Когда позвонил Зак и сообщил мне, что моя лучшая подруга Сесил попала в автомобильную аварию – врезалась в такси на бульваре Беверли, – я почему-то представила, что несчастный случай произошел напротив нового магазина «Дизайн уйти и рич», где раньше торговали рыбками. И не угадала. Оказывается, авария случилась ближе к авеню Ла-Бриа, недалеко от лавочки с пряностями, где мы с Сесил иногда заказывали холодное пиво со льдом и самосы, на которые так же легко подсесть, как на пончики «криспи-кримз». У меня мелькнула мысль, что ночника машины Сесил обойдется в несколько тысяч, что у самой Сесил сотрясение мозга и что, возможно, мне придется взять небольшой отпуск в компании дизайна помещений, где я работала, чтобы класть подруге на лоб холодные компрессы, пока она не выздоровеет. И снова ошиблась, от удара машина Сесил сплющилась, как банка из-под пива. А сама Сесил лежала в палате интенсивной терапии в госпитале Сидарс-Синай, и вид у нее был, как у растоптанной коробки с черникой.

Во время моего разговора с Заком другая моя лучшая подруга, Брин, сидела рядом на диванчике, лакомилась зелеными оливками и вопросительно смотрела на меня. Когда я пересказала ей, что сообщил мне Зак, она вскочила, схватила ключи и сумочку и кинулась к двери. Я бросилась следом, влезла в машину Брин, застегнула ремень безопасности, затем зажмурилась и постаралась все обмозговать. Мне казалось, что, если я не возьму себя в руки, машина разверзнется и поглотит мой живот, легкие, руки, ноги, голову. А мой мозг, вращаясь и щелкая, упадет на кожаное сиденье, и я буду обречена вечно ездить в «вольво» Брин на переднем пассажирском кресле.

Теперь, когда я вспоминаю свои тогдашние чувства, мне становится любопытно, как бы я прореагировала, скажи мне Брин, что вскоре я утрачу всякое чувство приличия и причиню другим ужасную боль, испытывая при этом неподдельную радость? Но тогда я даже не подозревала такой вероятности: ведь я, Джесси Холтц, предпочитаю греться в лучах чужой славы, вечно выступаю на вторых ролях и тянусь к тем, кто красивее, умнее, а зачастую просто живее меня. (Насколько мне известно, почти в каждой компании найдется такой человек.) Не догадывалась я и о том, что скоро нарушу все неписаные законы нашего маленького женского союза. Откуда мне было об этом знать?

«Этого не могло произойти с Сесил», – думала я. Она всегда была словно заговоренная, у нее все всегда получалось. Будь это возможно, я бы не задумываясь поменялась с подругой местами.

Всего несколько часов назад мы с Сесил были в Гриффит-парке, на общественных теннисных кортах. Корты эти представляют собой зеленые прямоугольники, втиснутые между Пятым скоростным шоссе и восточной окраиной парка. Место, прямо скажем, не особенно шикарное. Никакого тебе клуба – просто автомат с газированной водой и фонтан, в котором выгуливающие собак обычно поят своих питомцев, разморенных жарой. Зато туалеты чистые, а шум с автострады за деревьями может либо отвлекать, либо успокаивать, словно морской прибой, – все зависит от того, как вы воспринимаете окружающее.

Когда Сесил спрашивала меня, почему лучше не назначать свидания кому ни попадя – хотя за ней такого никогда не водилось, – я считала своим долгом поделиться личным опытом. Я рассказывала истории из своей жизни самоуничижительным тоном, с придыханием, словно была героиней наших любимых романтических комедий. На самом-то деле я не была ни влюбленной недотепой, ошибочно желавшей отпугнуть своего «единственного», дабы выиграть пари у коллег по работе; ни гадким утенком, который вот-вот превратится в лебедя. Я просто была неудачницей. Только за последние два года у меня были: Арти, дизайнер по продукции, который носил очки в стиле Джона Леннона и сходил с ума по своей бывшей жене из Барселоны, вышедшей за него ради визы (с моей помощью он хотел забыться и отомстить прежней супруге); Марк, архитектор, выросший в Шанхае, – он напоил меня китайским пивом, объяснился в любви и заявился ко мне домой с мужиком, который оказался японским дизайнером по футболкам; и Дафф, владелец магазина одежды, который сказал, что разведен, и это было правдой, однако умолчал о том, что встречается с другой женщиной (это выяснилось, когда он разослал всем своим знакомым е-мейл, где сообщалось, что они с ней сбежали в Вегас). И еще трое-четверо мужчин, отношения с которыми продлились совсем недолго, так что о них и упоминать не стоит.

