(

примечание к рис.

)

Это было много-много тысяч лет тому назад. Даже не тысяч, а десятков тысяч лет. Поверхность земли и ее недра сохраняют лишь скудные записи о прошлом. Течет время, изменяются формы земной поверхности. Пласты льда, в зависимости от изменений климата, наползают с севера и юга по направлению к экватору, соскальзывают с гор, оттесняют живые существа далеко от их первоначальных поселений, а потом вновь начинают отступать к вершинам, тают, превращаются в реки и озера. Где тут сохраниться записям о прошлом!

Все смешивает и смывает поток времен. Убогие свидетели эпох, разделенных тысячелетиями, покоятся почти рядом в глухих толщах земли. События уходят в ее глубь, как дождевые капли. Кучи золы, черепки, кости убитых доисторическим человеком животных, камни древнего очага, грубо выточенные из кремня топоры, скелеты в могильниках — вот все, что осталось от бурной праистории, в которой кроются корни наших дел и наших мыслей… От маленького полуоседлого племени, засевшего на опушке огромного леса, по неизвестным причинам отделились трое сильных людей: двое молодых, мужчина и женщина, и старик.

Что гнало их вдаль? Трудно сказать. Вернее всего, что тяжелый год выпал на долю племени, и голод порвал связи внутри его. А может быть мужчины нарушили один из простых законов распределения добычи и спасались от смерти. Может быть двое выдающихся людей оспаривали первенство в племени, и одному из двоих после схватки пришлось уступить. А может быть уже и тогда встречались люди, которым трудно было согласовать свою волю с волею родичей и стариков-правителей, и, не боясь одиночества, они шли, шли по малонаселенной земле: либо для того, чтобы стать основателями нового поселения, либо для того, чтобы в молчании погибнуть среди леса или в краснеющих мхами и ягодами болотах…

В лесных зарослях стало вдруг тихо, как ночью. Звери притаились — каждый около своего временного логова. Среди серых стволов букового леса и темнозеленых масс пихты двигалось что-то чуждое лесу. И Двигалось не одно. Их было трое — двуногих.

Паривший над поляною ястреб опустился к ним ближе и вдруг, резким движением хвоста и крыльев оттолкнувшись в воздухе, ушел ввысь. Темнобурые, почти черные белки, пырская, кинулись к гигантскому дубу и, добравшись до изъеденной веками вершины, выставили остренькие любопытные, мордочки. Даже змеи, всегда безразличные к окружающему, торопливо уползали в тень.

Племя, от которого ушли скитальцы, стояло на высокой ступени развития. Оно цепко держалось за обжитое место. Племя накопило достаточный запас орудий, оружия, звериных шкур и знаний о природе. Все это облегчало борьбу за существование и давало досуг.

Племя было богаче других своих соседей, терявшихся среди холмистых пространств, где теперь находятся северная Италия и Франция. Люди, принадлежавшие к нему, не только ели, пили, спали, боролись и размножались — они еще украшали себя и свои жилища, исполняли сложенные в течение веков обряды и начинали думать о себе, о мире, о более легкой и благоустроенной жизни.

Кремневые ножи предков казались грубыми по сравнению с их хорошо обделанными ножами, скребками, иглами и наконечниками копий. Рог и кость пошли в работу наравне с камнем. Легкие копья и дротики заканчивались скошенными остриями. Люди сносили к жилью бивни мамонтов, раскалывали их на пластинки и украшали резьбою.

Из глины, из металлических окислов горных пород извлекали краски, раскрашивали тело, наносили разноцветные знаки на деревянные и костяные рукоятки. Стены пещер были расписаны фигурами животных. Перед их точными тонкими очертаниями племя поедало добычу, держало совету мастерило новые орудия, уничтожало пленных и справляло торжества, во время которых страх перед опасностями растворялся в ощущении силы, ловкости и удачи.

Женщина увидела, что мужчина подбирает ветви подходящих пород, чтобы добыть огонь, затомилась по привычному жилью и сказала:

— Без древнего огня не будет удачи. Погибнем. Мужчина не ответил, даже не взглянул на нее. Точно в подтверждение ее слов в сумраке раздался отдаленный крик филина, птицы несчастий и смерти.

— Удачи не будет, — как эхо, глухим и горьким звуком отозвался старик.

Молодой занимался своим делом, точно слова спутников и крик филина не имели к нему никакого отношения. Юн вынул из кожаного мешка две палки. Одна из них была заострена. В широкой части другой было продолблено отверстие. Он сел на землю, прижал пальцами нога пробуравленную палку, вставил заостренный конец другой в отверстие и стал быстро вращать палку между ладонями. Показались едва заметные искры, запахло дымом, загорелся край протянутой в отверстие сухой березовой коры.

— Возвратишься? — спросила женщина старика. Молодой прервал работу. Разбуженный в дереве огонь снова незримо скрылся.

Запахи, звериные и птичьи голоса, лесной гул, цвет болотной поросли — все в чужих местах громче и явственнее, чем вблизи жилья.

Зоркость у человека звериная, память человеческая. Он знает зверя, а зверь не знает его. Оружия у него не одни зубы и когти, он всюду находит оружие. Дубина, камень, кость — только бы вовремя всадить их в бок, в сердце или в затылок.

Стайка шакалов трусит по человеческим следам: самец, самка, подросшие за лето щенята и прошлогодний выводок.

Беспокойная стайка ждет, пока двуногие насыщаются добычею. Жадные морды мелькают между кустов. Ушли люди, стая стремглав кидается на остатки раздробленных костей. Мозг из них высосан, мясо объедено, не велика пожива. Завистливый лай, голодное виляние хвостами. И снова — рысцой до остро пахнущему человеческому следу. Люди залегли у звериной тропы.

