Падает снег.

Белый, словно перья лебедя, словно цветы триллиума. Его белизна в обрамлении темно-зеленых и коричневых тонов леса кажется почти ослепительной. Снег лежит пушистыми сугробами среди мирно спящих лап плюща и кустов ежевики, собирается у стволов высоких елей, покрывает канавки меж широких корней кедра.

Через густой лес ведет дорога. Она тоже покрыта нетронутой снежной пеленой.

На самом деле, если не знать, что под этим снегом спряталась дорога — столетия шагов, стука копыт и бесконечные мили истертых временем камней, — можно решить, что это просто случайная проплешина в густом лесу, которую почему-то не тронула буйствующая зелень. На дороге нет ни следов телег, ни отпечатков шин. Нежное покрывало снега нигде не запачкано подошвами сапог. Можно подумать, что это звериная тропа, земля, где деревьям не дает вырасти постоянный поток молчаливых паломников — оленей, лосей и медведей. Но здесь, в этом укромном уголке мира, нет даже следов животных. Чем дольше падает снег, тем надежнее скрывает он дорогу. Она постепенно сливается с огромным, бесконечным лесом.

Странная это была компания: двое мальчишек, две девочки, толстяк в цилиндре, тощий бородач в платье и крыса. Все они стояли в ряд посреди широкой, укрытой снегом дороги и смотрели, как к ним едут двое всадников. Когда те приблизились и спешились, мужчина в платье шагнул вперед.

— Брендан, — поприветствовал он одного из новоприбывших. Он ощутимо дрожал; шифон видавшего виды платья трепал холодный ветерок. Бородач горбился, обнимая себя за плечи.

— Уильям, — ответил тот серьезно, кивнув густой огненно-рыжей бородой. На нем был довольно замызганный офицерский мундир и бриджи для верховой езды, запачканные на коленях грязью. По лбу змеилась иссиня-черная татуировка. Он внимательно оглядел замерзшего человека в лососевого цвета платье, и на губах его появилась ухмылка.

— Розовый, — сказал он, — очень… подходит к твоим глазам.

Обернув вокруг лица длинный вязаный шарф, Прю на мгновение представила себя кочевником-бедуином, бороздящим широкие просторы какого-нибудь песчаного хребта в Сахаре, хотя на самом деле она просто бесцельно плелась по Ломбард-стрит. В данных обстоятельствах она бы определенно предпочла такую жизнь. Девочка спросила себя, заставляют ли детей бедуинов ходить в бедуинскую школу и зубрить всякую фигню вроде того, кто изобрел хлопкоочистительную машину и откуда берется пенициллин. Едва ли. Скорее всего, бедуинские дети в основном катаются на верблюдах наперегонки и учатся находить оазисы в пустыне. После этого она решила погуглить информацию про бедуинов, когда вернется домой, и выяснить, нельзя ли пойти к ним добровольцем.

Все это время Прю бродила по холодным улицам Сент-Джонса, ее родного района на севере Портленда, штат Орегон. Стоял февраль; и уже сейчас — а было четыре часа пополудни — небо начинало темнеть. Улицы оставались мокрыми еще со вчерашнего снегопада, и девочка на ходу пинала комки слякоти. Она решила, что для велосипеда слишком холодно, но выбраться из дома было просто отчаянно необходимо. Все эти разговоры об ожиданиях, перспективах и ее поведении сводили с ума. От этого еще меньше хотелось идти навстречу родителям и учителям. Впервые в жизни она ощутила, как ее навязчиво затягивает взрослая жизнь, и ей это ощущение ни капли не понравилось.

Срезав угол по пустой стоянке, Прю направилась на запад и внезапно обнаружила, что оказалась там же, где оказывалась вот уже не раз за эти долгие, бесцветные недели: на обрыве над рекой Уилламетт и Непроходимой чащей за нею.

Она усмехнулась себе под нос: Непроходимая чаща. Густой покров высоченных деревьев, простирающихся повсюду, куда ни глянь. В ветвях запутались низкие облака, в устье реки дул холодный ветер. С этого расстояния невозможно было расслышать голоса. Голоса деревьев.

— Прю!

…

— ПРЮ!

Ветер. Шорох листьев.