Пожарную охрану сменяли в шесть утра. В половине шестого дежурный заканчивал последний обход. За окном леденела зимняя мгла, длинный коридор был пуст. Пожарный неторопливо шагал, представляя, как он выйдет сейчас на мороз, в темноту, как доберется домой… Он так увлекся, думая о горячем чае, что едва не прошел поворот, ведущий к лестнице.

В это время он увидел, что навстречу идет Ленин.

Пожарный работал на киностудии десять лет и за это время привык ко многому.

Его уже не удивляло, если в июньскую жару у ограды студии он видел ледовое побоище и бородатых людей с дубинами и мечами. Он спокойно шел по двору, в котором за одну ночь вырос лабаз с огромной вывеской: «Оптовая торговля Иван Демидов и сыновья». Однажды он встретил в коридоре трех совершенно одинаковых Пушкиных в цилиндрах и крылатках; о чем-то рассуждая, три Пушкина пробежали мимо него, и он только посторонился, давая им дорогу.

Как всегда бывает на юге, темнота наступила сразу: едва потух закат, как на город обрушилась сухая, знойная ночь, веющая запахом моря, жареной рыбы и нагревшихся за день крыш.

В переулке рядом с клиникой жильцы обычно садились в это время ужинать. По южной привычке летом ужинали прямо на улице, вынося из дома столы и табуреты и расставляя их под деревьями. В густой пыльной листве акаций загорались яркие лампы; на ветвях грелись, точно змеи, длинные электрические провода, переброшенные из раскрытых окон. Свежо и крепко пахло разрезанным арбузом. В трещинах между камнями изо всех сил звенели бесстрашные городские сверчки.

Тоня выросла в этом большом южном городе, никуда отсюда не уезжала, и ей казалось, что так люди живут повсюду. Для нее, как для всех ее сверстников, улица была продолжением дома. У них в семье тоже ужинали во дворе под акацией, а потом Тоня вместе с сестренкой уносила со стола тарелки, полные тяжелых полосатых корок арбуза.

С четырех сторон во двор выходили окна и завитые диким виноградом галерейки; вечером было видно, как в квартирах, освещенные ярким светом, двигались, разговаривали, сидели, смеялись, ссорились люди, а иногда казалось, что видишь все это в театре. После ужина Тоня любила оставаться во дворе: она садилась на скамейку под акацией, смотрела на освещенные окна, и ей представлялось, что это не соседи, которых она знает с детства, а какие-то незнакомые люди с незнакомой, таинственной жизнью…

По приезде в Одессу я решила поселиться в гостинице «Лондонская». Сейчас она называется «Одесса», но в памяти моей она осталась «Лондонской», как было в детстве, когда эта гостиница казалась огромной, роскошной и недоступной, словно дворец. Среди наших одесских знакомых не было в ту пору ни одного человека, который когда-либо там останавливался, и лишь иногда во дворе я слыхала, как сосед — старый усатый моряк — рассказывал, сидя под акацией, очередную невероятную историю и произносил уважительно:

— По субботам он ужинал в «Лондонской»! — И поднимал вверх указательный палец, чтобы подчеркнуть значение этого факта.

Мне отвели в гостинице номер на втором этаже, и я поднялась по широкой лестнице, откуда смотрела на меня бронзовая Диана; богиня охоты держала в мускулистой руке лампочку на семьдесят пять ватт. Мимо Дианы, шумно и весело переговариваясь, сбегали по ступенькам немецкие туристы; их чемоданы и клетчатые сумки уже толпились в вестибюле, занимая добрую его половину. На улице, взрываясь и фыркая, зашумели отъезжающие автобусы, и вдруг во все коридоры просторно и задумчиво вошла тишина — ни с чем не сравнимая тишина поздней черноморской осени. Стало так тихо, будто во всей гостинице осталась я одна.

Из окна был виден бульвар с голыми платанами и серебряное, гладкое, без единой морщинки, море. Сахарная свеча маяка блестела на солнце. Сквозь открытую форточку слышался нервный, взвизгивающий скрежет маневрирующих в порту железнодорожных составов и стоны голубей, разгуливающих по балкону. Бульвар был пуст; лишь в дальнем его конце, у ограды, толпились, как всегда, мальчишки, взирая на ослепительно белый океанский лайнер, неподвижно стоящий у причала.

В среду, в десять часов утра, в своей комнате умер Илья Денисович Коротков.

Первым узнал о его смерти внук.

Мальчик вбежал в комнату и увидел деда в необычной позе: тот сидел, положив голову на скрещенные на письменном столе руки, и не то отдыхал, не то спал. И хотя наклон его большого тела был покоен, хотя он опирался на вытянутые руки лбом, словно сам выбрал для себя удобное положение, — в его неподвижности, в тусклой белизне висков было нечто удивительное, пугающее, нечто такое непонятное, что мальчик закричал и бросился со всех ног к матери.

Через несколько дней должен был состояться доклад Ильи Денисовича в Музее Революции. Утром Борису Стрельченко, молодому научному сотруднику музея, ответственному за организацию торжественного вечера, позвонили по телефону, и вздрагивающий женский голос сообщил о случившемся несчастье. Стрельченко был так ошеломлен, что переспросил дважды и потом от полной растерянности сказал: