Москва маму меньше всего интересует: с Киевского вокзала, не заезжая ко мне, она поедет в Жмеринку, чтобы проведать внука и его вторую бабушку Валентину Ивановну. Гена уже большой – ему два с половиной года. Я провожаю маму и только потом заявляюсь в общагу.

По случаю Олимпиады мы будем жить в первом общежитии, где, как известно, “система коридорная; на тридцать восемь комнат там всего одна уборная…” Но жили при поступлении, не распевали Владимира Семёновича, не жаловались! То – при поступлении, а то – на втором курсе… Почему-то всё время мне достаётся жить в первом общежитии на пятом этаже, словно там других этажей нет. И точно так же последняя комната по левой стороне, но крыло противоположное, и окна выходят не на детсад, а на соседний дом.

Мы с Наташей неожиданно встречаемся прямо на вахте, но встреча эта безрадостна: жить нам негде. Вахтёрша сочувственно удивляется, как же так, таким хорошим девочкам и жить негде, второй курс живёт на пятом этаже во втором крыле, она настойчиво отправляет нас поискать там свободную комнату. Оставив свои чемоданы внизу, поднимаемся на «свой» пятый этаж и заходим по очереди во все комнаты. Вот, пожалуйста, самая первая по левой стороне. В ней уже азартно обживаются, довольные, Тоня, Наташа Пономарёва, Зухра, Ирочка Фокина из третьей группы. Мы идём дальше, но во всех комнатах уже кто-то живёт. И только в самой последней комнате по левой же стороне явно нас с Наташкой не хватает: мы вежливо и безнадёжно стучимся, в ответ слышим громкий весёлый хохот. А их всего двое, это первое; затем, непонятно, что их так рассмешило… Ира Янкина и Нина Баглай, обе – из второй группы. Прямо как в сказке про теремок: а можно с вами пожить немного?! Смеются в ответ так, что мы тоже начинаем смеяться. Помню номер комнаты – 126; очевидно, что нумерация сплошная.

У меня была общая тетрадь с обложкой красного цвета; я её завела в старших классах школы, на обложке я написала чьи-то слова: Дорогу осилит идущий, и писала, что хотела, по настроению, что не входило в письма… Так вот, я внесла туда на целую страничку, на самую последнюю страничку, в каждой клеточке, ручкой не шариковой, а чернильной авторучкой с красными чернилами, гневную инвективу против Тоньки, и на этом вполне успокоилась. Стало легче. Никогда потом не перечитывала эту запись. Хотя капельку до сих пор помню. Во втором лице. «…Даже не голосом, а всем своим существом обращаешься к человеку, сделавшему тебе больно: неужели ты не знаешь, что старый друг лучше нового»… И т. д. Ерунда, конечно, и пустое, детское; но в тот момент очень помогло.

Тоню я попросту перестала замечать.

На практическом занятии по луговодству Светку Жукову вызывают к доске, и на доске она пишет севооборот. Там одна строчка такая: “отава многолетних трав”, ну и откуда Жукова знает то, что я не знаю?! Я это слово – отава – слышу первый раз в жизни, я даже не знаю, как оно пишется. У Светки почерк непонятный; мне показалось, что в этом слове две «т». Так потом всю жизнь и думала, что это слово пишется с двумя «т», в книжку так и не заглянула! Я пропустила занятие?! Но нет, вспоминаю, что я была на всех занятиях! Очень удивительно. Постепенно этот вопрос перестаёт быть таким важным, тем более, что ответа на него мне уже не найти, но чувство потрясения помнится свежо и остро.

Вместо того чтобы размышлять о луговых севооборотах, я размышляю о том, кого пригласить к себе на день рождения, благо дело (как говаривала Тоня), преподаватель минут на 70–75 вышла. Вначале, по инерции, в наших головах ещё травы однолетние и многолетние, сеяные и естественные, злаковые и бобовые, но долго само это держаться не может. В аудитории незаметно возникает лёгкий шумок.

Перед моим мысленным взором появляются такие концентрические круги: сферы общения. От самого тесного, дружеского, незаметно переходящего в соседско-приятельский, до широчайшего, формального, включающего чуть ли не весь курс. Запутавшись в том, кого к какому кругу я отношу в своей группе, боясь кого-нибудь нечаянно обидеть, приглашаю на день рождения всех. Я решаю устроить сладкий стол.

Лекции по луговодству читает завкафедрой профессор Колесников. Луговое кормопроизводство в результате этого проходит скользом мимо наших головушек. Но с вашего позволения я заеду почти на 3 года вперёд, это будет 2-е сентября 1982 года, день рождения моего папы, мало того, – юбилей! Шестьдесят лет! Я только что прилетела домой на самолёте из Одессы, а сейчас вместе с белоярскими трактористами мы переправляемся на другой берег Оби на болиндере.

– Здравствуй, Иван Митрофанович! Ты нас случайно не утопишь? – с любопытством спрашивает папа у перевозчика, Ивана Митрофановича Алейника, заместителя директора зверосовхоза.

Гомеостаз. На биохимии – химические реакции этого жизненно важного механизма поддержания постоянства внутренней среды организма. Каким образом нейтрализуются лишние кислоты, какие при этом происходят химические реакции. Лишних, ненужных щелочей в организме тоже не должно быть, щёлочи связываются, нейтральные соли постоянно выводятся из организма с мочой. Факторами устойчивости организма, таким образом, являются органические кислоты и щёлочи, в их оптимальном соотношении. В каком случае может произойти сбой в механизме поддержания гомеостаза? При постоянном преобладании кислот или щелочей в организме, а также при резком значительном превышении их оптимального уровня.

