Доля Никиты была горькая, как полынь, зато нрав он имел мирный и добродушный. За всю жизнь мухи, кажись, не обидел… А выпьет — поет. Должно быть, веселостью да добротой от тяжелых мужицких дум спасался… И прозвали его на селе Никита Простота.

Сегодня он особенно в благодушном настроении; поправлял у краснорядца Рогожина печку-голландку и получил три целковых. Провозился Никита два дня и зато получил вот такую уйму денег.

Долго торговался, надоело… Зажал в левом углу губ собачью ножку с махоркой, пыхнул дымом, равнодушно прищурил глаза и брякнул, точно замок ключом запер:

— Хошь — соглашайся, хошь — нет!.. Итак, почитай, задаром… У меня струмент небольшой, и домой уйти недолго… Ты ведь, сударик, за французские ситцы нажигаешь нашего брата, — ого!..

Краснорядец поиграл на животе серебряной цепочкой, покряхтел и согласился.

Сунув покупки в карман, он поправил на голове шапчонку и вышел на улицу.

Ветер переменился и подул с севера. Морозило. Большие серые валенки Никиты, подшитые кожей, скрипели по сухому рассыпчатому снегу.

Сделав несколько шагов, он выкинул вперед руки и сам с собою заговорил:

— Война, брат, — она для народу разор… Эх, где-то мои племяши! Были бы живы! Ладно!.. А с девчонками справимся… Вернутся племяши — отблагодарят… А не захотят, ну и бог с ними!.. Я человек уважительный…

Идти надо было через площадь, на которой находились церковные дома, храм, волостное правление и квартира урядника.