Рак.

Пожилая женщина встала со скамьи, в ее глазах застыли слезы. Они текли по бледным впалым щекам.

«Рак, – подумала Джессика. – Или у нее, или у кого-то из ее близких».

Был четверг, за окном шел дождь, утренняя месса только что закончилась, и в церкви Святого Матфея не было никого, кроме пожилой женщины, Джессики и ее тети Эллен. Последние устроились на длинной скамье в самом центре зала.

Джессике вспомнилась мать: как она приходила в эту же церковь, подолгу молилась здесь за друга или родственника, у которого обнаружили рак.

Сидя в черном «Вольво» Джессики, красивом и 'практичном, тетя Эллен спросила:

– Как дела у Майкла?

– Нормально, – слишком поспешно ответила Джессика. Она еще не успела согреться после улицы и повыше подняла воротник куртки. Как и большинство женщин, наделенных вкусом, она старалась хорошо выглядеть, но не выходила за рамки благоразумия. В жизни существовало множество куда более важных вещей, чем попытка покорить окружающих своим внешним видом. Джессика предпочитала добиваться уважения умом и отношением к делу.

– Вы с Майклом встречаетесь?

– Бывает. – В голубых глазах Джессики отразилась боль, которая не укрылась от тети Эллен.

Ресторан «У Макса», расположенный в двух кварталах от здания суда, имел репутацию отличного места, чтобы обсудить что-нибудь за чашечкой кофе. А учитывая, что его завсегдатаями в основном были журналисты и адвокаты, тут только и делали, что обсуждали и спорили. В ресторане стояли пять столиков – за каждый можно было усесться вчетвером – и барная стойка. Ходила шутка, что Макс красил свое заведение примерно с той же частотой, с какой случалось полное солнечное затмение. В это десятилетие стены были горчично-желтыми, на полу доживал свой век истрепанный красный линолеум. У Макса работали трое официантов, необъяснимо похожие друг на друга, хоть и не родственники, и две официантки – в коллекции каждой примерно по четыре тысячи способов познакомиться с клиентом. На кухне трудились двое поваров, черный и белый, в совершенстве овладевшие искусством превращать обычные гамбургеры и омлеты в настоящие произведения кулинарного искусства. Что же до самого Макса, то он ежедневно занимался тем, что совершал один из самых беспардонных грехов (причем это сходило ему с рук!): давал людям советы независимо от того, нуждались те в них или нет. Весь секрет в том, что он давал советы в такой форме, что злиться на него было невозможно в принципе.

По утрам здесь просто восхитительно пахло свежесваренным кофе и булочками с корицей, только что из духовки. Макс всегда считал, что булочки должны выпекаться прямо у него в ресторане и подаваться свежими.

– Когда будешь сегодня выступать, Джессика, начал Макс в своей манере, – не отступай только потому, что перед тобой священник. Я сам католик – с фамилией Кардини кем же мне еще быть? – но знаю: если у него на шее белый воротничок, это еще не значит, что он безгрешен. Папа, говорят, непогрешим, да и в это я с трудом верю, а уж простой священник… Поняла меня, подруга?

– Поняла, Макс.

Джессика старалась совместить два дела: вежливо выслушать советы Макса и доесть яичницу с беконом. Она решила заскочить к Максу, потому что предчувствовала, что день сегодня получится длинный, и вряд ли ей удастся лечь спать раньше полуночи.

Майкл Шоу вышел из машины, поспешно закутался в плащ и оглядел стоянку.

Перед ним стоял мотель, какие любят воспевать авторы песен в стиле кантри – ветхое одноэтажное здание с белеными стенами. Двадцать четыре номера, к двери каждого подъезжаешь прямо на машине. Цифры на дверях большей частью были приколочена криво. Половина дверных ручек вышли из строя. Стекла окон кое-где пошли трещинами, их заклеили скотчем.

Номера мотелей всегда были местом супружеских измен, потасовок, грабежей, торговли наркотиками; детской комнатой для грустных малышей, чьи мамы и папы решили провести время в одном из ближайших баров; притоном для беженцев, незаконных иммигрантов и опасных психопатов всех разновидностей. Каждую ночь в одном из таких мотелей разбивались сердца, а подчас и головы.