– Поэтому – не увлекайтесь – пожалуйста – беляшами – а то – я это знаю – вы очень любите их! – Инна Фёдоровна несколько раз обводит указкой на доске во второй аудитории формулу соли, выводимой из организма с целью поддержания гомеостаза.

Ометова гневно стучит указкой по центру воображаемого эллипса и отпускает нас с лекции на полминуты раньше. Аудитория мигом пустеет. Преподаватель не спешит, уходит последней, вежливо пропуская нас. Она никогда не берёт с собой ничего на лекцию.

Ах, горячие беляши за 16 копеек! Полжизни! Я могу сразу два или, нет, три съесть, и мне ничего не будет. Зачем Инна Фёдоровна напомнила!

На физиологии тоже упоминают гомеостаз, по времени почти одновременно с биохимией, и теперь всё делается совершенно понятным. Мне это очень нравится – не дадут забыть; при ответе на физиологии можно будет коснуться чуть подробнее биохимических реакций, продемонстрировать преподавателю свою небывалую эрудицию. И ещё на каком-то предмете, третий раз! не могу точно вспомнить, на каком именно, может быть, микробиология, поскольку разные микроорганизмы чувствительны к разным средам, но мне это всё очень нравится: получается этакий своеобразный стереоэффект.

Поэзия была представлена двояко: стихами Н. Морозова (5-й курс, зоофак), помещёнными в стенгазете нашего факультета, и безымянными, начертанными нестираемо на парте во второй аудитории. Мне все эти стихи очень понравились.

Сначала о первых. Праздничные стенгазеты разных факультетов были созданы на одинаковых больших-больших ватманских листах. Эти листы прикреплялись кнопками к рейкам, и на верёвочках аккуратно подвешивались к светильникам, украшающим квадратные колонны. Всё это в холле перед входом в актовый зал; мы бываем там редко, у нас маловато досуга. Я задержалась: стихи Н. Морозова мне очень понравились, я их выучила сразу же. Стихи про нас! Точнее, даже про меня лично!

Первый курс! На занятия первый звонок. Первых лекций нелёгкие фразы. Подаётся наука – за уроком урок, постепенно, не быстро, не сразу. Вам не спать, может быть, сессионных ночей, вам сидеть над тетрадью и книгой; и на лекциях спать на соседском плече, от звонка до звонка, как от мига до мига. Будут лекции, сессии, будет учхоз (здесь меня немного передёрнуло: будет, так будет! соберёмся и поедем, куда деваться, но зачем же всё время напоминать!), не тушуйтесь, дерзайте, ребята! Будет всё – и семестров спокойная гладь, и зачёты: хоть плачь и хоть жмурься… Всё пройдёт. Не успеешь опомниться, глядь:

…и уже на последнем ты курсе!

Настоящая поэзия, пленительная. Перечисление, даже нагнетание: всё выше и выше; всё труднее и труднее; ни конца, ни края… Вдруг, как с обрыва вниз. Всё. Больше ничего нет. Не дожить, полемизируя с неведомым поэтом, помню, подумала я. Такой красивый правильный текст, всё так верно схвачено, и неожиданно автор так ошибочно утверждает: не успеешь опомниться… Даже призовя всю свою фантазию, я не могла вообразить, что когда-нибудь получу здесь диплом.

Нам наконец-то делается всё понятно с иммунитетом: активный и пассивный; мало того, искусственный и естественный. Главное во всех видах иммунитета – антитела. Бактерицидный белок гамма-глобулин, обеспечивающий неспецифический иммунитет, нестойкий, сохраняется в молоке в течение часа после выдаивания, разрушается при нагревании. Лизоцим более стойкий, содержится не только в молоке, но и в слюне животных.

Слова из учебных дисциплин без спросу врываются в нашу жизнь, в наши песни, в наши шутки, вытесняют привычные слова и понятия и становятся на их место. Мы относимся к этому терпимо, и часто просто этого не замечаем..

Лекции по микробиологии читает Байрак. Но как он любит отвлекаться! Это ещё, конечно, не Игорь Фёдорович Бобылёв, у которого вся лекция только в отвлечениях и будет состоять, но… так скажем, есть много лишнего. И все «отвлечения» у него – свойства специфического. Рассказывая, for example, про оспу, про оспопрививание, разработанное Луи Пастером, он приводит широко известный факт, что императрица Екатерина II повелела сделать ей одну из первых прививок. Появилась карикатура, императрицу кто-то посмел изобразить в виде коровы. Какие сальности в своём лексиконе нашёл Байрак, как долго и смачно он это муссировал! В общем, он был очень противный и неприятный!

На одной из лекций почему-то с упрёком, а не просто, поведал нам о молодых учёных, открывших мезофильную культуру – болгарскую палочку. На её основе изготовляют ацидофилин, полезный и очень вкусный молочный продукт. Эти учёные не развлекались, как вы, не ходили с девушками на танцы, они допоздна работали в лаборатории, выполняли бесконечные посевы и ставили бесконечные опыты, и их старания увенчались успехом. Недавно они были удостоены премии.