В наши дни молодые ростки бамбука ищут не под снегом, как Мо-цзун, а в зеленной лавке; карпы Ван-сяна — в рыбном садке.

[7]

Узы привязанности меж родителями и детьми не должны быть чрезмерны, но все ж каждому, пусть и не усердствуя в молитвах более принятого, следует прилежно трудиться и, прикупая всякую всячину на заработанные деньги, исполнять свой долг по отношению к родителям. Так жить велит обычай в нашем мире. Однако редко кто живет по этому обычаю, а вот дурных людей много. И всяк сущий в этом мире, если неведом ему путь сыновней почтительности, не избежит наказания Неба. Свидетельств тому немало: я исходил всю страну, и стоило прислушаться да приглядеться, как открывались мне многие преступные деяния дурных детей. Истории о них собраны, вырезаны на досках, и да послужат они поощрению достойных детей этого мира.

Много в мире способов добыть хлеб насущный. Если стать у западных ворот храма Киёмидзу и окинуть взором столицу, увидишь — склады у домов так блестят в лучах утреннего солнца, будто на заре снег выпал посреди лета. И как символ изобильного царствования, и ветер не шелохнет веткой сосны, и журавли играют в облаках. Некогда в столице насчитывали девяносто восемь тысяч домов, во времена Нобунага это было, а ныне она разрослась беспредельно, даже бамбуковые заросли вдоль вала оказались в черте города. Ремесел разнообразие великое, а домов много, над каждым утром и ввечеру вьется дымок. «Домов много — значит, друзей много», — гласит поговорка, и чем бы ни занимался человек в столице, он не пропадет. Одни рисуют на бумажных полотнищах Бэнкэя в полном воинском снаряжении на мосту Годзё, другие по вечерам бродят вдоль улиц, размахивая руками, точно нащупывая дорогу, и возглашают: накопали, дескать, целебных насекомых, морочат голову родителям, что пекутся о своих детях. Иные носят с собой рубанки и заново обстругивают потемневшие кухонные доски, да за каждую получают три мон, и за малую и за большую равно. Есть люди, которые в один вечер зарабатывают двенадцать мон, читая заупокойные молитвы под удары гонга. За устройство всего необходимого для роженицы — ложа и изголовья — берут семь бу серебром за семь ночей. Когда наступает время толочь рис для моти, за ступку берут днем три бу, а вечером два бу. За котелок для варки лекарств берут десять мон за семь дней. Если наняться чистить канаву да принести грабли, бамбуковую метлу и мусорную корзину, получишь за один кэн всего лишь мон, а садовник, если принесет садовые ножницы да подстрижет деревья любого сорта, может заработать пять бу. За каждую привитую веточку взымают по бу, плотник за два часа работы получает шесть бу серебром. Некоторые греют воду для омовения и продают по шесть мон. Бывает, сдают напрокат на все лето бамбуковые шторы, и прямо, кажется, что сквозь эти шторы проглядывает бережливость горожанина, стремящегося по возможности обойтись вещами, взятыми напрокат. Да, если не лениться и не жалеть рук и ног, то проживешь не хуже других.

Здесь, в столице, в конце четвертого квартала улицы Симмати в доме за ладными решетками, за воротами, украшенными гербами из трех листьев плюща, благополучно жила семья из пяти человек. Несведущие могли бы подумать, что это дом лекаря, а на самом деле Нагасакия Дэнкуро жил вкладами в злачные места Киото. Существует пословица: «Всякой речи верь лишь наполовину!» Этот же человек никогда не говорил ни слова правды. К примеру, в первый день нового года, когда все становятся на год старше, он говорил: «Как вы помолодели!» — и так вплоть до последнего дня последнего месяца года лгал не переставая. Однако, когда нужда возьмет за горло, и такой человек может сгодиться.

В третьем квартале Муромати в старинном, почтенном семействе жил юноша, которого в кварталах развлечений знали под именем Сасароку. Дело, конечно, молодое, однако Сасароку превзошел пределы дозволенного, растратив на любовь с женщинами и мужчинами все деньги, полученные от отца семь лет тому. И хотя он точно знал, что у родителя, ушедшего на покой, имеются кое-какие сбережения, но пока он не мог распоряжаться этими деньгами, а бросить разом гульбу тоже был не в состоянии.

