Туман…

Землю окутал утренний белесый туман. В двух шагах ничего не видно, будто нет ни густого леса на берегу, ни широкой, бесшумно текущей Волги, ни медленно плывущих теплоходов, самоходных барж, катеров, — все поглотил этот пухлый, как вата, туман. Кажется, что предупредительные гудки судов, раздающиеся над рекой, — это всего лишь последние отзвуки жизни перед тем, как она затихнет навеки. Пройдет еще несколько минут — и все кончится, ничто больше не потревожит мертвой тишины.

С дерева падает влажный от росы листок. Он не реет, как обычно, раздумчиво в прозрачно-голубом воздухе, словно колеблясь, опуститься на землю или лететь дальше, но под тяжестью облепивших его мелких Жемчужных капель без шороха ложится у подножия осокоря, вершина которого смутно очерчена в вышине. Опускается еще лист еще. Они как бы покоряются неизбежной судьбе: наше место — на земле, чтобы истлеть, превратиться в прах. Но это обманчиво. Жизни чужды безгласный покой и вечный сумрак.

Вот сквозь сгустки тумана начинают просвечивать лучи солнца. Сперва они кажутся нерешительными, даже робкими. Но если взглянуть внимательно, они медленно и настойчиво раздвигают туман. Он словно бы тает. Да, да, определенно тает! Белесая пелена чуть вздрагивает, редеет, расползается. Все явственнее проступают сперва макушки деревьев, йотом и кроны. Становятся различимы крыши дачных построек, силуэты теплоходов на реке, Туман плывет, припадает ниже к земле, прячется за деревьями. И вот — все засияло вокруг; река между зелеными берегами, голубое небо над рекой, бесчисленные окна в домах. Отчетливо видно, как покачиваются лодки на мелких волнах. Каждый предмет выступает необычайно рельефно. Жизнь проснулась. Она приветствует солнце, победившее мрак.

Именно в эту раннюю пору Гаухар, придерживая на плече махровое полотенце, вышла на берег. Казалось, на мягко очерченном лице молодой женщины еще не развеялась легкая утренняя дремота, а в каждом движении стройной фигуры чувствуется медлительность. Но эта истома через какие-то минуты исчезнет. До прохладной воды осталось всего несколько шагов. Черные миндалевидные глаза Гаухар широко открылись, лицо оживила улыбка. Она мельком огляделась, хотя за лето не раз видела этот отлогий берег. Так и есть — уровень реки в прошлом году был значительно выше, волны плескались почти возле дачи. А сейчас, чтобы добраться до кромки воды, ей пришлось вон сколько прошагать по изжелта-белому леску. Нынешним засушливым летом Волга явно обмелела; там и здесь выступили островки, от коренного русла отделились с обеих сторон несколько узких рукавов.

Среди учителей младших классов издавна живет мнение: душа семи-восьмилетнего ребенка, еще не видевшего школы и не научившегося дома читать и писать, — эта душа подобна чистому листу бумаги. Достаточно опытный и чуткий учитель может начертать на этом листе что захочет, было бы на пользу ребенку. Гаухар немало мечтала об этой возможности еще в годы учебы в Арском педучилище, и особенно — после получения диплома. Но уже практика на последнем курсе училища показала, что не так-то просто осуществить эту мечту.

Когда поступила в начальную школу полноправной преподавательницей, ей предложили второй класс. Все хвалили этот класс и прежнюю учительницу. Завидовали, что Гаухар получает хорошее наследство. Все же она решительно отказалась от этого класса. Джагфар, узнав об этом, крайне удивился. Но, по обыкновению, не выдавая своих чувств, не повышая голоса, заметил:

— Мудришь ты, Гаухар. Ну, какая разница, первый класс или второй? Скажи спасибо, что взяли в такую школу. Ведь она считается примерной, почти что показательной.