Брин предупреждала меня, чтобы я не торопилась спать с этими парнями – мол, если выждать, больше шансов завязать длительные отношения. Ну как объяснить этой воинственно настроенной феминистке, что, как это ни сентиментально звучит, я пробовала применить ее тактику к нескольким мужчинам, но и они мне тоже звонить перестали? Зачем же отказывать себе в единственном удовольствии? Все, чего я могу добиться, – это переспать с ними.

– Ну вот, значит. – Я отхлебнула кофе и выдала последнюю новость: – Вчера в три часа ночи звонил Айра, хотел ко мне заехать, а я спала и звонка не услышала. А наутро – не поверите! – он заявил, что я его обманываю!

– Мне ужасно жаль. – Брин развернула брикетик жевательной резинки. – Ты хоть встречаешься с этим парнем по-настоящему?

– Нет. Он миллион раз повторял, что не желает заводить серьезных отношений.

Всю дорогу до больницы – Брин, сосредоточенно сжав зубы, пролетала на красный свет – я боролась со своими мрачными мыслями: должно быть, на подсознательном уровне полагала, что они могут повлиять на исход событий.

«Ты никогда ее больше не увидишь, – думала я. – Но это же нелепо! Сес обязательно поправится! Пусть даже она сломала себе обе ноги, что с того? Придется, конечно, отложить свадьбу, но это ведь еще не мировая катастрофа». Я случайно скользнула взглядом по своему отражению в боковом зеркале: на лице у меня застыло глупое выражение, свойственное людям, когда они не знают, как себя вести. Что я должна чувствовать: потрясение? Что мне делать: рыдать и рвать на себе волосы или сохранять спокойствие? Я же еще не поняла толком, что случилось, и потому пока не знала, что должно читаться на моем лице: не хотелось выглядеть бездушной, но и истеричкой я тоже казаться не хотела.

Мы назвали свои фамилии медсестре, сидевшей в кабинке из пуленепробиваемого стекла. Нам было велено подождать. Брин вышла на улицу – хотела попробовать связаться с Заком по сотовому, – а я осталась сидеть в коридоре и, чтобы хоть чем-то себя занять, стала смотреть на то и дело распахивавшиеся двери травматологического отделения. Я представила, как оттуда выходит Сесил, прижимая к голове компресс со льдом. Вторая рука у нее в гипсе, а на лице – усмешка.

«Я вас напугала? – скажет она, измученная и возбужденная. – Мне ужасно жаль».

«С ума сошла? – отвечу я. – За что ты извиняешься?»

Пожалуй, стоит сказать, что я познакомилась с ним раньше всех.

Это случилось во втором семестре первого курса, в пятницу, когда мы выбрались на очередную вечеринку, хотя я уже не помню, к какой именно «братве». («Разве можно называть студенческое братство «братвой»?! – возмущался какой-нибудь юнец, который еще только готовился вступить в это самое братство и проходил испытательный срок. «Ладно, – прерывала я. – Замнем для ясности».) Помню, это был полуразвалившийся особняк в стиле Тюдоров, стоявший на холме в студенческой части города. Снаружи дом выглядел довольно внушительно, но внутри вас ждало разочарование: пол, липкий от пива; ободранные обои; студенты дергались на диванах под рэп и спускались на пол лишь для того, чтобы оторваться под рок-композицию «Лангуст». («Все вниз, танцуем рок!») Мы, во главе с Брин, проталкивались через затор, образовавшийся в дверях. В воздухе висел сигаретный дым. Сес встретила девчонку из своего общежития, которой не терпелось поделиться сплетнями насчет кураторши, а меня Брин послала за пивом. Когда я наконец пробралась к пивной бочке, оказалось, что стаканы закончились.

– Возьми мой, – сказал какой-то парень, протягивая мне пластиковый стакан, на дне которого блестели остатки янтарного напитка. – Я все равно скоро ухожу.

Он был симпатичный. Высокий, спортивно сложенный – похоже, занимался серфингом. Светлые вьющиеся волосы чуть-чуть не доходили до воротничка рубашки с коротким рукавом. Глаза – голубые, как бассейны в моем родном городе – обрамляли длинные золотистые ресницы. Он был похож на актера – такого, который в одном фильме играл бы соблазнительного молодого адвоката, а в другом деловитого героя-пожарного. Он улыбался открытой, милой, но вместе с тем слегка застенчивой улыбкой. В Заке мне сразу понравилось все: от загорелого носа до спортивной фигуры, и я решила, что он будет отлично смотреться на снимке в студенческом фотоальбоме (в мечтах я уже рисовала себе развитие нашего бурного романа).

