Город, в котором я перед Первой мировой войной родился и в котором я теперь живу, называется Триест. Это важный порт в северной части Адриатического моря, в полутора часах езды на поезде от Венеции, которая в Средние века пыталась господствовать над Триестом. В 1382 году город присягнул на верность Габсбургам. Последние в 1718 году объявили Триест вольным портом, что положило начало его бурному росту, ведь значительная часть среднеевропейского населения через Триест вела торговлю с Европой и остальным миром. Этот счастливый период приморской торговли города, к сожалению, оборвался в 1918 году, когда после окончания Первой мировой войны Триест был присоединен к Итальянскому королевству. Италия была в числе победителей и получила Триест и территории вплоть до Юлийских Альп на основании договора 1915 года, заключенного с союзниками, которые обещали ей город, если она будет сражаться на стороне Антанты. Один из важнейших фронтов Первой мировой войны проходил именно по словенской земле вдоль реки Сочи. Речь идет об области, которую словенцы называют Приморьем.

Словенское Приморье с его главными городами Триестом и Горицей, культурная жизнь которых интенсивно развивалась во времена австрийского господства, в Италии пережило сначала интернирование почти тысячи представителей интеллигенции, а уже в 1920 году поджог большого здания Народного дома и двух других зданий культуры, сожжение словенских книг, уничтожение словенских учреждений и организаций. Худшее было еще впереди: началась эпоха Муссолини, были упразднены уроки на словенском языке, запрещена деятельность всех словенских обществ и прессы, словенские фамилии официально заменялись итальянскими; так, постановлением от 1926 года было изменено 50 000 фамилий. Использование словенского языка запретили даже на улице, о чем оповещали надписи в общественных местах.

Разумеется, мы не сдались и на всей территории, составляющей почти четверть Словении, создали сеть организаций для борьбы против фашистской власти. Так, 600 наших заключенных находились в различных тюрьмах и местах интернирования, на первом процессе 1930 года смертный приговор был вынесен трем молодым словенцам и одному хорвату из Истрии, а на процессе 1941 года были осуждены и расстреляны пять словенских антифашистов. К тому времени фашистская армия и милиция уже заняли часть югославской Словении со столицей Любляной, атаковали народно-освободительные войска, расстреливали пленных, испепеляли деревни и организовывали концентрационные лагеря, среди них тот, что на острове Рабе (итал. Arbe), куда попадали целыми деревнями, и умирало даже больше людей, чем в немецких лагерях. В Соединенных Штатах есть список имен генералов и других офицеров (режима Муссолини.

Сейчас воскресенье, пополудни, и асфальтированная дорога, гладкая и извилистая, устремляющаяся все выше и выше в горы, не так пустынна, как мне бы хотелось. Одни автомобили обгоняют меня, другие возвращаются в Ширмек, в долину, так что оживленное движение туристов разрушает и делает банальным то чувство внутренней собранности, которого я ждал. Знаю ведь, что и я со своей машиной — часть моторизованной процессии, но представляю себе, что если бы я был в одиночестве, то мой приход, благодаря прежней связи с этим местом, сейчас не изменил бы призрачные образы, которые все послевоенное время нетронутыми лежат в глубине моего сознания. Чувствую, что во мне пробуждается какое-то неясное сопротивление, сопротивление тому, что ныне открыт и оголен этот горный край, который является составной частью нашего внутреннего мира; и вместе с тем к этому неприятию примешивается чувство ревности, не только из-за того, что чужие глаза осматривают место, бывшее свидетелем нашего безвестного заточения, но и потому, что взгляды туристов (это я знаю наверняка) никогда не смогут проникнуть в бездну отверженности, которой была казнена наша вера в достоинство человека и в свободу его личных решений. И в то же время, смотри-ка, откуда-то незванно и слегка навязчиво пробивается скромное удовлетворение тем, что эта гора в Вогезах не является более местом отстраненной, внутри себя тлеющей погибели, но к ней направляют свои стопы множество людей, хоть и не обладающих богатым воображением, но по своему душевному настрою готовых к неосознанному восприятию непостижимой уникальности судьбы своих пропавших соплеменников.

Возможно, это восхождение на труднодоступный склон горного мира напоминает рвение паломников, штурмующих крутые откосы святых гор. Однако же это паломничество не имеет ничего общего с идолопоклонством, против которого так страстно боролся господин Примож

[4]

, желая, чтобы словенец достиг внутреннего пробуждения, вместо того, чтобы растрачивать себя во внешней массовой обрядности. Здесь люди из всех европейских государств собираются на высокогорных террасах, где человеческое зло победило человеческую боль и почти поставило печать вечности на уничтожении. Современных паломников привлекает не чудотворная сублимация их желаний, они приходят сюда, чтобы ступить на истинно святую землю и поклониться праху людей, которые своим немым присутствием ставят в сознании народов непреодолимый рубеж в истории человечества.

На крутых и узких поворотах я вряд ли буду думать о том, как меня трясло в кузове грузовика, который вез из тогдашнего Маркирха

Дорога еще вьется в гору, но теперь то тут, то там ее сопровождает белизна рассеченных скал, как везде, где орудие человека нанесло раны зеленой поверхности земли и вгрызлось в ее сконцентрированную скрытую мощь.