Гаухар и сама это знала. Знала также: Джагфар приложил немало стараний, чтобы устроить ее именно в эту школу, и у него хватило такта не подчеркивать своей роли. Она в душе была очень признательна ему: «Далеко не все люди умеют молча сеять добро, не вознося себя до небес, а мой Джагфар умеет». И еще крепче привязался к мужу. Если бы Джагфар не обладал таким спокойным здравомыслием, молодым супругам жилось бы значительно труднее. Скрывать нечего — Гаухар очень упряма. К тому же порой ведет себя как ребенок, который не знает, в какую сторону будут направлены его мысли и чем он займется в ближайшее время. В те беспокойные дни, когда она подыскивала работу в городе, Джагфар пробовал предложить ей: «Может быть, устроишься в русскую школу?» Но Гаухар не решалась на это: родилась в татарской деревне, училась в татарской школе, русский язык по-настоящему узнала только в педучилище, да и то, пожалуй, не настолько глубоко, чтобы обучать русских ребят. Джагфар опять-таки сумел понять ее и не настаивал на своем предложении.

Директор школы Шариф Гильманович подробно расспросил Гаухар, почему она отказывается от предложенного второго класса. Ему стало ясно: молодая учительница хочет, чтобы ей доверили воспитание малышей, еще не испытавших влияния других преподавателей. Смена учителей не способствует формированию цельного характера ребенка, говорила она. Директор обещал подумать и дать ответ через несколько дней. Спустя неделю Гаухар зашла к нему. — Что ж, — начал Шариф Гильманович, пристально глядя в глаза учительнице, — я решил удовлетворить вашу просьбу. Мне понравилось ваше стремление начертать свое имя на чистом листе бумаги. Однако не забывайте, Гаухар: доброе намерение — это одно, а практика — совсем другое. В сущности, у вас ведь совсем нет опыта, тогда как учительница первых классов играет большую роль в судьбе ребенка. Вам придется очень много работать над собой. Конечно, мы тоже не останемся в стороне, но все же повседневно руководить учениками будете вы, вам и отвечать за них. Никто не вправе подменять учительницу, Гаухар. Вам предстоит о многом подумать. Понадобится совет — не стесняйтесь, приходите. Договорились?

В эту пору в дачном поселке не часто появляются автомобили, Джагфар не ошибся, когда услышал за окном гул машин, — это были гости. Через минуту-другую из-за деревьев показались «Победа» и «Москвич». Машины затормозили близ дачной калитки. Из передней кабинки «Победы» вышел инженер Исрафил Дидаров.

Это был плотный, плечистый человек с короткой шеей, ему, должно быть, около пятидесяти. Лицо умное, спокойное, располагающее. Жена выглядит значительно моложе. Она в модном, укороченного покроя бордовом платье, на плечи накинут нарядный вязаный жакет. Из «Москвича» вышел седеющий, средних лет мужчина в зеленоватом плаще, у него очки в золотой оправе. Спутница его тоже не первой молодости, она в темном вечернем платье, волосы рыжеватого отлива уложены, как и у жены Исрафила, в замысловатую высокую прическу.

Хозяева радушно встретили гостей на крылечке Дачи. Исрафил Дидаров обменялся с Джагфаром дружеским рукопожатием, уважительно поцеловал Гаухар руку, но мужчина в очках с золотой оправой, похожий на ученого, ограничился сдержанным поклоном; его примеру последовала с не меньшей важностью и жена. Они здесь впервые, и Гаухар даже не знает их имен, опросить у Джагфара как-то не нашла подходящей минуты, впрочем, Гаухар не была уверена, что муж знает больше, чем она, — ведь, помнится, предупреждая о гостях, он назвал только Дударовых.

— Ну как, друзья, — непринужденно обратился Джагфар к гостям, — зайдем прямо в дом или прогуляемся на берегу? Хозяева согласны на любой вариант.

