— Воля, смотри! Земля! — крикнула Таня, показывая пальцем за стекло иллюминатора.

— Я не понял, — расстроено сказал Аполлион, — мы что, летели весь этот месяц и прилетели обратно?

— Вы посмотрите внимательнее, — после небольшой паузы сказал я, — это не Земля. Посмотрите на поверхность за облаками.

— Точно, — посмотрев внимательно на голубую планету, ответила Таня, — там совсем нет земли, сплошная вода.

— Вода — это уже хорошо, — улыбнулся я. — Вода — это жизнь. Если атмосфера будет пригодна для дыхания, значит, мы всё проделали не зря. Тринити, скажи, до вон той звезды сколько?

Последнее, что я помнил, — это пыльный асфальт и обжигающую боль. После этого я на продолжительное время оказался в пустоте. Память на этот раз работала хорошо. Я попытался понять свои новые ощущения и вдруг осознал: я снова стал живчиком. Ощущения были уже привычными, я тут был уже как минимум два раза.

Вот я опять оплодотворяю яйцеклетку. Вот я опять начинаю делиться. Вот я уже снова стал эмбрионом. Всё проходило по давно задуманному сценарию. И отличия от прошлого раза на этом этапе развития искать было бесполезно.

Мне тяжело было думать на посторонние темы, поэтому целых пять месяцев я развивался не отвлекаясь. Но когда рост немного затормозился, я стал часто вспоминать свою прошлую жизнь. Я раскручивал клубок воспоминаний с конца — в обратном порядке вспоминать было удобнее. Последнее, что я помнил, — это свой прыжок со стеклянной крыши. Жалко, что я в этот раз так сильно испугался, что не успел запомнить полёт в ярких красках.

Потом я стал в деталях вспоминать тот разговор с Тринити и Штерном. Время тянулось медленно. Я плавал вниз головой в околоплодной жидкости и уже так вырос, что мне становилось тесно в животе моей новой мамы. Было необычно помнить себя 73-летним стариком, но не находить подтверждения этому. Как будто вселился в чужое тело. Думаю, со временем привыкну.

Когда сформировался слуховой аппарат, меня ждал большой сюрприз. Я услышал голос мамы, и он был совсем не знакомым. Я сначала не мог разобрать речь, но потом научился это делать и сильно удивился. В том мире, где я появился, все окружающие люди, которых я с трудом слышал сквозь толстый слой жидкости, говорили на английском языке.

Я так устал за несколько часов родов, что уснул мгновенно. Иногда внезапно просыпался от истошного детского крика и спросонья собирался бежать успокаивать своего сына. Но после нескольких неудачных попыток подняться я снова понимал, что нахожусь в теле новорождённого, а кричат лежащие рядом со мной дети. Оказывается, за много лет я не утратил этот рефлекс.

Окружающие могли кричать очень долго, мешая мне снова уснуть. Американские медсёстры были жестокими и не обращали на это внимания. Так продолжалось несколько часов, пока меня не забрали и не увезли в неизвестном направлении. Мы долго ехали по коридорам, потом остановились и меня переложили на что-то тёплое и живое. Я узнал запах новой мамы и её голос. Она ласково говорила со мной на исковерканном английском.

И почему все взрослые думают, что если по-детски исковеркать свой язык, то нам, младенцам, будет понятнее? Нужно будет потом рассказать, что нужно говорить на обычном языке. Желательно чётко проговаривая все буквы и делая паузы, а не булькать звуками. С моими школьными знаниями я решительно ничего не понимал.

Я пытался разобрать, что она говорит, многократно прокручивая в голове её фразы, но меня отвлекли чавкающие и чмокающие звуки, которые издавал мой рот возле груди. Насколько мог, я разглядывал свою маму. Кажется, она в три раза младше меня. С резкостью всё ещё не складывалось, поэтому не мог рассмотреть её лица и уж тем более той интимной части тела, которая будет меня кормить.