— Не жди оленя, возьми, что попадется, — говорит старик.

(

примечание к рис.

)

И у старика и у молодого левый глаз одинаково смотрел в сторону. Этот недостаток делал их лица до смешного похожими. Вероятно, это были отец и сын. Родственные связи забылись еще тогда, когда сын едва научился ходить.

Старик целыми днями ловил рыбу. Он мастерски приготовлял костяные крючки для рыбной ловли, голова его от вечного ожидания добычи наклонилась вперед, пальцы плохо разжимались. Его прежние более почетные имена были забыты. Младшее поколение называло его Старым Крючком.

Молодой косоглазый не был ни особо сообразительным, ни более других одаренным человеком, но он был очень подвижен. Его сверстники, зрелые мужи племени и старики, если не охотились, не ловили рыбу или не ели, проводили дни в полном бездействии или сне. Только дети и подростки передвигались с места на место без цели или придумывали поводы для передвижений. Косоглазый, несмотря на то, что ему со дня на день должно было исполниться двадцать лет, сохранил детскую подвижность и детское любопытство. И при этом по странному стечению обстоятельств ему обычно удавалось все, что бы он ни предпринимал. Это свойство Косоглазого трудно было бы объяснить как-нибудь разумно, но оно отличало его от других людей племени. И старцы не терпели его. Он ни в ком не нуждался. Жертвоприношения казались при нем излишними. Все давалось ему в руки само.

Сверстники льнули к Косоглазому и повиновались ему, хотя он не искал над ними власти. Не хотел быть ни первым, ни последним, жил весело, играючи преодолевал опасности и не знал ночных страхов. С ним и другим было весело и беззаботно.

Старый Крючок, дремавший на мшистом камне над обрывом, то вспоминал о прошлом, то предавался злобе. Было бы ре худо, если бы застигнутый грозою Косоглазый не возвратился вовсе…

Воображению старика грезился гнев небесного охотника, мечущего громовые стрелы, труп Косоглазого, обожженная молнией добыча нечестивца. Ему стало казаться, что все это уже произошло на самом деле. Крючок чувствовал себя причастным гневу громов, совершивших справедливую казнь.

Как терпеть среди племени человека, который живет сам по себе, ни в ком не нуждаясь? Он весел и беззаботен, точно ребенок, бродит по окрестностям, но игры эти приносят ему удачи, каких нет у самых мудрых и сильных мужей племени. Нет, тут что-то не ладно. Такой человек — язва на теле племени.

Старик зажмурился от приятного сознания собственной силы. Он собрался было проковылять к другим старцам, но неожиданно почувствовал, что без ежедневной борьбы с Косоглазым его старая жизнь станет пустою. К тому же его мучило любопытство. Где он сейчас? Куда завела его нечестивая спутница — удача? Старик нетерпеливо передвигался на камне, вглядываясь в даль.

А Косоглазый возвращался к становищу, нагруженный добычею и рассказами о виденном. Наскоро снятая шкура цапли лежала у него на плече, и по походке видно было, что он гордится этим украшением. Он нес с собой выдру, убитых уток, большие кремни и рыбу. Хотелось петь обо всем, но поводов для песни было так много, что у Косоглазого путались мысли, и только левый глаз сердито косил на привлеченных запахом рыбы шакалов, кравшихся среди зарослей.

Один за другим подходили к жилищу Косоглазого старейшины. Они были темны, как мшистые камни на речном дне. Решений у них не было. Старый Крючок поднял всех на ноги, но никого не убедил. Рыбная ловля во время грозы не казалась старикам преступлением.

— Носящий Тучи не покарал, зачем же нам его карать? — спрашивал самый младший из старейшин. Одна из рук его была лишена мускулов, — зверь ободрал ему руку и грудь, — но охотник был так силен и находчив, что, несмотря на рану, оставался в числе руководителей племени.

— Ты еще молод и не знаешь, что за одного нечестивца бывает в ответе все пламя, — предостерегающе ответил старейший из старейшин.

Безрукий хотел возражать. Его оттеснили в сторону другие старики. Власть их не была признана племенем бесповоротно. Когда нужно было заклясть страх, прогнать духов или снарядить в поход по обычаям предков, их слушались; когда же сильные и ловкие мужи гнали опасного зверя или отражали пришельцев, о старейшинах забывали, и даже пищу им приходилось собирать у очагов самим.

Медленно и неохотно собирались к пещере мужчины, юноши и женщины медвежьего племени. Они старательно обходили хижину, в которую был заключен Косоглазый. Около хижины толпились лишь немногие. Здесь были ближайшие к старейшинам люди, которым поручено было смотреть за порядком. Были завистники и неудачники, которых, так же как и старейшин, Косоглазый задевал уже одним тем, что весело и свободно жил на свете. Были еще охотники, унаследовавшие от прежних времен склонность к убийству, и охотники, лишенные разума и воли, которым больше нравилось жить по указке, чем по-своему. Среди же остальных соплеменников решение старцев вызвало глухое сопротивление.

— Косоглазый ничего не украл у племени. Племени всегда была от него прибыль.

— И обычая не нарушил. Часть добычи отдавал старейшинам, часть товарищам по охоте, часть женщинам. Прислушиваясь к этим речам, сверстники Косоглазого и совсем молодые, еще бесправные охотники смелели с каждым часом.

— Если бы старики не связали Косоглазого, он бы вел уже нас к мамонтовой пещере.

— Пока нечестивец жив, — ответили старики, — всякий, кто нарушит запрет, будет казнен смертью. А со временем племя и старейшины сами решат, как поступить.