Сущий Злодей заставил их притормозить. По реву двигателя я понял, что они ехали слишком быстро, но не оглянулся, так как сидел на дереве и мастерил качели. Дерево, огромный старый тополь высотой не меньше пятидесяти футов, росло с другой стороны дома, у самого пруда.

Качели представляли собой длинный пеньковый канат диаметром в три четверти дюйма, к свободному концу которого я уже привязал джутовый мешок, набитый тряпками, и старое армейское одеяло. Смысл моей затеи заключался в том, что, оттолкнувшись от ограждения веранды, я взлетал над самым глубоким местом и, отпустив мешок, мог плюхнуться в прохладную воду.

Я оторвался от каната, когда они проехали Сущего Злодея, вернее, его могилу. Как обычно, до меня донеслись лязг, скрежет, противный скрип резины о металл. Если б они ехали на пять миль быстрее, машина могла лишиться одного-двух амортизаторов, а то и поломать ось.

Именно для этого и предназначалась могила Сущего Злодея: машины тормозили, и наши пять собак, восемь кошек, две козы, шесть уток и пара самых задиристых петухов в трех штатах и, возможно, в округе Колумбия не попадали под их колеса.

Сущим Злодеем звали девятилетнего рыжего кота, родившегося и выросшего на задворках Вашингтона. Я нашел его в темном переулке рядом с Салгрейв-клаб на Массачусетс-авеню, чуть не наступив на него. Он зашипел и царапнул мою лодыжку. Сопровождавшая меня дама, приехавшая из Лондона, хихикнула и сказала: «Сущий злодей, не правда ли?» Тогда ему было шесть недель. Или семь.

Молодые годы, как мне иногда кажется, я провел довольно неразумно, пытаясь все успеть. Возможно, я просто спешил определиться с призванием в жизни. К тридцати двум годам я уже был студентом, полицейским репортером, членом законодательного собрания штата, иностранным корреспондентом. Некоторые ошибочно видели во мне и секретного агента. В сорок три я остался лишь рифмоплетом и пастухом, если две нубийские козы могли считаться стадом.

Начальную школу политики я прошел во Французском квартале Нового Орлеана, где родился и вырос, а совершенные там преступления стали темой моих статей в «Айтеме», газете, где я работал с семнадцати лет, одновременно учась в университете Тулейна. На занятиях я не отличался особым усердием, так как выбрал в качестве основных предметов французский и немецкий, два языка, на которых выучился говорить, не достигнув пяти лет, потому что моя мать родилась в Дижоне, а отец — в Дюссельдорфе.

В 1954 году, когда мне стукнуло двадцать один и я только получил диплом, жители нашего квартала решили, что они должны иметь своего представителя в законодательном собрании штата. Их выбор пал на меня. Я победил на выборах без всяких затруднений, но, к сожалению, моя карьера закончилась очень быстро, ибо, как объяснил мне один из старейших законодателей, штат еще не дорос до предложенных мной нововведений. Однако законодательное собрание является идеальным местом для получения политического образования в части софистики, плутовства, нечестности и обмана. Если же говорить о штате Луизиана, то указанные дисциплины достигли там своего совершенства. И избрания на один срок вполне хватило для того, чтобы никакое политическое мошенничество уже не могло ни поразить, ни удивить. Иногда оно навевало грусть, чаще веселило, но не более того.

Стоя перед зеркалом в ванной, без всякой на то причины вспоминая тусклое прошлое, я пытался решить, стоит ли мне сбрить усы. Рут проходила мимо и остановилась, прислонившись плечом к дверному косяку.

— Если ты сбреешь усы, — сказала она, — то утратишь сходство с мистером Пауэллом.