– Ну же. – Он поводил у меня перед носом стаканом. – Возьми, сделай одолжение.

Пока Брин выезжала с больничной автостоянки, я стащила из пиджака Дэвида сигарету. Она была вся скрюченная, словно сломанный палец. Брин все уши мне прожужжала насчет вреда курения, и я даже подумывала бросить, только чтобы она заткнулась. Но вот на курящего Дэвида она смотрела сквозь пальцы – лишь бы дома не дымил. Сам он обещал бросить, как только закончит писать коды к видеоигре; работа эта была нудная и требовала уединения. Вообще-то он мечтал писать сценарии: тоже нудное и требующее уединения занятие, зато творческое. Дэвид был ярым поклонником фантастических фильмов, участвовал в съездах фанатов и готов был до хрипоты спорить, доказывая, что Уильям Шатнер – истинный гений. Дэвид, хакер, чемпион по компьютерной игре «Хэло» и волшебник из настольной ролевой игры «Ди энд Ди», был единственным мужчиной, перед которым преклонялась Брин.

Я незаметно выскользнула на улицу и пристроилась в уединенном уголке рядом с бетонной стеной, слева от травматологического отделения. Осторожно разгладила бумажную обертку сигареты, равномерно распределяя свалявшийся табак, и чиркнула сворованной спичкой.

Затянувшись, я испытала огромное облегчение и принялась разглядывать отпечатки от стебельков на той ладони, в которой сжимала гвоздики. «Может, позвонить маме? – думала я, высматривая в небе луну, которой почти не было видно из-за ярких городских огней. – Или отцу? Или брату? Но что я им скажу? И чем они мне помогут?»

Я почувствовала, что по щеке стекает слеза, и поспешно ее смахнула. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел, как я плачу! Слезы – предвестники беды, а все хотят надеяться. Или заснуть и ничего не помнить. А лучше всего, чтобы сегодня было, как вчера, и ничего бы не произошло. За спиной у меня раздался голос:

– Что получится, если выкрасить коробку гвоздей в розовый цвет?

Я свернула на Сто первое южное шоссе. С тех пор как похоронили Сесил, прошло уже семь месяцев. Просто уму непостижимо. «Семь месяцев – это двести тринадцать дней, – думала я. – Когда они только успели пролететь?

После смерти Сесил время, казалось, остановилось, – как в фильме «День сурка», где Билл Мюррей обречен раз за разом проживать один и тот же день. В девять я приходила на работу, в два обедала, в шесть закрывала офис, в семь возвращалась домой, читала до полуночи, а в час гасила свет. В выходные я слонялась по квартире, не зная, чем бы заняться. Задергивала занавески и отключала телефон. Переставляла мебель, красила стены на кухне и разбиралась в шкафах. Мне нравилось наводить порядок – это успокаивало.

Врачи сказали, что причиной гибели Сесил стала внезапная спонтанная гематома – иными словами, Сес умерла оттого, что лопнула поверхностная мозговая артерия. Кровотечение остановить не успели. Винить было некого, тут уже ничего нельзя было сделать. Зак позвонил мне и сообщил новость, когда я открывала магазин. Я так и остолбенела. Он спросил, смогу ли подъехать к Брин, чтобы он знал, где нас найти, и я сказала: «Хорошо». Потом он попросил меня помочь с похоронами, и я опять сказала: «Хорошо». Случившееся меня настолько потрясло, что я туго соображала. Когда он спросил меня, как я себя чувствую, я снова повторила: «Хорошо».

Мы проводили Сесил в последний путь, как положено: похороны, поминки... Все это время я старалась держаться в сторонке. Несколько месяцев спустя я сказала себе, что пора кончать горевать, надо возвращаться к обычной жизни. Но шла ли я на обед, слушала ли музыку, меня не покидало чувство, будто мной упущено что-то важное. Как если бы я стояла на пристани и смотрела, как, покачиваясь на волнах, уплывает от меня любимая летняя шаль. «Как же получилось, что я ее упустила? – терзалась я. – Наверняка ее можно было спасти!»

К Новому году я закончила коллаж-настроение, и Тарин получила заказ. После смерти Сесил я с головой погрузилась в работу. Горечь утраты заглушала все прочие чувства, и неотправленные рождественские открытки укоризненно косились на меня с неприбранного обеденного стола. Шли месяцы. Тарин делала вид, что забыла, чем мне обязана, и меня снова понизили до роли девушки на побегушках. Моя основная работа сводилась к тому, чтобы доставлять разные вещи в дом Лиззи – в тот самый дом, интерьер которого разработала я, – и молчать, когда Тарин выдавала мои идеи за свои собственные. Впрочем, теперь, когда моя подруга покоилась в могиле, мне было все равно. Я и раньше не была карьеристкой, а со смертью Сес вообще потеряла всякую цель в жизни. Я постоянно чувствовала, что мне чего-то недостает, и дни мои были похожи на незаконченные предложения...