Шоу поглубже засунул руки в карманы плаща. В левом нащупал диктофон, включающийся по голосовой команде, габаритами вполовину меньше, чем обычный бульварный роман, каких множество продается на уличных лотках. Правый карман оттягивал пистолет 38-го калибра. В бытность свою репортером Майкл никогда с ним не расставался.

Шоу приблизился к двери с номером 24. На покосившейся ручке висел ярлычок «НЕ БЕСПОКОИТЬ».

Пять часов назад, часа в четыре утра, на прикроватном столике зазвонил телефон. Первое, о чем спросонья подумал Шоу, что его перебросило назад во времени. Когда он работал репортером, телефон часто звонил в четыре утра. Но эти времена давно прошли. Должно быть, приснилось.

Но телефон не прекращал звонить.

Он поднял трубку:

– Майкл Шоу.

Молчание. Но Майкл почувствовал: его слышат.

Комната была небольшой. От ковра пахло плесенью. В воздухе витал застаревший запах сигаретного дыма. Когда-то Шоу курил, но сейчас малейший контакт с табачным дымом был для него крайне болезненным.

Владелец мотеля совершил большую ошибку, когда застелил стоящую здесь двуспальную кропать коричневым покрывалом. На него не раз проливали кофе, его нещадно прожигали сигаретами – случайно или нарочно. Шоу также заметил несколько пятен, подозрительно бурых, но не стал делать выводов об их природе. Над спинкой кровати и висела довольно мерзкая картина, на которой был изображена сцена на катке. Головы людей казались непропорциональными их телам.

Шоу встал на колени и заглянул под кровать. Пыль, несколько смятых сигаретных пачек, упаковка от презервативов – чего и следовало ожидать.

В комнате был еще небольшой столик из темного прессованного дерева. Он, как и стоящий рядом телевизор, крепился к полу цепью. За ширмой-гармошкой располагался туалет.

На Шоу пахнуло спертым воздухом, словно из гробницы.

Джессика всегда предпочитала маленькие переговорные большим. Интерьер офиса окружного прокурора отражал вкусы троих ее предшественников. Жена первого из них была дизайнером, так что в отличие от многих других случаев злоупотребления служебным положением на этот раз результат был положительным. Выделенные средства позволили ей приложить руку к четырем помещениям огромного и шумного офиса, в том числе к переговорной.

Сейчас, когда Джессика прогуливалась перед огромными, во всю стену, окнами, из которых открывался неплохой вид на город, у нее была возможность по достоинству оценить отделку столика кофейного цвета, правильную расстановку обтянутых черной кожей кресел и то, как грамотно был подобран матово-синий тон стен.

Только один элемент нарушал безупречную гармонию помещения. Звали его Ал Де Уитт: длинные черные волосы, черная куртка, которая поскрипывала при малейшем движении, множество колец на пальцах и татуировки на руках. Довершала картину омерзительная серебряная сережка в левом ухе. Но эта серьга была единственным, что связывало его с настоящим. Без нее он запросто мог бы отправиться год этак в пятьдесят восьмой и смотреться там чрезвычайно органично. Впрочем, юные неформалы пятьдесят восьмого вряд ли приняли бы его, ведь Алу было пятьдесят семь лет, а в волосах не пробивалась седина только потому, что он регулярно их подкрашивал. Вздувшиеся вены на старческих руках искажали рисунок татуировок.

Последние полчаса Джессика провела в безуспешных попытках доказать, что Ал, ее главный свидетель в деле о поджоге, не сказал ни слова правды, когда рассказывал о том, что он якобы видел. За эту неделю она встречалась с ним уже в третий раз и надеялась, что в последний.

– Кажется, вы говорили, будто вышли из театра в девять вечера, – уточнила она, продолжая мерить шагами пространство вдоль окна.

– Сэм, представляешь, он снова шлепнул меня по заднице!

– Кто?