И Дидаровы, и Джагфар почему-то смотрели выжидательно на седоватого человека. «Значит, он более именитый гость», — безошибочно определила Гаухар и теперь острее почувствовала свою неловкость перед незнакомой супружеской парой: как держаться с ними, — важничать, как и они, или, наоборот, подчеркивать собственную простоту и приветливость?

Как уже говорилось, Джагфар в недалеком прошлом успешно защитил кандидатскую диссертацию. Ему поручили преподавание политэкономии в одном из высших учебных заведений города, Он был па хорошем счету, как молодой способный преподаватель. Его часто вызывали и для консультаций, и как оппонента при защите научных работ. Жизнь молодых супругов, казалось, вошла в ровную колею. Денежные затруднения, возникшие было после покупки машины и строительства дачи, Остались позади. Все налаживалось как нельзя лучше. Конечно, если дать волю прихотям, никогда не будешь доволен. Деньги, приобретение вещей, новые и новые бытовые удобства — все это может захлестнуть человека, коль он забудет пословицу: «По одежке протягивай ножки».

Джагфар а нельзя было отнести к таким людям. Безусловно, он знал цену житейским удовольствиям, но, кажется, еще лучше знал меру во всем. Он был достаточно благоразумен. И все же со временем стал терять некоторые прежние ориентиры. Еще не так давно заработок Гаухар казался ему большим подспорьем в их бюджете. А теперь он думал по-иному. Он словно бы сверх меры возвысился в собственных глазах. Но ощущение это умел прятать даже от себя за осторожными словами. С некоторых пор он стал намекать, не пора ли Гаухар покинуть работу: «Ведь ты очень много занималась в школе, теперь имеешь право отдохнуть. Зачем женщине так перенапрягаться, раньше времени утрачивать молодость?»

Эти слова его казались Гаухар ребячеством, и она, слушая, только улыбалась. В то же время она невольно гордилась мужем: «Он хочет сохранить мою молодость. Ну что ж, а кто из мужей желает того, чтоб жена его скорей состарилась?»

Но она не знала других мыслей Джагфара, которыми он редко делился даже с собой: «Велик ли заработок у Гаухар? Право, если все переводить на деньги, так жена умелым хозяйничаньем в доме заработает гораздо больше. Став только хозяйкой, она больше будет заботиться и обо мне. А это улучшит мое настроение и работоспособность. Следовательно, мой заработок повысится. А сейчас она и хозяйничает, и служит. И ни там, ни здесь не может полностью проявить себя».

Так думал Джагфар наедине с собой. Одно время он серьезно вознамерился пригласить к себе мать жившую в Башкирии: «Пусть она возьмет на себя домашнее хозяйство, а Гаухар будет преподавать, если уж решительно не хочет покидать школу». Удержало Джагфара другое столь же фактическое соображение. Вместе с матерью жил отчим и трое детей. Нельзя же всю эту ораву посадить себе на шею. В деревне у них — плохое ли, хорошее ли, — свое хозяйство, ну и пусть живут. Ведь не бедствуют. Джагфар не любил ни отчима, ни сводных своих братьев, ни сестру. Сам он уехал из родных краев сразу же после окончания районной десятилетки и после этого ни разу не навещал мать Даже в очень трудные времена не просил поддержки у отчима, ее жаловался матери. Но и сам не помогал им, когда вышел в люди», да они, судя по письмам, и не нуждались в помощи. Гаухар несколько раз заводила разговор; «Пригласил бы мать, хочу увидеть ее». Но Джагфар все уклонялся, то говорил: «Сейчас в деревне горячая пора», то ссылался на плохую и дальнюю дорогу; «От их деревни до железки не менее ста километров наберется». Наконец Гаухар поняла, что мужу попросту неприятны напоминания о матери, и замолчала. Сам Джагфар тоже не заводил разговора.

