными глазами. Согласился выпить чаю, и Любаша долго договаривалась со спиртовкой, проливая воду на муслиновое платье. Она усадила дорогого гостя на диван и все поглядывала на него в зеркало, так, чтобы он не заметил. Но Самсонов заметил, дернулся раздраженно, подносик накренился на валике, чай пролился, драже, купленное Любашей в булочной на Садовой, просыпалось из блюдца, запрыгало по полу. Она присела, чтобы собрать конфеты, Самсонов не стал ей помогать. Шарила неловкими руками все ближе к его ботинкам, стоптанным, порыжевшим. Подползла на корточках совсем близко, обхватила любимые колени, ткнулась лицом, размазывая пудру и слезы: — Я люблю вас. Я — ваша. — Подняла голову. Его черты расплывались сквозь слезы, показалось, что он ободряюще улыбается, но Самсонов морщился. Надо было подождать, пока он наклонится поднять ее, сам поцелует, усадит рядом. Люба поспешила, потянулась к его губам, а он вцепился в подносик, потянул на себя, нечаянно ударил ее жестким краем, прямо по зареванному лицу. Люба упала навзничь, некрасиво подвернув толстое колено, громко заплакала. Самсонов подхватился, чуть не в бешенстве, вышел из комнаты в кабинет-лабораторию, ходил там, шумно и широко ступая тяжелыми ногами.
— Самсонов, — жалобно позвала Любаша.
— Приведите себя в порядок. Умойтесь, — приказал он, и Люба послушалась. Полчаса спустя она внимательно слушала, стоя в дверях, а он все ходил по лаборатории, стараясь не приближаться к ней.
4
Звук дверного колокольчика заставил Катерину подпрыгнуть на стуле. Сама не заметила как задремала, это у них с Любой общая семейная черта, стоит навалиться неприятностям, и моментально клонит ко сну. Быстро же вернулся Сергей Дмитриевич, мало погулял, шампанского не успел выпить. Но Катя решила не выяснять отношения с мужем, новый узор разводами — изобретение, подсмотренное у собственного отражения в окне, волновали ее гораздо сильнее. Катерина выбежала в коридор, вслед за Соней, нетерпеливо ждала, пока та отворит мужу дверь. Но это оказался Гущин. Едва дверь открылась, он взошел, растрепанный, без шляпы, без пальто, совершенно не в себе, и схватил Катю за руки.
— Что такое? — Катя имела в виду спросить: — Что-то с мастерской? — но спросила: — Сережа? Что с Сережей? — Пол под ногами, отличный буковый пол, покрытый в коридоре дорожкой, начал продавливаться и размягчаться, словно она стояла на каучуковой доске. Катя зашаталась и упала бы, если б Гущин не держал ее, уже не за руки, а за плечи.
— Катя, соберись, нам нужно немедленно ехать. — Петр Александрович на глазах обретал уверенность. Видимо, Катина слабость подействовала на него столь целительно. — С Сержем все в порядке. То есть, я не знаю, где Серж.
Такой логический ход Кате оказался не по зубам. Она торопилась узнать, что с мужем, потому совершенно не могла слушать, и тащила Гущина за собой в гостиную. Если тот не знает, где Сережа, почему так уверен, что с ним все в порядке? Сообразила спросить, когда они уселись рядом на ковровом диване: — Что стряслось? Куда ехать? — и, наконец: — Мастерская? Сгорела?
— Можно и так сказать, — Гущин успокоился настолько, что позволил себе угрюмо усмехнуться. — Я не собираюсь устраивать расследование и тебя обвинять, но кое-что объяснить придется. Давай-ка поедем на Канонерскую, Федька внизу дожидается. Там, на месте, проще будет объяснять.