– Де Уитт, кто же еще? – Джессика отвлеклась от заключения, которое только что пришло из пожарной части. – Козел!

– А мне он, кстати, сказал, что не страдает расовыми предрассудками.

Саманта Дэвис, стройная привлекательная афроамериканка тридцати трех лет, была правой рукой Джессики. А та, в свою очередь, хлопотала за сына Саманты Дэниэла, ныне старшеклассника: помогала в получении стипендии. С его довольно приличным средним баллом и успехами на спортивном поприще он вполне мог рассчитывать на помощь государства. Как правило, у таких учеников не возникало проблем со стипендией, но сокращение финансирования образования спутало все планы семейства Дэвис.

Через восемь минут подал голос аппарат внутренней связи.

– Джессика?

Голос грубый, озлобленный.

– Привет, Том.

– Это чья идея была по поводу полицейского?

Я.

Иногда, например сейчас, Дэвид Джерард бывал буквально потрясен, глядя на свое лицо. Порой он забывал о дорогостоящих пластических операциях, которые ему сделали в Англии, и о том, что физиономия у него теперь абсолютно другая.

Человек, который смотрел на него из зеркала заднего вида, был более симпатичным, чем тот, другой. С виду гораздо благороднее: тонкий аккуратный нос, небольшой рот, удлиненный подбородок. Обесцвеченные волосы вкупе с лицом красавчика делали его похожим на плейбоя. По крайней мере, ему нравилось так думать.

Он знал, что выглядит лучше, потому что с женщинами у него теперь все получалось гораздо удачнее. А в Европе один модный режиссер, проявлявший к Дэвиду явно нездоровый интерес, уговорил его сыграть в нескольких театральных постановках.

Дэвид полюбил актерскую игру с тех пор, как еще в детстве увидел фильм «Сияние» с Джеком Николсоном. В нем жило такое же зло, что и в герое Николсона. Тот же демон ада, жаждавший выбраться на свободу. Зрители тут же отреагировали на его появление на сцене. Одна женщина, которую он больше не видел ни разу в жизни, напрыгнула на него через несколько минут после того, как опустился занавес, прямо в захламленной гримерке. Она пришла в театр вместе с мужем.

– Дождь идет? – спросил он.

– Ага.

– Что-то он давно идет.

– Ага.

– Задолбал меня совсем.

На столе лежало оружие: пистолет-пулемет «Инграм МАК-10»; девятимиллиметровый вальтер и штурмовая винтовка «Хеклер и Кох-94».

Ральф Харриган проверял их в течение последних двадцати минут. Дэвид Джерард назначил его ответственным за огнестрельное оружие. Во Вьетнаме Харриган был зеленым беретом. Последующие пятнадцать лет он жил тем, что работал наемником по всему миру. По большей части он тренировал солдат, не участвуя в боевых действиях. При этом всегда зарабатывал больше 150 000 долларов в год и получал множество дополнительных привилегий. Одно это дело сулило ему полмиллиона.

– Все в порядке? – спросил Тим Кейтс.

– Думаю, уместнее будет, если этот вопрос задам я, – ответил Харриган.

Он был высоким мускулистым мужчиной, недавно разменявшим шестой десяток. Отсутствие волос на голове придавало его облику еще больше мужественности. Его кожа загорела под солнцем многих стран мира, в которых ему довелось побывать. Черные брюки, белая рубашка и очки без оправы делали его похожим на преуспевающего бизнесмена.

Наливая себе еще кофе, Кейтс гадал, успели ли найти ту сучку, которую он бросил в мусорный бак.

Ух, и напился же он вчера! Они заехали в ее номер в мотеле – она была какой-то певичкой, разъезжающей по барам Среднего Запада, останавливалась в самых дешевых мотелях, – и каким-то образом всплыла эта статья про окружного прокурора Джессику Дэннис. Он вырвал ее из газеты и положил в карман. Тогда и Кейтс, и девчонка уже были навеселе.

