Барни, растянувшись на койке и лениво следя взглядом за бледным светом раскачивающейся лампы, дал себя почти убаюкать равномерной килевой качкой. Время от времени до него доносился назойливый скрип гафеля шхуны «Мери Хэммонд».

Вот уже три дня как они, выйдя в открытое, море, находились в нескольких милях от Батерли Блекуотера. Их поглотил туман.' Холодный сентябрьский туман, обволакивающий их запахам Лабрадора, становящийся временами ледяным, туман, который простирался вдоль восточного побережья Новой Англии. Барни чувствовал, как туман пронизывал его насквозь. Он был повсюду, окутывая шхуну своим мокрым саваном, проникая сквозь иллюминаторы, клубясь на лестнице и создавая световой ореол вокруг керосиновой лампы.

— Паршивое время... Я и в самом деле последний дурак! Дорого бы я дал теперь, чтобы не получать этого последнего письма Генри... Что я делаю здесь, черт возьми? Батерли! Я должен был вернуться и согласиться на предложение брата... Прогулка по морю! Мне просто становится плохо при мысли, что мне не хватило смелости отказать...

Остальные койки в каюте пустовали.

В течение трех дней «Мери Хэммонд» тянула траловую сеть, и ловля проходила успешно. Генри, безразличный к туману, думал лишь о своей добыче.

Барни встал под душ и пустил горячую воду. После пронзительного холода на море он наслаждался.

Он был один в большом доме Хэммондов на Ориент-стрит. Как только они достигли порта, он сразу же покинул шхуну, не обмолвившись ни с кем ни словом, слишком озабоченный тем, чтобы поскорее выбраться из этой трагической атмосферы.

Ванная была полна пара; он с закрытыми глазами стал растираться полотенцем. Барни снова видел открытое море. В течение шести часов они шарили в тумане, но не нашли никаких следов двух человек и шлюпки. На настойчивые призывы сирены «Мери Хэммонд» отвечало лишь завывание ветра. С наступлением ночи им пришлось вернуться в Батерли Блекуотер. Плохо или хорошо, но поврежденное судно удерживало курс на юго-юго-запад.

Барни не спеша оделся, потом .начал укладывать чемоданы. Руки, покрытые волдырями, горели.

«Пять лет,— подумал он,— вот уже пять лет, как я бросил все это». Его руки принесли ему славу. Его волшебные руки, как. называли их спортивные репортеры. Барни Хэммонд, звезда Бродвея.

Барни пошел за Томом Картером, чтобы попросить его отвезти Генри домой на машине.

Грузчики закончили разгружать «Мери Хэммонд», и большинство из них возвращались домой. Конец причала теперь утонул в темноте.

Барни на мгновение остановился под плакатом с именем Питера Харда, стараясь подавить гнев, прежде чем подняться. Он посмотрел на освещенные окна кабинета: Хард еще был там.

Он медленно поднялся по лестнице. Часть здания служила складом, и Барни видел справа от себя черную пропасть. Через дверь доносились голоса, громкий раскат хохота мужчины, потом что-то вроде кудахтанья и несколько слов, приглушенных дверью.

Он вошел не постучав. Человек геркулесовского телосложения сидел за письменным столом, и чистил ногти при помощи ножа. Его коричневое квадратное лицо украшал большой рот с узкими губами. Черные кустистые брови нависали над глазами серо-стального цвета.

«Тело приближалось, холодное и твердое в ледяной воде. Старый рыбак плыл на животе, с раскинутыми руками, посиневший, как марионетка, пущенная по воле  волн, которые толкали его на восток.

Кровь перестала течь из небольшого отверстия, сделанного пулей.

Далеко впереди, под действием ветра и волн, колыхалась огромная масса заржавленного бакена. Его циклопический глаз бросал яркий свет в темноту ночи. Он отмечал позицию Питера Соал, находящегося в тридцати двух милях на северо-восток от маяка Батерли Блекуотера. Время от времени под напором мощного наката волн он издавал ревущий звук, который разносился над темной водой».