5
Их вызвали через два дня, Петра Александровича и Сергея Дмитриевича. Друзья решили признаться, что Люба отравилась в их мастерской — придумать что-либо другое оказалось трудно. Но можно договориться со следователем, чтоб держал это по возможности в секрете от Любиного отца и, соответственно, от Катиного. Гущин уверял, что за небольшую мзду столкуется. Все судейские берут взятки, известно. Они отправились вместе, но Гущина пригласили первым. Следователь показался, если и не вполне дураком, то простоватым недотепой. Соломенные прилизанные волосы с нелепым пробором — скажите, англичанин выискался, безвкусные бачки, старомодный сюртучок: вот и весь Иван Гаврилович Копейкин, долговязый судебный следователь. Он соглашался и мелко кивал, похоже, поверил всему, что говорил Гущин. А тот говорил чистую правду, как не поверить. Да, у Любови Васильевны Терентьевой был роман с Самсоновым. Они Самсонова почти не знали, зато давно и коротко знакомы с Любовью Васильевной. Конечно, у той есть ключи от лаборатории, они почти одна семья. На всякий случай, знаете ли, вдруг кто-то из них ключи потеряет… Да что в этом странного, собирались там, чай пили. Любаше, Любови Васильевне нравилась тишина, дома у нее нет условий, вот, заходила иногда, посидеть в одиночестве. Она же барышня романтическая, стишки сочиняет, требуется уединение. О том, что Любаша вздумает приглашать в их отсутствие сердечного друга, никто не подозревал. Очень, очень неприлично. Катерина Павловна совершенно ни при чем. Она ни за что не позволила бы двоюродной сестре поступить так безнравственно. И вот, пожалуйста, расплата. Отравилась спичками, у барышень такая глупость в голове. Слава Богу, что чувствует себя сносно, что он, Петр Александрович вовремя успел, не растерялся. С отцом пусть сама объясняется, наврет что-нибудь. Но не надо, не стоит говорить о мастерской ее отцу. Тут такая история, родители не должны знать об их деле — ничего противозаконного. Захотелось самостоятельности, вот и задумали собственное дело. Если следователь Иван Гаврилович пойдет навстречу, то они сумеют быть благодарными. Что, если им завтра отобедать вместе? Только Катерину Павловну не следует беспокоить, для нее это такие волнения. Совершенно не представляла, что сестра начнет своевольничать, да еще так двусмысленно, некрасиво. Катерина Павловна молода, неопытна и очень доверчива. Нет, ключи Любаше вручала не она, решили на семейном совете и сообща передали, они же как семья, да, это уже говорил. Петр Александрович и Катерине Павловне и Любаше все равно, что брат, с детства знакомы. А следователь кивал и кивал маленькой гладкой головой и слушал не так, чтоб очень внимательно. Для проформы вызвали, ясное дело. Гущин хотел предупредить Колчина, чтоб тот держался общего плана, следователь не страшен, главное — стоять на своем. А как взятку возьмет, совсем покладистым станет. В чем они виноваты, ни в чем. А что наше сукно за английское продают, то бизнес, не обман, и следователю совсем неинтересно, и упоминать не стоит. Но не успел сказать Сержу и двух слов, только подмигнул, выходя из кабинета — того позвали.
Колчину следователь дурачком не показался. Начал Иван Гаврилович совсем по-другому. Нехорошо начал: — Неловко, я полагаю, Екатерину Павловну сюда приглашать. Может, лучше бы мне к вам заехать.
— Зачем это? — тотчас занервничал Гущин. — Жена вовсе ни при чем. Она меньше нашего знает. — Так занервничал, что догадался спросить: — Неужели, всякий раз, как барышня задурит, вы дело заводите? Каждое отравление расследуете?
Следователь, вроде, как и не слышал вопроса. Сидел за столом с вытертым сукном, рисовал кружочки на четвертушке листа, морщился, в окно поглядывал, скучал сильно. Минуту скучал, полторы, а после возьми, да и скажи:
— Не каждое, Сергей Дмитриевич. Но убийство есть убийство.
Часть 2
Николай разбирал полы у себя в мастерской. Дома его ждала молоденькая жена, третья по счету, но он договорился с Ириной, и ждал ее до половины одиннадцатого. Давным-давно стемнело, мобильный Ирины равнодушно сообщал, что абонент находится вне зоны обслуживания. Возможно, муж заехал за Ириной в театр, и она была вынуждена отключить телефон. Неужели, нельзя улучить момент и предупредить? Дома Николай заявил, что у него срочный заказ, придется всю ночь вкалывать. Конечно, можно вернуться, отговорившись тем, что сроки сдачи заказа перенесли, но не хочется выплескивать раздражение на жену, она и сама дает достаточно поводов для скандала, если еще и Иркины грехи на нее повесить — не выдержит без тренировки. Поженились-то они недавно, вот через год-другой привыкнет отдуваться за все. К тому же Николай выпил половину бутылки перцовки, приготовленной к свиданию, и тащиться через весь город поздним вечером лень. Теща многозначительно уйдет в свою комнату, жена начнет сокрушаться, зачем пьет в одиночку, он не сдержится — и пошло-поехало. А полами давно собирался заняться: выбросить гнилые доски, настелить фанерные щиты.
