Боги и влюбленные

Джефферс Пол

Ликиск — раб в доме сенатора Кассия Прокула. Сын сенатора, трибун Марк Либер, отправляется в гарнизон в далекой Палестине, где его ожидает прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Тем временем над сенатором нависла угроза: его обличительные речи вызвали гнев самого Цезаря Тиберия. Ликиску суждено добраться до Палестины и стать посредником между прокуратором Иудеи и Синедрионом в самый разгар народных волнений.

Часть первая

АКОЛИТ

I

Однажды солнечным утром, когда мне было девять лет, и я еще не служил богу мужчин, которые любят юношей, пробегая мимо библиотеки Ассиния Поллио по дороге в цветочный магазин, я случайно столкнулся с каким-то калекой. В руке у него был ворох свитков, и когда он упал, свитки веером разлетелись по мостовой. Сбитый с ног мужчина поднял на меня глаза и заорал:

— Р-р-ради всех б-б-богов, мальчик, с-с-смотри, куда идешь!

Я мигом узнал заику и понял, что попал в серьезные неприятности. Это был не просто калека. Я сбил с ног самого Клавдия, дядю императора!

Четко осознавая, что все на площади покатываются со смеху, я, испуганный перспективой смертного приговора, помог Клавдию подняться, умоляя меня простить.

— Пожалуйста, пожалуйста, — без остановки говорил я, — простите меня! Надеюсь, я не причинил вам вреда!

II

Жена Прокула, госпожа Саския, решила, что я могу помогать ей ухаживать за садом, и это поручение я всегда выполнял с искренним удовольствием и рвением. К десяти годам я настолько поднаторел в садоводстве, что в одиночку занимался пышными клумбами, кустами, деревьями и травами. Естественно, я обращался за помощью к богу садов. А если вы знаете Пантеон, то помните, что этого бога зовут Приап.

В то время культ Приапа распространялся по Риму в основном благодаря новому молодому священнику. Сам он был греком, а не римлянином, и звали его Ювентий. Ко двору Тиберия его представил императорский астролог, хитроумный Фрисалл. Вскоре Цезарь разрешил Ювентию расширить скромный храм поблизости от римского форума, превратив его в крупнейшее место поклонения. Храм стал одним из самых популярных, в основном потому, что Ювентий призвал на службу наиболее привлекательных мальчиков, каких только смог отыскать. Если вы почитаете своих богов, то знаете, что помимо бога садов, Приап еще и покровитель любви к юношам.

Я ничего не имел против этого аспекта культа. На самом деле я даже приветствовал его, будучи по уши влюбленным в Марка Либера и надеясь, что молитвы Приапу помогут мне завоевать внимание моего солдата.

Инициацию в культе осуществлял священник. Против этого я тоже не возражал, тем более что Ювентий был приятным на вид, а его фаллос — столь же большим, как и у самого Приапа. Ликас, африканский надсмотрщик за рабами в доме Прокула, не чтил Приапа и утверждал, что впечатляющий фаллос божества способен только пугать ворон. Я посоветовал ему не богохульствовать, но Ликас фыркнул и заявил:

— У меня нет времени на богов, которые обо мне не заботятся.

III

Цезарь Тиберий Клавдий Нерон вошел в мою жизнь, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Это был двенадцатый год его правления. Цезарь явился почтить Кассия Прокула по случаю весенних игр.

Дважды в год Прокул проводил гладиаторские бои, каждый из которых посвящался какому-то богу. В этот благоприятный год, чтобы отметить достижения мною совершеннолетия и несмотря на жесткое отношение, от которого он страдал из-за моего бога, Прокул посвятил весенние игры Приапу. Мои поклонники из числа его друзей обрадовались этой идее, и все важные люди Рима с готовностью приняли приглашение.

Разумеется, приглашение отправили и Цезарю, который ранее никогда их не принимал — все знали о его неодобрительном отношении к любым играм. Здесь точки зрения Цезаря и Прокула совпадали. Сенатор, как и Цезарь, терпел игры, поскольку они были полезны для политики. Для выдающегося сенатора, обладателя большой флотилии торговых кораблей, не платить за развлечения считалось неподобающим поведением, и это вряд ли бы улучшило его дела.