Барни смотрел, как Гиз Сантини подписывал чек, потом осторожно сушил свою подпись. Лил стояла позади менеджера, положив ему руки на плечи. Она заговорщицки подмигнула Барни, который оставался невозмутимым.

«Один-два, один-два-три, один-два». Барни неустанно ударял по груше, ощущая, как вибрируют его плечи. Он был доволен, чувствуя, как по его обнаженному телу стекает пот. Он тренировался со злобной интенсивностью, будто физические усилия могли подавить горькие, удручающие его мысли и вытравить из памяти обоих рыбаков.

Гимнастический зал был пуст, когда он появился там утром, но несколько любопытных уже около получаса наблюдали за его тренировкой. Еще неделю назад он тренировался в Нью-Йорке и знал, что находится в отличной форме: ему было достаточно сохранить ее до поединка с Реганом, который должен был состояться в Бостоне. Но Барни мало интересовался этим матчем.

Сколько бы он со злобой ни ударял по снаряду, он не мог заставить себя не думать о том, что случилось накануне.

Шеф полиции Петерсон остался равнодушным. Ему было наплевать на убийство, и его совершенно не заботило то, что же на самом деле произошло. Все, что интересовало этого толстого флика с лунообразным лицом, это осветить то, чего «не произошло». Другими словами, настаивать на факте, что Малколм Дюран и Питер Хард никакого отношения к смерти старого Карлоса не имели. Надо было быть слепым, чтобы не понять, что Дюран держал всех крепко, в том числе и полицейского.

Барни яростно спорил, приведя все факты. Но он добился только того, что его вышвырнули за дверь комиссариата. Вмешался Дюран и умерил ярость полицейского. Уверенный в себе, он отлично знал свои возможности и пользовался своим авторитетом с убедительным спокойствием, которое не оставляло никакого сомнения в его желаниях.

Яркое майское утреннее солнце делало Париж особенно красивым. Сквозь громадное окно своей конторы Джон Дорн, шеф французского отделения ФБР, любовался цветущими деревьями, красивыми девушками в весенних нарядах и запруженной, как обычно, площадью Согласия. Он чувствовал себя вполне счастливым.

Окинув взглядом стопку досье, лежащих на столе, он удостоверился, что срочного ничего нет. Удобно устроившись в кресле и рассеянно улыбаясь, Дорн наслаждался великолепным видом за окном.

Спустя тридцать девять лет службы в ФБР шестидесятишестилетний Дорн имел достаточно причин быть довольным собой. Он занимал солидный пост директора парижского отделения, и, кроме того, его, по существу, уговорили продолжить работу, несмотря на пенсионный возраст.

Это несомненно доказывало, что его деятельность все еще оставалась безупречной, и он вполне мог считать себя незаменимым.

Дорн был маленьким живым мужчиной. В своих очках без оправы он походил на птицу и уж никак не на того, кем был в действительности: хитрого и решительного директора чрезвычайно могущественной организации, секреты и богатство которой были столь значительны, что лишь немногие понимали действительный масштаб его власти,

В этот чудесный майский день Гирланд проснулся после десяти часов. Он потянулся, покряхтывая, зевнул и вспомнил, что у него есть работа. Он нехотя поднялся и, еле волоча ноги, поплелся под душ. Брился он еще наполовину сонный.

Он провел изнурительную ночь с одной молоденькой девушкой и был счастлив, когда она наконец ушла,

Только под струей ледяной воды Гирланд почувствовал, что к нему возвращается жизнь, и констатировал тот факт, что приходит в норму. Он надел свитер и голубые брюки, потом прошел на кухню и открыл холодильник. Через несколько минут на сковородке уже аппетитно шипели два яйца с ветчиной. Кофе был прекрасный, и Гирланд осознал, что вновь примирился со всем миром.

Позавтракав, он сложил грязную посуду в раковину, закурил сигарету, сел перед зеркалом за столик и начал, метать карты. Сегодня вечером он был приглашен на партию в покер. В число приглашенных вошли два профессиональных шулера, остальные шесть человек были обычными пижонами. Гирланду никак не хотелось становиться седьмым. Ибо, довольно давно не занимаясь серьезно покером, он боялся, что несколько потерял технику.