Николай бывал предупредителен с подругами первые три месяца, с женами — полгода. В отношениях с мастерской наблюдался постоянный трепет и обходительность. Жены-подруги приходили, уходили, мастерская у него была одна и требовала заботливого внимания. Здесь в принципе можно жить в периоды неприкаянности, здесь он полный единоличный хозяин, никакая женская рука не уродует стеллажи миленькими вазочками, а кушетку веселенькими накидочками. Квартира Николая рассосалась в предыдущих браках, мастерская делению не подлежала и служила оплотом, несмотря на сложности с КУГИ и прочими вредоносными структурами. Плату постоянно повышали, грозили выселить всех художников скопом из центральной части города, но до этого не доходило. Да и за долги мастерские отбирали нечасто, если сумел закрепиться в полуподвале или на чердаке — все, повезло, старайся хоть иногда платить аренду, ну, электричество, ну, коммунальные услуги. Хоть иногда. Конечно, случались комиссии, проверяющие, не живут ли художники в подведомственных помещениях, что категорически запрещалось по необъяснимой причине. Запрещалось держать плитки, постели, домашние тапочки, но все держали, стелили и зажигали. Более того, некоторые художники ухитрялись жить в мастерских с семьями, с женами и детьми.
Мастерская Николая располагалась в полуподвале, между Садовой и Канонерской улицами, во флигеле, стоявшем почти на земле, без настоящего фундамента. Она была сырой, темной, но достаточно большой и удобной, на две комнаты и крохотную кухню. Напротив, в таком же точно помещении жила семья переселенцев из пяти человек: двое молчаливых мужчин, похожих друг на друга, как один, совсем уж безгласная женщина, закутанная в платок, и тихий ребенок лет пяти. Так что Николаю повезло с устройством. Меньшую комнату он оборудовал под жилье и библиотеку. Там стояли кушетка, секретер, книжные полки и столик для приема гостей и поклонников. Большая комната служила непосредственно мастерской, с мольбертами, стеллажами, полными картин, красок, подрамников и прочего художественного хозяйства. Даже шкаф, шикарный резной гардероб, найденный на помойке, поместился в мастерской, заняв собою ровно половину кухни. Жена обижалась, что Николай не хочет перевезти к ней все вещи, несколько раз порывалась разобрать шкаф, но натыкалась на решительный отказ. Переставить шкаф в большую комнату подальше от сырости, вечнотекущего кухонного крана Николай также не соглашался. Если считать мастерскую крепостью, как всякий дом, то шкаф служил Николаю главной сторожевой башней.
Сам хозяин достиг уже тридцатипятилетнего возраста, и рассчитывал еще добиться тотальной известности. Его коротко стриженные волосы начали серебриться на висках, но глаза глядели упрямо и нахально, как прежде. Был он среднего роста, крепкого сложения, никогда не отпускал бороды или усов, в отличие от собратьев по кисти. Не расставался с джинсовой курткой даже в морозы и не пользовался носовыми платками, ни при каких обстоятельствах. Работал запоями, картины неплохо продавались, чтобы позволить себе не искать иного заработка, но заработать на новую квартиру так и не мог. У него насчитывалось некоторое количество близких друзей, среди таких же художников или поэтов, но большую часть времени Николай посвящал женщинам. Его отличительной чертой было нелинейное восприятие реальности, неспособность говорить голую правду, за что и любили женщины — сперва, а после столь же стойко не выносили, женщинам, собирающимся цементировать свои связи, вечно требуется та унылая голая правда, которая никак не украшает мир. Друзья, напротив, большей частью ценили это его качество, или относились снисходительно. Во всяком случае, скучно с Николаем не было никогда.
Но Ирина, бескрылое создание, не явилась; перцовка, можно сказать, пропала; ехать домой лень и неохота. Оставались полы. В коридоре они совсем просели, меж досками зияли чудовищные щели, так что гостьи рисковали каблуками, а для мышей было полное раздолье. Эти мыши, перевернувшие две банки с гуашью, и вынудили Николая поторопиться. Если их не шугануть, освоятся настолько, что примутся жрать картины.