Прознав от кого-то о Нагасакия Дэнкуро, Сасароку пришел к нему и попросил тысячу рё под условие, что после смерти отца он вернет в два раза больше. Недаром велика столица, находятся люди, готовые и в таких обстоятельствах ссудить деньги… Нагасакия послал приказчика, чтобы узнать возраст должника. Сасароку был собою хорош, но теперь он изменил прическу и оделся победнее. Ему было только двадцать шесть, но приказчику он сказал, что ему тридцать один год, набавив себе пять лет. Приказчик удивился — ведь в мире обычно радуются молодости, но сказал, пристально глядя на Сасароку:

— Да уж сколько бы вам ни было, дело-то в вашем батюшке. Выходит, что ему всего лет пятьдесят.

Говорят, что персиковые деревья всегда растут около дома бедняка; уж не потому ли прославилось этими деревьями селение Фусими, что в провинции Ямасиро?

Там и сейчас пышно цветут персиковые сады…

Но в старину местечко Сумидзомэ в Фусими славилось цветением сакуры, оттого для любования цветами приглашали туда даже жителей столицы, и они сожалели, что день смеркается слишком быстро. Не только любители выпивки, но и трезвенники, грустя об уходящей весне, провожали ее, обмениваясь чарками сакэ в тени цветущей сакуры. Каждый день сменяли друг друга все новые гости, все они пили, и хотя капли сакэ, проливавшиеся из чашек, были легче росинок, но в конце концов набралась под землей чуть ли не целая река вина, пропитала корни дерева, и понемногу красавица сакура засохла. До нас дошло только название «сакура Сумидзомэ», а вода из колодца, что вырыт был в саду, где некогда цвела эта сакура, была столь известна, что из нее готовили чай самому князю Хидэёси. Со временем переменилось и это, источник стал простым колодцем на столичном тракте, а вскоре и само селение здешнее пришло в запустение.

Недалеко от Сумидзомэ в заброшенном домике жил Бунскэ по прозвищу Жаровня. В этом бренном мире он занимался тем, что делал на продажу метелки и другие вещицы бамбука. У него не было одежды, чтобы защититься от холода поутру и вечером в ветреные дни. Ночами, когда падал иней, он лишь тем и держался, что разжигал огонь в жаровне тлеющими углями, потому его и называли не по имени, а окликали просто: «Эй! Жаровня! Жаровня!»

Печальным и скудным был его удел. Под Новый год он не мог ни моти приготовить, ни украсить ворота ветками сосны. В доме хоть шаром покати — дрова кончились и в ящике для риса ни зернышка. С завистью думал он о рыбной закуске из Танго, об одежде, которую принято дарить друзьям и родным на Новый год, словом, обо всем, что есть у других. И сам он, и жена его уже состарились. И уже смирились с нуждой, но с грустью мечтали, чтобы хоть дети их смогли полакомиться на Новый год. Но и это, увы, было невозможно.

Бросаться камешками в вечер свадебной церемонии — обычай крайне дерзкий.

[9]

А зачем так делают и откуда взялось это обыкновение — причина, видно, в зависти. Так уж устроены грешные человеческие сердца, что люди всегда недовольны, ежели у соседа какая-нибудь радость случилась.

Даже родные дети не подчиняются родителям, и многие вырастают непочтительными. Дочери с наступлением поры замужества после свадьбы уходят в чужую семью и в заботах о муже совсем забывают отца и мать, родительский дом. И это можно наблюдать повсюду, таковы уж нравы.

На окраине города Канадзава, что в провинции Kaгa, в квартале Хоммати, жил человек по имени Саконъэмон, владелец шелковой лавки. Он издавна жил в этом городе, был богат и отличался строгим поведением. У него было двое детей — сын-наследник и дочь. Сыну по имени Камэмару было одиннадцать лет, а старшей дочери Коцуру исполнилось четырнадцать, и была она так хороша собой, что слухи о ее красоте облетели всю провинцию. Даже в будни девушка наряжалась в кимоно из местной узорчатой ткани, румянилась и белилась и выглядела поэтому в особенности очаровательно. Неведомо, кто дал ей это прозвище, но о ней пошла слава как о «красавице из шелковой лавки». Перед лавкой постоянно толпились любопытные. Коцуру уже вступила в тот возраст, когда девушкам пора выходить замуж. Со всех сторон ее осаждали предложениями, и было их так много, что мать прямо не знала, как и отвечать на них.