Весть о том, что Тиберий собирается посетить игры, удивляла по другой причине. Не секрет, что они с Прокулом все чаще спорили, и эти разногласия продолжались много лет (включая скандал после распятия Сэмия, когда Прокул публично проклял священника Ювентия). С тех пор редкая неделя в Сенате выдавалась без того, чтобы Прокул не выражал свое несогласие с чем-то, что любил Цезарь, зачастую перед лицом самого Цезаря, находившегося в доме Сената.

Когда стало ясно, что Цезарь появится на весенних играх Приапа, официальный Рим вздохнул с облегчением, рассматривая этот жест как уступку и примирение со своенравным и прямым Прокулом.

IV

Первого марта мы отмечали праздник в честь Юноны, один из моих любимых, поскольку на нем исполняли веселую, радостную музыку. Начало весны знаменовалось множеством торжеств, требующих ежедневных спусков с холма в город. Теплая, солнечная погода позволяла выходить без плаща, и на праздниках я, как обычно, получал множество льстящих замечаний и флиртующих взглядов со стороны знати.

В марте в доме Прокула отмечали еще одну благоприятную дату: праздник в честь Исиды, к которому относились серьезно, поскольку все свое богатство Прокул получил и получал до сих пор благодаря морской торговле. Исида заботилась о моряках. В ее честь мужчины и женщины в белых одеяниях исполняли на флейтах прекрасную музыку, которую сопровождал великолепный хор избранных молодых людей. В конце высший жрец воздавал благостные молитвы за императора, Сенат, воинов, всех римлян, а также за моряков и корабли, принадлежавшие нашему миру.

Отправляясь в город на любое из этих событий, я обязательно забегал по пути в храм Марса на Форуме, моля его, чтобы он присматривал за Марком Либером.

Весна была важным временем и для моего божества, Приапа, бога садов, поэтому я каждый день проводил за работой, подрезая, копая, пропалывая и восхищаясь весенними цветами, распускающимися во всех уголках моего сада.

Вокруг пьедестала со статуей Приапа я высадил множество цветов, в основном красных, поскольку это был мой любимый цвет. Я давно уже привык видеть статую с собственным лицом, так что заботиться об окружавших ее растениях побуждало меня вовсе не личное тщеславие.

V

С началом летнего периода судоходства Прокул отправлялся в Остию инспектировать свое морское предприятие. До Остии было всего шестнадцать миль, однако из-за почтенного возраста Прокул с трудом переносил путешествие и снимал напряжение, оставаясь в городе на целую неделю. Хотя южный порт Поццуоли был гораздо важнее, Прокул держал свои конторы в Остии, предоставляя долгие поездки в Поццуоли своему партнеру Примигению. Там Примигений следил за огромными транспортными судами и кораблями, перевозившими зерно и руду. В Остию направлялись более легкие грузы, которые можно было перевозить на баржах по Тибру.

Избегая роскошных паланкинов, так обожаемых многими сенаторами, Прокул отправился в Остию на большой белой лошади. Марк Либер оседлал любимого черного жеребца. У Абенадара была гнедая кобыла, а у меня — пятнистый жеребенок. Позади нас шла шестерка полевых рабов, отвечавших за багаж.

Не успели мы отъехать от города, как нашему взору предстало жестокое зрелище — распятие. На придорожном столбе висел труп прекрасного молодого человека. (Прекрасного при жизни, разумеется. Его красота было заметна даже сейчас, несмотря на предшествующую казни порку). Над трупом помещалась грубо сделанная надпись: «Куриаций украл у хозяина».

Марк Либер мрачно сказал:

— Интересно, что он украл?

Часть вторая

СТРАННИК

XI

Впервые в жизни я узнал, что такое носить цепи. Штаб-квартира гарнизона и лагерь преторианцев находились рядом с Виминальскими воротами. Тиберий объединил римскую армию из разрозненных, сформированных Августом гарнизонов. Безо всяких церемоний группа солдат под командованием угрюмого молодого центуриона препроводила меня в лагерь. Я не знал, куда увели остальных, и не видел их с тех пор, как нас вытащили из дома Прокула. Беспомощно глядя на стражников, я плюнул в центуриона.

Один из солдат вытащил меч, готовясь меня пронзить.

— Нет, — бросил центурион, стирая плевок с кирасы, — Цезарь выделил его особо.

Я умолял их убить меня, но они только посмеялись.

— Не стоит так стремиться к смерти, мальчик, — предупредил центурион. — Благодаря богу, которому ты служишь, тебе сохранят жизнь. И ты сделаешь всем нам одолжение, если будешь хорошо себя вести.