Брин не уставала твердить мне, что пора устраивать личную жизнь.

– Под лежачий камень вода не течет. Не жди, что счастье само тебя найдет, – сказала она спустя несколько дней после обеда с Картерами. Чек я спрятала в нижний ящик картотечного шкафа, но, хоть теперь он и не попадался мне на глаза, его присутствие ощущалось постоянно. По ночам мне даже мерещилось, будто он дышит. (Я изо всех сил боролась с этим наваждением.) Брин и я сидели у меня в гостиной за бутылкой холодной водки, которую я хранила в холодильнике специально для таких вот воскресных посиделок. Через несколько месяцев после похорон мы решили заняться вязанием – как будто пончо, с каждым днем все больше напоминавшее ломоть швейцарского сыра, могло заполнить пустоту, образовавшуюся после смерти подруги. Мохнатая шерстяная пряжа покусывала колени. Несмотря на девять часов вечера, было двадцать семь градусов. Поскольку кондиционера у меня не имелось, мы включили вентилятор, распахнули окно и время от времени поливали его из бутылки с водой.

Я брызнула водой на вентилятор и подставила лицо под струю влажного воздуха.

– А зачем? – Последний мужчина, с которым я встречалась, Айра, перестал мне звонить после того, как я сообщила ему о смерти подруги. Наверное, решил, что со скорбящей девушкой в постели будет невесело. С тех пор у меня никого не было. – К тому же, – прибавила я, – ни один парень не избавит меня от чувства вины за то, что Сесил... э-э-э... ну, ты понимаешь...

– ...Умерла. Пора привыкать к этому слову. – Брин закончила очередной ряд ровных петелек. А я еще даже не довязала ряд с накидом. И куда Брин так гонит? Подождала бы меня. – Но он поможет тебе забыть об этом. По крайней мере на время.

Денек выдался беспокойный. Обойщик из Монтерей-парка обтянул два стула в стиле Людовика XVI льняной тканью лимонного цвета, в то время как Тарин просила обить их золотисто-оранжевой материей, и теперь требовал, чтобы мы оплатили их доставку. Об этом не могло быть и речи: я перепроверила договор и пришла к выводу, что ошибку допустил именно он. Вдобавок одна клиентка с Манхэттен-Бич ни с того ни с сего заартачилась и запретила нашему фотографу снимать свою недавно обставленную гостиную, хотя фотографии были нам нужны для портфолио. Это условие даже было прописано в контракте. Тарин расслаблялась в салоне красоты и весь день со мной не связывалась, если не считать следующего е-мейла:

«Всем сотрудникам: настала пора обратить внимание на наш внешний вид. Конечно, мы не модный бутик, однако неплохо бы приходить на работу в стильной одежде лос-анджелесского пошива, без катышков и приставших ниток. Предлагаю сегодня же вечером каждому заглянуть в свой шкаф и разделить всю одежду на две кучки: рабочая и для повседневной носки. Я и сама сегодня этим займусь!

Целую, обнимаю. Тарин».

Прочитав е-мейл, я посмотрела на себя в зеркало: на мне был обычный черный топик на бретельках (сегодня за завтраком я случайно капнула на него маргарином) и потертые старые джинсы. С чего это Тарин взяла, что стильная одежда лос-анджелесского пошива будет мне к лицу?

– А сюда можно поставить телевизор и DVD-плеер? – поинтересовалась клиентка. В этот момент зазвонил телефон. Я кинула взгляд на определитель номера: Брин! Клиентка рассматривала шкаф с выдвижными ящиками в стиле чиппендейл, изготовленный искусным мастером в начале XIX века.

Добираться домой было холодно: даже летом температура может резко упасть, если ветер с Тихого океана вдруг нагонит тучи. Я совсем продрогла в своем открытом платье. Оказавшись дома, я первым делом набрала ванну, чтобы согреться: поначалу мне показалось, будто я погрузилась в кипяток. Я чуть из воды не выскочила. «И почему я сразу не уехала? – размышляла я, понемногу привыкая к теплу. – Неужели на что-то надеялась? А может, просто не хотела, чтобы Джулия прибрала его к рукам?» Я чертила узоры на запотевших плитках вокруг ванны и вспоминала день похорон Сесил.