После кормления моё тело немного перевернули прямо на мамином животе. Пахнуло спиртом или зелёнкой. И тут меня обожгла боль в районе пупка. Потом сквозь туман я увидел удаляющиеся зажимы с ваткой и руку врача в перчатке. Мама сказала ему несколько фраз, но он не ответил и ушёл из палаты, оставив нас наедине. Мама удобно положила меня на себя и стала говорить тихо и мягко.

Время тянулось очень медленно. Прошлая жизнь была яркой и разнообразной, поэтому сейчас я откровенно скучал. Жизнь младенца — это жизнь по расписанию. Уже через месяц я его выучил, и оно никогда не нарушалось. Ночью было хуже всего. Я то и дело просыпался от кошмаров, посторонних звуков или голода. Голодным я становился очень часто, так как у меня был маленький желудок. Поэтому проходил час после кормления, и я снова хотел кушать.

Именно поэтому я не любил, когда мама оставляла меня одного. Иногда она набиралась наглости уйти по своим делам на улицу, оставляя меня с бабушкой или, на худой конец, с папой. Я чувствовал себя брошенным. Я очень привязался к своей новой семье, поэтому мне приходилось постоянно повторять себе, кто я такой. Иногда я думал, что всё, что произошло в прошлой жизни, лишь страшный сон. Но то, что в данный момент полугодовалый младенец мыслит как взрослый, доказывало обратное.

Никто не объяснял мою миссию, поэтому я просто жил. Однажды, когда меня сносили в больницу, я увидел календарь в кабинете врача. Оказалось, что сейчас 2064 год. Таким образом, получалось, что я опять в будущем. Но, по крайней мере, не в далёком. Судя по всему, Юля сейчас ещё не родилась. Если обещание Тринити будет выполнено, то Юля переродится заново, и нас познакомят снова.

Это было хорошо, так как Юлю я запомнил молодой, и меня не прельщала перспектива встречаться с бабушкой Юлей. Интересно, смогу ли я её узнать? Видел я её около 40 лет назад. Жалко, что сейчас рядом со мной не было Тринити. Тут были только родители, которые уже устали покупать мне новую одежду, так как рос я каждый месяц.

В полтора годика, когда я научился ходить и немного разговаривать, меня стали водить в частный садик. Пришлось заново научиться общаться с другими детьми. Это было очень сложно, так как я не мог привыкнуть разговаривать с ними на равных. Да и язык был очень сложным. Нужно будет научиться думать на английском, тогда мне будет проще. Дети разговаривали на английском языке, глотая звуки, поэтому я не всегда понимал, что они от меня хотят.

Мы участвовали в футбольном турнире между нашей школой и одной из городских «public» школ. «Public school» — это вообще отдельная история. Все эти школы Калифорнии практически всегда делали одноэтажными и забивали окна решётками. Там действовали целые преступные группировки из учеников. Наркотики, алкоголь и насилие были распространённым явлением.

Я не могу сказать, что этими зависимостями страдали все ученики. Но вероятность наткнутьсяна антисоциальное поведение в городской школе была гораздо выше, чем в частной. Бесплатная городская школа — это фабрика по производству управляемого электората. Тем, кто регулирует обучение в «public school», не требуются умные, думающие люди. Я, кстати, часто бывал в бесплатных школах — такова была традиция нашей частной школы. Там мы должны были отработать 15 часов в год с отстающими учениками.

Мне однажды дали одну отстающую девочку для обучения, но её мама взбунтовалась. Она ворвалась в комнату, где проходило наше общение, и с многочисленными извинениями попросила назначить другого репетитора — обязательно девушку. Потому что она опасается оставлять своего ребенка наедине с мальчиком. У них уже имелся неприятный опыт.

В том футбольном матче наша команда одержала убедительную победу. У нас была тактика и стратегия. Мы отличались хорошей командной игрой. Когда мы с ребятами шли из раздевалки, я услышал какой-то шум. Я оставил своих ребят и пошёл за трибуны, откуда раздавались звуки. Там я увидел драку.