XII

Преторианцы Тиберия защищали подступы к Капри, расположившись в маленьком лагере на узком выступе материка, прямо напротив острова. В воду уходила небольшая пристань, к концу которой была привязана гребная шлюпка. Когда мы въехали в лагерь, центурион Авидий Лонгин Приций передал свой потрепанный человеческий груз невысокому крепкому офицеру с мрачным взглядом. Осмотрев меня с ног до головы, он в гневе повернулся к Лонгину.

— Что с ним случилось? Он выглядит ужасно.

Лонгин хладнокровно ответил:

— Упрямый ублюдок отказывался есть и пить. В конце концов, мне пришлось кормить его силой. Потом он пытался сбежать. Я рад, что передаю его вам.

Поразмыслив над этим, офицер кивнул и, отсалютовав, отпустил Лонгина. Проезжая мимо меня, Лонгин смотрел в другую сторону. Преторианец, в чьем ведении я оказался, проворчал:

XIII

Когда меня призвал Цезарь, солнце уже клонилось к закату. Меня разбудил стук в дверь. Еще сонный, я открыл ее и увидел молодого человека впечатляющей красоты: золотистые волосы, как у меня, лицо идеальной симметрии. На юноше не было ничего, кроме наброшенного на плечи алого плаща.

— Меня зовут Дионис, — сказал он с улыбкой. — Я пришел, чтобы отвести тебя к Цезарю.

На самом деле мальчика звали не Дионис, а Витурий; он рассказал мне об этом, пока мы шли по гравиевой дорожке к вилле. Именем бога прозвал его сам Цезарь. Общительный и дружелюбный Витурий объяснил, что сюда его продал отец. Отец ненавидел своего внебрачного ребенка. Они жили сразу через пролив, в Кампании, и в один из своих редких визитов на материк Цезарь заметил мальчика. На Капри много таких, как он, объяснил Витурий.

— Здесь есть и девушки, но в основном юноши. Ты, наверное, слышал, почему Цезарь уединился на Капри? — спросил он, пока мы неторопливо приближались к вилле. Я ответил, что слышал самые разные неправдоподобные слухи. Витурий засмеялся и сказал, что я крайне наивен, если не поверил в них каждому слову.

(Я слышал возмутительные истории: Цезарь учит маленьких мальчиков следовать за ним, когда он отправляется купаться, и те должны на ходу лизать и сосать его; он отбирает детей от материнской груди; в лесах и на полянах юноши и девушки изображают Пана и нимф, внезапно появляясь и развлекая его, пока он прогуливается!)

XIV

Немолодого воина звали Бланд, и это был дружелюбный охранник, хотя служака до мозга костей. Как и остальные преторианцы, он знал, что я у Цезаря на особом счету, однако с равной вежливостью относился ко всем живущим здесь мальчикам и девочкам. У него были приятные манеры, но плохие новости.

— Витурий пытался сегодня сбежать. Ты должен пойти со мной.

Я в ужасе спросил:

— Куда?

— За тобой послал Калигула.

XV

Прошло несколько дней, прежде чем я снова увидел Луция. Судьба Витурия напугала всех, однако у Луция и остальных теперь появилась новая причина меня бояться. К их ужасу и моему изумлению, я стал преемником Витурия, наследовавшего Нерею, в свою очередь получившему эту должность после безымянного юноши, которого он столкнул со скалы. Цезарь намеревался почтить меня, назначив главой своего борделя, но я не видел в этом чести, получив пост, на котором никто долго не задерживался. Меня утешало лишь то, что я больше не находился под охраной (за исключением преторианцев, охранявших всех — и даже Цезаря!).

О назначении на это двусмысленное место я узнал от человека, чье имя стояло вторым после имени Тиберия в списке наводящих страх — от префекта преторианской гвардии Элия Сеяна. Когда меня к нему привели, он сидел за столом, по-военному прямой, и без улыбки смотрел мне в лицо. Его кожа была бронзовой после военных кампаний под солнцем Средиземноморья, волосы — короткими и черными, слегка тронутыми сединой. Сеян вежливо объяснил мои обязанности, которые я знал и сам: проявлять изобретательность и услаждать похотливого Тиберия самыми непристойными развлечениями.

Закончив с этим, префект помолчал, барабаня пальцами по столу и внимательно глядя на меня. Наконец, он произнес:

— Ты недавно говорил с Калигулой?

Вопрос пронзил меня словно нож, и я похолодел с ног до головы.