В ту ночь я по-настоящему не спал. Когда через несколько часов зазвенел будильник, я был уже на ногах, сидел на краю кровати, подпирая руками подбородок, и думал: меня ждет ужасный день.

Спустился в холл, чтобы поднять Саймона. Он спал, лежал, отбросив одеяло, раскинув руки над головой, словно плыл куда-то в глубокой воде.

Я потрепал его по щеке.

— Саймон, — сказал я, — Саймон.

Потом прилег рядом с ним и почти заснул. Одно только его присутствие приводило меня в норму. Думаю, я даже увидел сон, короткий сон, но потом заставил себя проснуться.

Несколько дней спустя я увидел в газете фотографию Клэр Инглиш. Это была старая подружка, женщина с лицом ребенка, с короткими легкими волосами. Я подумал, она хорошо выглядит — после всех этих лет. Должно быть, у нее тоже все хорошо. Такая большая фотография в городской газете. Я немного почитал, чтобы узнать, что она поделывала с тех пор, как я в последний раз ее видел: публицист в маленьком литературном журнале, правительственный чиновник по связям, заместитель директора компании, исполнительный директор, пресс-секретарь заместителя министра — ни одного шага назад на всем пути. Но почему, подумал я, все в прошедшем времени? Потом я посмотрел на верх страницы. Это была колонка некрологов. Она была звездой среди умерших в этот день. Клэр бы это понравилось. Она была амбициозна, всегда стремилась к следующему повышению. Умерла от рака яичников. Я помню, что она сказала мне, когда мы в первый раз спали вместе. «Я просто создана для того, чтобы любить тебя, — сказала она, — и не любить тебя». И тогда и теперь мне казалось, что это немного безвкусно.

На следующий день я пошел на ее похороны. Не знаю почему, у меня было такое чувство, что я должен. Было унылое, затянутое облаками, послеполуденное время, снег лежал унылыми могильными холмами. Можно было разглядеть первые черные пятнышки на вершинах сугробов. Подтверждение, что под ними прячутся куда худшие вещи. Я ехал в такси и смотрел по сторонам. Никогда раньше не замечал, как много в городе маленьких детей. Небольшие комочки зимних комбинезонов появлялись то там, то здесь, держась за папин палец или глядя в сугроб. Родители подталкивали их. Одна женщина вела своего годовалого малыша за помочи.

Я вошел в церковь как раз перед тем, как началась служба. Снаружи была горстка народу, многих я не видел со времен университета; они стали старше, бледнее, серее и толще. Казалось, каждый важная шишка, но, может быть, это был просто свет. Этот плоский, бессолнечный свет зимы делал их похожими на персонажи из фильма Бергмана. Поглядывающих в окно церкви, ожидающих Бога.

Я увидел Джонни Коттона. В колледже он пьянствовал от души, и по его брюшку, по его красным глазкам было понятно, что он все еще не бросил этой привычки. Он с подлинной сердечностью пожал мне руку и дважды произнес мое имя густым басом. Было время, когда Джонни, симпатичный молодой актер, работал по всему городу. Он сказал мне как-то вечером в баре, в его голосе звучал намек на смущение: «Я собираюсь стать большой звездой, Роман. Я собираюсь стать чертовски большой звездой». Он закончил тренировкой бойцовых собак на Западном побережье, собственная компания, он сказал. Он не оборонялся — ни капельки. Теперь он вернулся в город, немножко занимается сухой кладкой, так кое-что, чтобы занять время. Он не знал о моем сыне, и я ему не сказал. Хороший парень, но полагаю, не слишком увлекается чтением газет.

Я подошел к Джереми Ф. Я знал его со времен работы на общественном телевидении; высокий, элегантный, сильно за пятьдесят, выглядит как Филип Рот. Что бы ни происходило, Джереми всегда был на вершине. Смена правительства, смена партийного лидера — он всегда был нужной стороне. Люди, которые им восхищались, говорили, что он — словно канадская королевская семья. Его присутствие, его стиль. Для людей, которые любили его немного меньше, он был «аппаратчик».