Семь несовершеннолетних учеников «public school» избивали трёх наших чёрных товарищей из команды. Они, видимо, решили выместить свою досаду от проигрыша. Я крикнул своим, чтобы позвали подмогу, а сам подбежал к самому огромному парню и со всей силы стукнул его в солнечное сплетение. Я знал, что остановить толпу можно, только если победить их лидера. Остальные шестеро бросили наших парней и накинулись на меня. В это время мой мозг и трезвый расчёт отключился, и за работу принялось подсознание, которое было обучено джиу-джитсу.

Я выглянул в окно и удивился. У нашего небоскрёба, скрипя тормозами, останавливались полицейские машины. Их было очень много. Вместе с ними, подъехав к самому входу и уперевшись в ступеньки крыльца, остановился большой микроавтобус, из которого выбежали люди в масках и с автоматами. Они, скользя на гладкой плитке крыльца своими массивными ботинками, забегали внутрь и исчезали. Полицейские, выбираясь из своих машин и прячась за их кузовом, быстро доставали свои револьверы.

Раньше я видел такое только в боевиках. Было ощущение, что грабили банк на первом этаже. Мигалки затихли, полицейские смотрели на здание и чего-то ждали. Пока группа захвата делала своё дело, полицейские, нацелившись на вход, переживали, что не знают, в кого стрелять, если кто-то выйдет. Грегори сидел за своим огромным столом. Он держал большие и средние пальцы сомкнутыми и, закрыв глаза, сосредоточенно думал.

— Это к тебе от мэра, — спокойно сказал он. — Я пойду, спрячусь, а ты пока запускай уничтожение данных.

Он, ускоряя шаг, вышел через потайную дверь за шкафом с книгами. Я спокойно подошёл к своему компьютеру и нажал две определённые клавиши на клавиатуре. Лампочка доступа к носителю данных ярко замигала, и уже через три секунды успокоилась. Теперь данные о поставках восстановить невозможно. Ещё через минуту свет в офисе погас, и женщины за дверью вскрикнули. Компьютеры погасли. Включилось дежурное освещение.

Похоже, работают профессионалы. Если хочешь получить данные в компьютерах фирмы, первым делом перед захватом выключи электроэнергию. Это Грегори мне давно объяснил. Когда за перегородкой нашего большого кабинета стали доноситься громкие вскрики группы захвата, я подошёл к центру комнаты и заложил руки за голову. Дверь в кабинет открылась очень быстро и ко мне заскочили сразу трое. На их автоматах с маленькими прикладами был установлен фонарик. Когда три фонаря светили мне в лицо, я услышал крик:

Ничто не пугает нас так, как неизвестность. Именно поэтому мы стараемся вести дела только со знакомыми или, в крайнем случае, по рекомендациям. Это позволяет гарантировать, что тебя будут слушать, если возникнет претензия к качеству оказанных тебе услуг. Чужому человеку ничего не стоит занести тебя в чёрный список, если ты будешь надоедать ему с требованиями выполнить договорённости. Юристы, конечно, помогают решать вопросы с чужими людьми, но это потеря денег и времени.

Когда Грег предложил мне стать мэром, это звучало заманчиво, я давно об этом мечтал. Но ни один юрист в мире не будет составлять договор между нами на эту тему. Риск придётся брать на себя. Как всегда, придётся доверять ему. На самом деле, я уже давно решил согласиться, и в данный момент искал как можно больше оправданий своего согласия. В любом случае, если ничего не получится на выборах, я ничего не потеряю, кроме «политической девственности».

Когда я пришёл в наш огромный офис, то обнаружил практически полное отсутствие компьютеров на столах. Похоже, их изъяли, чтобы затруднить нам работу. На этот случай у нас были заготовлены ноутбуки, которые в данный момент помогали моим подчинённым восстановить поставки. Я зашёл в большой кабинет Грега, чтобы поздороваться и сообщить о своём согласии.

— Ты умеешь ссориться с людьми? — сходу спросил Грег, не имеющий привычки здороваться.

— А почему ты спрашиваешь? — спросил я.

Грег пришёл ко мне в кабинет через двадцать минут после моего возвращения в офис. Я всё это время пытался понять, что произошло, и зачем это было нужно Грегу. Единственное, до чего я додумался сам — что Грег хочет шантажировать Фила имеющейся у него информацией о наркотрафике. Но любой шантаж — это требование чего-то конкретного.