Ей, видите ли, захотелось узнать, что делает у него в кармане статья про окружного прокурора. Сказала еще, что не отстанет от него, пока он не расскажет. Поначалу он был осмотрительным, пичкая ее общими фразами и пространными намеками. Но потом она стала задавать вопросы, и он вдруг понял, что пьян куда сильнее, чем она.

А точнее, ему показалось, она была и вовсе трезвой. И проявляла нездоровый интерес к тому, что он делал в городе и что намеревался предпринять в отношении окружного прокурора.

Самое смешное, что он даже не мог толком вспомнить, чего успел ей наплести. Тогда они лежали в постели и он задирал дешевую мини-юбку, все ближе и ближе подбираясь к ее главному сокровищу, как вдруг выражение лица певички резко изменилось. Тогда он понял, что сболтнул лишнего и она догадалась, в чем дело. Девка начала вдруг придумывать, что ей нужно пойти пройтись. Одной. Мол, захотелось подышать свежим воздухом. Он отпустил ее, но вдруг заподозрил недоброе. Выбежал на улицу и нашел ее в квартале от мотеля разговаривающей по телефону с каким-то репортером по фамилии Шоу. Тогда он притащил ее обратно в комнату.

Люди приходят на место преступления по разным причинам. Полицейские, медицинские эксперты и сотрудники прокуратуры – поскольку это их работа. Некоторые из них привыкли к тому, что можно увидеть на месте преступления, к пятнам крови и почти физически ощутимой атмосфере скорби; другие никогда не смогут к этому привыкнуть.

Но ничто не обязывало зевак приходить сюда. Для одних это был способ разнообразить свою скучную серую жизнь. Вдобавок ко всему об увиденном можно было сочинить отличную историю и рассказать ее в ближайшем баре.

Видел бы ты эту телку! Ее как будто в кухонный комбайн сунули.

Другим нравилось пощекотать себе нервы. При просмотре фильмов ужасов никогда не добьешься такого эффекта присутствия. Здесь все было по-настоящему. На месте этой девушки мог теоретически оказаться любой. А то, что убийцу еще не поймали, даже к лучшему. Кому нужен неудачник, который сразу же и попался? Куда веселее, если он все еще разгуливает на свободе и может совершить еще что-нибудь подобное. Хорошего призрака не показывают гостям замка в первый же вечер, он должен оставаться в тени и только греметь цепями по ночами.

Третьи появлялись здесь, чтобы смириться с мыслью, что им тоже когда-нибудь предстоит умереть. Старая ирландская мудрость гласит: на похоронах мы на самом деле скорбим о себе. Тяжело смириться с тем, что придет день, и ты сам будешь точно так же лежать в гробу, к твоим ногам возложат венок и встанут кружком, давая волю слезам. И вот ты готовишься, привыкаешь к покойникам, стараясь, чтобы на твоем лице не отразилось отчаяние, что гложет изнутри несмирившегося.

Майкл Шоу присутствовал здесь, потому что у него не было другого выбора. Его уже успел допросить один полицейский, и, кажется, второй уже готовился подхватить эстафетную палочку. Три патрульные машины, «скорая» и черный «додж» криминалистов стояли под разными углами к мусорному баку.

– Так он и в туалет будет вместе со мной ходить? – фыркнул Дик Уорд.

– Очень смешно.

– А когда мы с Сэнди займемся любовью, его присутствие обязательно? Ну, в принципе я не против. Главное, чтобы стоял в сторонке и не шумел.

Дик Уорд был любимым помощником Джессики и по совместительству самым циничным человеком во всей прокуратуре. Ему удавалось впрыснуть желчь даже в самые серьезные и грустные новости. Он поступал по принципу полицейских: боролся с горем при помощи черного юмора.

Вот и сейчас он смеялся в лицо опасности, которая грозила ему, Джессике и Каллигану, иронизируя на тему того, что за ним целый день будет ходить полицейский.

Через двадцать минут – Джессика как раз просматривала дело о мошенничестве – в ее дверь вежливо, но настойчиво постучали.

– Да?

Вошла Саманта. Вид у нее был явно расстроенный.

– Знаю, что ты занята, но я решила, что тебе следует узнать кое-что о Томе.

– Каллигане?