Я заканчивал починку старенькой «Ригонды», когда в цех заглянула наша приемщица Катерина и, разыскав меня взглядом, окликнула:

— Эй, Макс, к тебе пришли!

Я вытер руки тряпкой и вышел в коридор. Конечно же это была Ася. И сразу было заметно, что у нее не все в порядке. Я Аську знаю, как самого себя, и всегда замечаю, когда у нее не все ладно.

— Здравствуй, Макс, — попыталась она улыбнуться. — Ты знаешь — Хомяк пропал!

— Куда пропал? — не понял я.

— А, это ты… — сказала Ася, открыв дверь.

— Опять плакала?

— Вот еще! — всхлипнула сестренка. — Плакать из-за этого кобелины! — и, уже не сдерживаясь, убежала, рыдая во весь голос.

Я нашел ее в комнате на диване, сел на краешек и, погладив сестренку по гладким черным волосам, сказал как можно более убедительно:

— Я узнал точно: женщины здесь ни при чем! — Конечно же, полностью в этом я был не уверен. Только Аське вовсе не нужна была сейчас объективная истина — сердце ее жаждало успокоения. — Я был у Славки на работе и допросил с пристрастием его напарника, Пысина. Ты ведь его знаешь… Так вот — у Славки нет и не было кроме тебя ни одной женщины. Иначе я узнал бы!

Из-за обитой дерматином двери слышалась музыка, и хриплый магнитофонный голос старательно выводил мелодию:

Не открывали дверь мне довольно долго. Но и я не сдавался — жал кнопку звонка, пока не заболел палец.

— спели мне доверительно из-за двери, звякнула щеколда, и открылся благородный лик хозяина квартиры, носившего в раннем детстве кличку «Пиява».

Вас били свинчаткой по голове? Если да, то вы меня поймете. Но лучше — все по порядку.

Когда в далекой столице кремлевские куранты отзвонили восемь часов, в нашем городе пробило десять. В этот момент я стоял возле двери подвала в доме Хомяка. В детстве мы часто играли в этом подвале. Довольно обширный, он был плотно застроен внутри дощатыми чуланами, между которыми змеился лабиринт коридоров. В чуланах жильцы хранили старые вещи, запасенные на зиму картошку и морковь, пыльные газеты десятилетней давности. А пацанье, если удавалось стащить у родителей ключи, традиционно играло здесь в «катакомбы». Место это было уединенное, и я готовился к любой пакости со стороны неведомого клиента моего зятя. Зато и у меня были шансы выудить из него все, что он знает про Хомяка и икону.

Ключ со скрежетом повернулся во влажных недрах замка, и на меня пахнуло запахом подземелья: проросшего картофеля, мышиного меха и старины — не антикварной, как в музеях и книгохранилищах, а недавней, полувековой, не более. Протянув руку, я щелкнул выключателем. Внизу пыльно засветились слабые лампочки. Нащупав в кармане ребристую коробочку фонарика, я спустился по бетонным ступеням. Метров через семь коридор резко сворачивал. Шершавые стенки чуланов были прохладны и мертвы на ощупь. Это дерево давно умерло, и в нем не осталось даже намека на былую жизнь. В записке ничего не говорилось о месте встречи, но интуиция вела меня в дальнюю часть этого дощатого лабиринта.

В детстве этот подвал казался мне огромным, целым миром, островом сокровищ, втиснутым в коробку старого кирпичного здания. Теперь же это был обыкновенный, тесно застроенный подвал, в который я сошел ловить неведомую удачу.

К сожалению, оказалось, что удачу здесь ловил не только я. Из-за дощатой стенки, шагах в пяти от меня, раздался громкий свист. Тут же выключенный кем-то, кто остался у меня за спиной, погас свет. По глазам ударила темнота. Я потянул из кармана фонарик, уже чувствуя, что он застрял и я не успею его вытащить. Потом было первое, робкое еще прикосновение — и вот чьи-то крепкие пальцы уже вцепились в мой рукав.