С одной стороны, Грег хочет сделать меня мэром, а с другой — что-то хочет от действующего главы города для этого. Предположим, что Фил захочет моего назначения, но как мэр сможет сделать меня преемником, если выбирают простые горожане и осталось всего два месяца? Грег молча лежал на диване моего кабинета и делал вид, что ему не интересно, что произошло. Он вёл себя предсказуемо неприветливо.

— Что-то он не сильно расстроился, — сказал я задумчиво. — Похоже, мне не удалось поссориться с ним. Он остался дружелюбным до самого конца встречи. Было ощущение, что эта папка его совсем не расстроила. Он, кстати, взятку просил. Вот смотри.

Я протянул Грегу бумажку, порванную мной пополам. Грег продолжал лежать на диване с закрытыми глазами, было похоже, что он спит и меня не слушает. Прошла ещё минута молчания, и Грег, не открывая глаз, спокойно сказал:

— Как много нулей. Похоже, Фил уже на последней стадии государственной деградации. Всегда удивляло, как быстро люди меняются под воздействием власти. Он ведь был обычным парнем, умеющим дать в морду, если его раздражают.

После того, как мы вкусно поели, Грег без всяких вступлений сказал:

— Билл, я, конечно, понимаю, что у тебя свои секреты. Я уважаю твоё право на тайну, но как ты понимаешь, я знаю больше, чем другие. Мне кажется, если местная ложа будет помогать на выборах, мы справимся намного легче.

— Какая ложа? — удивлённо воскликнул я.

— Не притворяйся, — улыбнулся Грег. — Предлагаю на следующем заседании масонов сообщить о твоём желании баллотироваться в мэры. Что-то мне подсказывает, что они будут рады и помогут.

— Я подумаю, — нахмуренно сказал я.

Все эти два месяца прошли как в тумане. Это раньше я думал, что можно ясно представлять, что происходит вокруг и строить верную стратегию. Но вокруг шла мощная информационная атака, и если начинать анализировать всё, что говорили журналисты, очень тяжело было создать целостную картину. Я чувствовал себя как на восточном рынке. Я пытался что-то говорить, но создавалось впечатление, что меня не слушают. Времени на анализ ситуации уходило гораздо больше, чем на необходимые действия.

Если бы не Грегори и наш предвыборный штаб, я оставался бы слепым котёнком, который своим рассеянным вниманием пытался бы охватить все площадки для пропаганды и ввязывался бы в ненужные споры. Мой штаб писал мне речи, выбирал СМИ и отвечал на вопросы огромной толпы. Они же следили за тем, чтобы журналисты понимали всё сказанное правильно. Выборы, пусть даже такие небольшие — очень сложное испытание для психики. Если принимать всё близко к сердцу, то выдержать это невозможно.

Только побыв в шкуре политика, я понял, что выжить в этой стае пираний может только толстокожий, непробиваемый человек, у которого есть собственная стратегия и замечательная команда. Узнать то, что обо мне думает основная масса людей, было невозможно. Те, кто меня окружали, фильтровали негативную информацию. На встречи с избирателями приходили только мои поклонники и враги. Основная масса людей, которым почти всё равно, кто будет мэром, сидели в это время у телевизора и их мнение до меня не доходило.

Как я понял, у меня было всего четыре основных преимуществ перед текущим мэром. Первое: я был новым лицом, а люди любят новое (не зря любимый праздник людей — Новый год). Второе: я сформулировал конкретные проблемы, которые касались каждого горожанина. Третье: я доказывал свою состоятельность на деле, организовав огромную компанию по продажам кофе, который был почти в каждом доме. Четвёртое: была развёрнута поистине грандиозная кампания по моей дискредитации, причём основные следы её вели к текущему мэру.

Фил как будто забыл про собственную избирательную кампанию, он все силы отдавал борьбе со мной. И он как будто не обращал внимания на то, что мой рейтинг неуклонно рос. Как плохой математик, он не связывал рост моего рейтинга со своими баснословными тратами. Чем больше мой рейтинг рос, тем сильнее становилась кампания против меня.