Наблюдая за своими руками в зеркале, Гирланд пришел к выводу, что его манипуляции с тузами, которых Он пытался собрать в самом низу колоды, не смогут обмануть опытных людей. Он продолжил тренировку и примерно через, час снова почувствовал себя в форме. Тогда он начал отрабатывать другой, более сложный вариант.

Ви Маркин занимала комнату на третьем этаже старого горбатого здания на улице Зангер. В комнате находились кровать, маленькое кресло, пластиковый платяной шкаф, электрообогреватель и умывальник. У окна стоял стул, на котором с утра и до позднего вечера голосил транзистор: Ви не представляла себе жизни без музыки. На этаже было еще восемь комнат. Четыре из них занимали старые прислуги, уходившие рано утром, в двух других обитали прислуги, работающие в этом же доме, а в остальных помещались пожилые вдовы, служащие в почтовом отделении на углу.

Ви жила с Полем Лабри. Они познакомились на левом берегу, и она сразу в него влюбилась. На ее вопрос, чем он занимается, Лабри ответил, что продает туристам открытки с видом площади Мадлен. Она не поверила этому, поскольку он часто возвращался в четыре утра, а иногда и уходил рано. Но ей было наплевать. У него водились деньги, он был не скуп, а это важнее всего.

Первые два месяца они платили за квартиру поровну, потом он начал платить один. К тому же он всегда кормил ее обедами. Это ее устраивало.

До семнадцати лет Ви жила с родителями в Лионе. Отец был на пенсии. С юных лет Ви бунтовала: ей не нравился провинциальный Лион, она мечтала о Париже. Наконец удалось уговорить отца отпустить ее в столицу для изучения в Сорбонне английского языка.

Через некоторое время она получила ничуть не тронувшее ее известие о том, что родители погибли в автомобильной катастрофе. Она сделалась наследницей трехсот тысяч франков и на этом обучение закончила, начав жить с одним американским журналистом. За два года они промотали все ее деньги. Американец моментально исчез, а В и осталась без единого су. Следующие два года она провела, глядя в мрачные потолки мрачных комнат мрачных отелей, пока на ней пыхтели мужчины.

В аэропорту Орли Шерман влажными от волнения руками протянул свой паспорт человеку в форме. Служащий взглянул на фотографию, поставил штамп и вернул документ с легким кивком головы.

Шерман проник за барьер и, взглянув на табло, выяснил, что должен подойти к выходу номер десять. До отлета оставалось двадцать пять минут. Он купил «Нью-Йорк таймс» и детективы, но едва собрался отправиться к выходу номер десять, как голос из репродуктора произнес:

«Рейс 0-25 в Нью-Йорк задерживается на один час. Пассажиров просят собраться в центре зала».

Шерман побледнел. Это уже опасно. Чем дольше он будет сидеть в аэропорту, тем больше вероятность быть узнанным.

— Это неприятно, особенно для вас,— заметил кто-то рядом с ним.

Мэри Шерман — высокая, стройная, элегантная женщина лет сорока — походила на фотомодель из модного журнала. Впрочем, она ни на минуту не забывала о том, что скоро станет первой дамой США. Высокомерная, холодная и расчетливая, она тем не менее обладала какой-то привлекательностью. Она умела притворно интересоваться чужими заботами, и это качество помогло ее мужу в политической карьере.

Когда Шерман появился в белой комфортабельной гостиной своего дома, где они жили около десяти лет, Мэри сидела за секретером.

Она повернулась и встала. Он поцеловал ее в щеку.

— Что произошло, Генри? Рассказывай скорей.

По дороге из аэропорта Шерман отклеил усы, но остался в темных очках. Возвращение получилось менее удачным, чем отъезд. Осторожно пробираясь через черный ход своего огромного дома, он чуть не столкнулся с Морганом, одним из агентов ФБР, отвечающих за его безопасность.