Поскольку дом был богатый, то заранее прикупили для невесты дорогих лакированных вещиц и наряды, соблюдая при этом правила, предписанные законом, но втайне припасли и дорогие шелковые одежды. К тому же выписали из столицы женщину, обучившую девушку хорошим манерам, так что та была воспитана во всех отношениях примерно. «Теперь не стыдно выдать ее замуж даже в самый знатный дом!» — говорила мать и так гордилась дочерью, что, пожалуй, даже чванный Тэнгу с горы Хакусан

[10]

и тот был бы посрамлен. Поистине таковы уж все матери. Даже уродину, что похожа на оборотня, готового откусить голову младенцу, как описывается в рассказах, и ту мать вытолкнет вперед, когда дочка, похожая на ступу, пойдет любоваться цветущей сакурой или листьями клена, да еще будет сзади обмахивать ее дорогим веером. Делается это не только из любви к своему дитяти: матери даже неуклюжая дочь взаправду может показаться героиней древней книги «Исэ-моногатари», второй Комати или Мурасаки-сикибу. Мать всегда преисполнена веры в то, что ее дочь несравненная красавица, как на нее ни погляди, и это очень смешно. Если уж с дурнушками дело обстоит так, то не удивительно, что многие стремились жениться на дочери Саконъэмона, памятуя к тому же, что для нее приготовлено богатое приданое. Спросили у Коцуру, что же ей-то больше всего по душе.

— Хочу, чтобы муж мой был собою пригож и не было свекрови, чтобы семья была одной с нами веры и чтобы торговали чем-нибудь приличным, — сказала она.

Да святится имя твое, Будда. Да святится имя твое, Будда. Думаешь, что, кроме молитвы, ничего не нужно в этом бренном мире, но стоит день не поесть, и ты под властью голода. Подобно тому как зачин в старинных пьесах дзёрури всегда заканчивается одной и той же фразой: «Увидишь человека, считай — вор, увидишь огонь, считай — «пожар!» — так и нравы современных монахов-отшельников поистине всегда являют собой нечто самое причудливое из всего, что есть в нашем мире!

В самурайских семьях не берут в расчет ум и способности человека и насильно бреют голову тому, кто не силен в воинском искусстве или по болезни не может служить. В купеческих семьях сына принуждают облачиться в монашеские одежды и покинуть дом, если он не соображает в счете, не сноровист в обращении с весами, не умеет вести записи. «Купец из тебя никак не получится! Хочешь прожить свой век привольно, так надевай рясу!» — советует вся родня; и такие люди принимают постриг, поселяются в кельях на окраине улицы Сиомати, близ храма Кодзуномия, или в окрестностях Икутама. Сначала монашеская жизнь занимает их души, они не забывают ставить к алтарю сосуды со свежей водой, собирают летние травы и даже зимой, когда все вокруг заняты предпраздничными хлопотами, монах смиренно выдалбливает в тыкве-горлянке горлышко, чтобы ее можно было носить, как флягу. Они вкушают лишь постные кушанья, горькое для них — лишь плоды перца, а сладкое — суп из морской капусты, и совсем уже не помнят вкуса супа из рыбы фугу,

[11]

которым когда-то лакомились. Но недолго они радуются монашеской доле. Скоро их сердца начинают волноваться желаниями, они предают забвению путь Будды, ведь, не обладая ученостью, они не ведают, как спасти все живое на земле и даже начинают есть жертвенный рис, чтобы отрастить себе жирное брюхо, такое же огромное, как у преподобного Хотэя.

[12]

Среди бездельников-дармоедов в наше время больше всего монахов да лекарей, и у тех и у других одинаково обритые головы. И еще в последнее время женщины особенно часто стали принимать постриг. Будь я на месте Будды, хотелось бы мне заглянуть в их души! Мало среди монахинь таких, которые по-настоящему пекутся о загробном мире.

В большой гавани Нанива, о которой сложено много песен, недалеко от Ёкобори, проживал некий торговец солью. Долгие годы печалился он о том, что не было у него детей. Наконец родился мальчик: отец не мог нарадоваться на него. Родители берегли и лелеяли сына, и заботы эти пошли ему на пользу. Когда сыну исполнилось пятнадцать, по обычаям, зашили рукава его кимоно, а в шестнадцать подбрили волосы на лбу. Был он хорош собою, и молва особо отличала его. Родители, гордясь сыном, говорили:

— Уж ежели чего нам и не хватает, так это хорошей для него невесты-красавицы!

Начали они розыски невесты, присмотрели на главной улице города Сакаи девушку из хорошей семьи и сосватали ее. Родители построили для сына ладный дом с тонкими украшениями, а в глубине двора поставили небольшую постройку для себя, чтобы в покое доживать свой век. Ждали благоприятного дня в месяце одиннадцатой луны, чтобы сыграть свадьбу, но сын тем временем весьма увлекся состязаниями: кто искуснее составит рассказ, тот получит больше очков, а в ту пору подобные состязания имели большое хождение. Тогда как раз были заранее предложены пять тем. Темы были такие: