Летом 1921 года мои родители — отец Артур Матвеевич и мать Валентина Юльевна Баевские — возвращались в Москву с Южного фронта Гражданской войны. Видно, я немного поспешил, появившись на свет по дороге, в городе Ростове-на-Дону, поэтому дома я оказался лишь через две недели.

Первые мои детские воспоминания связаны с подмосковным дачным местечком Битца, километрах в десяти с небольшим к югу от Москвы, где проживали родители моей матери.

Деревянный дом-дачу дед построил еще в 1911 году. В семье росли шестеро детей, поэтому дом был большой, пятикомнатный. Жили на даче не только летом, мы часто приезжали сюда и на зимние каникулы. Дед любил работать в саду, копать грядки. К сожалению, семейных преданий я не записывал, знаю о деде очень мало. Он получил хорошее образование. Помню громадный, как мне тогда казалось, книжный шкаф, на полках которого стояли тяжелые тома классики, исторической литературы. Я особенно любил рассматривать иллюстрации в трехтомном дореволюционном издании «Жизни животных» А. Брема. В долгие зимние вечера мама читала нам вслух. Неизгладимое впечатление на меня произвели «Записки охотника» И.С. Тургенева. Такие рассказы, как «Бежин луг», где деревенские ребята у костра ведут разговор о нечистой силе и других таинственных явлениях, а также «Стучит!», где путники на ночной дороге боятся нападения разбойников, производили неизгладимое впечатление.

В одной из комнат стояло пианино, на стене — портреты Бетховена и Вагнера. На пианино играла мама. Пытались учить и меня, но желания заниматься музыкой у меня так и не появилось.

Спокойная, величественная красота подмосковного леса, тихая речка Битца с плотиной и водокачкой навсегда остались в памяти. Летом мы ловили в реке пескарей и карасей, зимой расчищали лед от снега и катались на коньках.

В начале 1930 года отец был направлен в длительную командировку в Германию. В Берлин поехали всей семьей: отец, мать и мы с младшим братом Владимиром.

В те годы о работе отца мы знали только одно: он — сотрудник советского посольства в Берлине, а с 1934 года — в Стокгольме. Несколько лет назад мне попал в руки третий том книги «Очерки истории российской внешней разведки» («Международные отношения», 1992), где на стр. 334–335 говорится о том, как решался вопрос о дальнейшей работе некоего К., который выполнял задания не только берлинской резидентуры, но и Центра. С интересом прочитал я строки: «…Центр решил иначе и дал команду в Берлин: передать К. на связь резиденту в Стокгольме Баевскому, который раньше работал с К. в Берлине». Связь была установлена, и «…так продолжалось до июля 1937 года, когда Баевский выехал из Стокгольма в Москву и связь с К. прекратилась вообще».

Но это своеобразное официальное подтверждение характера работы отца я узнал через многие десятки лет…

Совсем недавно в газете «Новости разведки и контрразведки» (№ 3–4, 2001 г.) была опубликована статья О. Капчинского о работе моего отца. Из нее я узнал новые для себя факты, в том числе то, что отец работал в контрразведывательном отделе, которым руководил известный чекист А. Артузов, впоследствии репрессированный. Еще в 1932 г. A.A. Баевский за работу в Германии был награжден Грамотой ОГПУ и именным оружием.

Жизнь в Германии периода Веймарской республики была поначалу сравнительно спокойной. Много нового, необычного пробуждало у нас живейший интерес. Уже в первые дни отец показал нам берлинское метро U-Bahn, на котором, казалось, можно было проехать в любую точку этого большого и пока совершенно неизвестного нам города. Побывали мы и в историческом центре у Бранденбургских ворот, и на главной улице Унтер-ден-Линден, где находилось наше полпредство (посольство), и у рейхстага. У одного из массивных домов всегда было небольшое скопление народа — смена караула. Новый часовой в металлической каске замирал с широко расставленными ногами по прусской стойке «смирно», держа карабин двумя руками перед собой. Обращало на себя внимание большое количество народа на улицах, все куда-то спешили, множество автомашин, движущихся с большой скоростью, и шуцманы (шупо) — полицейские на перекрестках. Поднятый жезл шупо был строгим законом для каждого пешехода и водителя. Чистота и порядок, подчеркнутое уважение к немногим еще военным (отец подчеркивал: к тем, кто проиграл Первую мировую войну). Подчеркивалось внимание вообще к мундиру, форме. Хорошо подметил этот наш поэт С.Я. Маршак в стишке о берлинском почтальоне:

Пока наша семья находилась в Москве, я учился в родной 275-й школе на улице Мархлевского. Но не прошло и года, как отец был командирован на работу в Швецию, в Стокгольм. После Берлина — с его бурными митингами, ночными факельными шествиями, драками и стрельбой — Стокгольм показался нам тихим и спокойным, жизнь в шведской столице текла медленно и размеренно. Хорошо помню, что отец в первый день по прибытии в Стокгольм показал нам немецкую газету, в которой сообщалось, что в связи со смертью Гинденбурга президентом Германии назначался рейхсканцлер А. Гитлер, сосредоточивший в своих руках всю власть в стране.

В Стокгольме работа у отца была не менее напряженной и беспокойной, чем в Берлине. Мы с братом тогда не очень понимали родительские волнения — у нас были свои трудности и огорчения.

Советские люди в Швеции жили дружной семьей, которую возглавляла Александра Михайловна Коллонтай — полномочный представитель СССР. Об этой удивительной, энергичной, эрудированной женщине следует сказать несколько подробнее.

A.M. Коллонтай, дочь генерала царской армии Домонтовича, получила прекрасное образование. С самых юных лет, с конца XIX века, она активно участвовала в российском и международном социал-демократическом движении, хорошо знала В.И. Ленина, Г.В. Плеханова, Карла Либкнехта. С 1915 года она — член РСДРП. Участник Октябрьской революции, нарком государственного призрения в первом советском правительстве, она работала на фронтах Гражданской войны, была наркомом пропаганды на Украине. А потом стала первой в мире женщиной-послом. «Восьмым чудом света» называл ее нарком просвещения A.B. Луначарский.

В конце 1922 года Коллонтай была направлена в Норвегию со сложной задачей: добиться установления дипломатических отношений. Новая и незнакомая работа не смутила Александру Михайловну, она оказалась на редкость удачливым дипломатом. Коллонтай умела привлекать к себе людей, что для посла чрезвычайно важно, и хорошо понимала мотивы и психологию своих буржуазных партнеров. В начале 1924 года между Норвегией и СССР были установлены дипломатические отношения, а Коллонтай была назначена одновременно советским полпредом и торгпредом в столице Норвегии Осло. В 1926 году Александра Михайловна была назначена полпредом СССР в Мексике, а в 1930 году направлена полпредом в Швецию, где проработала непрерывно 15 лет. Эти годы были трудным и сложным периодом для шведско-советских отношений, особенно в годы Великой Отечественной войны, когда советские посольства оставались только в двух странах Европы — в Англии и Швеции. Дипломатом высокого класса показала себя Коллонтай при выходе Финляндии из двух войн (советско-финляндской 1939–1940 гг., когда мирный договор был подписан 12 марта 1940 г., и перемирие в ходе Великой Отечественной войны, заключенное 19 сентября 1944 г.). В этой сложной обстановке Александра Михайловна сумела создать Общество дружбы Швеции и СССР. И, конечно, успешной деятельности советского полпреда способствовали непринужденные, всегда остроумные беседы на приемах, когда Александра Михайловна, не оставляя никого без внимания, легко переходила со шведского языка на французский, английский, испанский, немецкий, норвежский, датский, которыми владела в совершенстве.

В конце лета 1936 года мы с матерью и младшим братом вернулись в Москву к началу нового учебного года, отец продолжал работать в Швеции и в Москву возвратился в июле 1937 года. Я продолжал учиться в своей 275-й школе: требовалось очень много труда и времени, так как учебные программы советской и шведской школ не совпадали, многое, по существу, приходилось учить заново.

У меня сохранилась тетрадка со стихотворением, которое написала к моему 50-летию Катя Садовникова, сидевшая со мной за одной партой в старших классах. С улыбкой перечитываю эти строки:

Наша школа отличалась высоким уровнем преподавания. Учителя у нас были в основном интеллигенты старой выучки, эрудиты, относившиеся к каждому из нас с большим вниманием, хотя классы были многочисленными, до сорока учеников. Сколько лет прошло, а я помню своих учителей по имени и отчеству… Очень любил я уроки литературы Андрея Николаевича Воскобойникова, который рассказывал нам о своих встречах и велосипедных прогулках со Львом Толстым. Наш классный руководитель Зинаида Алексеевна Ступина вела немецкий язык. Очень строгой и, как нам тогда казалось, зловредной была математичка Софья Антоновна Скобланович. Большим чувством юмора отличался историк Борис Ильич Рыскин. На его уроках меня увлекали описания войн, восстания Спартака, Куликовской битвы, преобразований Петра I.

У многих из нашего класса родители работали неподалеку, на Лубянке… Почти половина моих одноклассников погибла в годы Великой Отечественной войны.

Моя служба курсантом началась 7 мая 1940 года в Серпуховской военной истребительной авиационной школе летчиков, созданной и размещавшейся на базе известной Серпуховской высшей школы воздушной стрельбы, бомбометания и воздушного боя, которую в свое время кончал В.П. Чкалов. Его инструктором там был М.М. Громов.

На аэродроме, рядом с одним из ангаров, была стоянка самолетов, на которой еще находились давно снятые с вооружения самолеты — И-5, Р-зет, Р-5…

С первых же дней нагрузка на нас, курсантов школы, показалась весьма тяжелой. После подъема и зарядки — обязательная строевая подготовка, затем теоретические занятия не менее шести часов, так называемое «свободное время» также использовалось для занятий. Мы добросовестно изучали «Теорию полета» Висленева и Кузьменко, «Аэронавигацию» Кудрявцева и другие учебники, а «Наставление по производству полетов» и «Курс учебно-летной подготовки» (КУЛП) знали почти назубок. Много времени уделялось изучению, как тогда говорили, материальной части самолета-истребителя И-15бис и мотора М-25. Программа летной подготовки предусматривала небольшой налет на самолете У-2. Большая часть курсантов нашего выпуска завершила этот налет отработкой специального элемента «скоростной посадки» на У-2 применительно к истребителю. Самостоятельный вылет на И-15бис предусматривался без инструктора, так как самолетов с двойным управлением — спарок — не было.