Я приехала на кладбище раньше Брин, но позже Зака. Он уже беседовал с кладбищенским директором. Я не хотела им мешать, поэтому решила подождать в зале ожидания. Здание похоронного бюро было со вкусом отделано и замаскировано под фермерский домик – кого они надеялись обмануть? Я раздвинула кружевную занавеску эркера и окинула взглядом окрестности. Никаких навороченных мавзолеев, лишь ряды скромных мраморных плит, изредка перемежающиеся маленькими склепами. Вокруг росли аккуратно подстриженные елочки и клены, а на безукоризненно ухоженных лужайках были высажены кусты роз. Рядом стояли каменные скамеечки, приглашавшие посидеть и поразмышлять. В целом в кладбище чувствовалась какая-то недосказанность, но все было оформлено по высшему разряду – Сесил бы понравилось. Выйдя на улицу, я услышала, как директор попросил Зака зайти внутрь и подписать какой-то документ. Стоял теплый день, в воздухе витал едва ощутимый запах удобрений. Я пошла по дорожке, покрытой гравием, который приятно шуршал под ногами. На деревьях заливались птицы, а у высокой живой изгороди жужжали пчелы. На другой стороне поляны, у надгробной плиты, женщина с детьми решили устроить пикник. Две девочки, бегая вокруг, вырвали цветы из венков. Они принесли цветы матери, а та рассмеялась и сказала, чтобы они вернули их обратно. Я думала, что навсегда разучилась смеяться, но в этом семействе было столько жизни, что трудно было сдержать улыбку.

Я направилась по траве к участку, выбранному Заком. Ошибиться было невозможно: натянутый белый навес виднелся издалека. Я была удивлена, узнав, что похоронами всецело распоряжается Зак, но Брин мне объяснила: хоть Зак и пробыл мужем Сесил всего два дня, по закону именно он, а не ее родители должен решать, как поступить с останками. Позже я узнала от Зака, что, когда кладбищенский директор спросил, не желает ли он и для себя прикупить местечко, чтобы лежать рядом с женой, он выскочил из комнаты и разрыдался. Интересно, как отнеслись к этому Картеры? Наверное, они хотели, чтобы тело дочери было доставлено в Нью-Йорк. А может, решили: пусть ее похоронят там, где она мечтала создать собственный дом.

У меня защемило сердце, когда я увидела на сияющей мраморной плите ее имя: Сесил Джун Картер-Дюран, а рядом даты рождения и смерти. Я как-то не ожидала, что ее имя будет выгравировано на камне. Нет, я, конечно, знала, что поставят могильную плиту, но вот увидеть на ней ее имя – это уже слишком. Я стояла, тупо глядя на надпись, и не знала, что делать дальше.

Хлопнула дверца машины. Затем до меня донеслись приглушенные голоса. Один из двоюродных братьев Сесил – по-моему, Стюарт, – заметил меня аж за пятьдесят ярдов. Я почувствовала себя неудобно: стою, смотрю на могилу Сесил и никак не могу поверить в произошедшее – слишком уж все это нелепо. Наверное, у меня сейчас видок убитой горем – я и в самом деле убита горем. Интересно, если человек осознает, что у него скорбный вид, значит ли это, что он не печалится по-настоящему? Черт возьми, я же на похоронах Сесил. Я готова была провалиться сквозь землю. Мне вдруг пришло в голову, что если бы Сесил стояла рядом, она испытывала бы те же чувства. Я бы пошутила: «Словно плохой эпизод из сериала «Клиент всегда мертв»». А она бы ответила: «Точно».

И почему это после трех – ну хорошо, пяти, – бокалов вина затылок раскалывается, словно по нему хорошенько вмазали дубиной, а руки и ноги как-то странно дрожат, как будто тебя включили в электрическую цепь? На следующее после ужина утро у Зака я взглянула в зеркало в ванной комнате и увидела, что мои растрескавшиеся губы все еще красны от выпитого вчера вина.

Еще во сне я решила, что пора положить этому конец, пока не произошло что-то серьезное.

«Зак попросил меня остаться, чтобы отвадить Джулию, и только. Глупо полагать, что у него имелись какие-то скрытые причины», – думала я, водя по языку зубной щеткой.

«А еще глупее считать, что я способна предать дружбу с Сесил», – размышляла я, натягивая ненавистную, но чистую юбку и привычный черный топик.

«И уж совсем глупо думать, будто я могу подстроить такую подлянку нашим общим друзьям. Это полный бред». С этой мыслью я подошла к машине.