В конце октября выпал первый снег, но зима еще не установилась по-настоящему. Вскоре в центре большого города снега не осталось и в помине. Куда ни глянешь — черные тротуары и мостовая. Только в скверах и на склонах ближних гор, где не ходят люди и нет пути машинам, местами белел снег. Погода стояла переменчивая: то потеплеет, то пахнёт холодный ветер и полетит колючая крупа. На дорогах, гололедица. Солнце совсем не появлялось. Часа в три — в половине четвертого все затягивалось какой-то сумеречной пеленой. И вот наконец-то повалил настоящий снег — хлопья частые, пушистые. День и ночь не прекращался снегопад. Всю землю укутал. И впервые за долгие дни засияло зимнее солнце. Люди облегченно вздохнули: кончилась черная осень.

У Гаухар тоже посветлело на душе. Недавние дни с их иногда тяжелыми переживаниями казались ей не приятным сном. Не пора ли встряхнуться, поднять голову?

Теперь уж ей ясно: все началось с гибели Юлдаша. А потом одно пошло громоздиться на другое… Но ведь жизнь не замерла, продолжается. Никого не обрадуешь тем, что согнешься от горя, и никто тебя не похвалит за это. Подлинное мужество состоит в умении всегда преодолевать трудности, невзгоды, а не в том, чтобы, покорившись стихии, плыть по мутным волнам. От черных мыслей и на душе становится черно. Она тогда и о некоторых людях стала думать дурно. Вот ополчилась на Исрафила Дидарова. Приписала ему бог весть что. Не требуется особой смелости, ни глубокого ума, чтобы так сразу очернить человека. Справедливо ли было порицать Исрафила, поддавшись собственному дурному настроению? Что плохого сделал он? Наоборот, и при покупке машины, и при строительстве дачи, и при переезде на новую квартиру не обошлось без помощи Дидарова. Нельзя, в самом деле, быть такой неблагодарной. Теперь, когда на душе у Гаухар посветлело, она еще раз попыталась найти источник своей неприязни к Исрафилу Дидарову. И тут среди прочих догадок в ее воображении смутно мелькнуло холеное, красивое, холодное лицо Фаягуль Идрисджановой. Но какая тут связь? Ведь оба они так не похожи друг на друга.

Как-то в минуту откровенности Исрафил Дидаров признался, что сильно изменился за годы войны. По его словам, раньше он был лучше, — ну, чище душой, что ли, честнее в своем отношении к людям, к жизни вообще. А, дескать, после войны в характере у него появились кое-какие странности, которые и самому ему порой кажутся неприятными. «Допустим, что так, минувшая страшная война и в самом деле оставила рубцы не только на теле, но и в душе некоторых людей. А при чем тут Фаягуль? Она ведь не была на фронте? — спросила себя Гаухар. И сейчас же ответила:

— Если в натуре Фаягуль и есть что-то порочное, отталкивающее, как мне кажется, то это не случайное, не наносное, а врожденное. Отрицательные черты такого происхождения, как правило, гораздо опаснее, потому что они устойчивее».

Сколько на свете людей, столько жизней и характеров. Трудно найти две жизни, похожие друг на друга, как две капли воды. И еще более разнообразны характеры. Сколько бы ни нашлось в характерах совпадающих черт, все же каждое человеческое сердце неповторимо. Очевидно, даже наисовершенные электронные машины не смогут учесть своеобразия, индивидуальности наших сердец.

По главной улице городка Зеленый Берег идут две учительницы. Издали они кажутся совершенно одинаковыми и по росту, и по походке. Но вот они приближаются. Теперь можно вглядеться в их лица, кое о чем расспросить. И все очевидней будут проявляться их различия.

Преподавательнице математики Миляуше Багмановой собственная жизнь и теперь, и в будущем кажется ясной и понятной, как таблица умножения. Прежде всего, эта жизнь лишена теневых сторон. Милуяша года на три или четыре моложе Гаухар. Она не так давно окончила университет, и порой кажется ей, что все еще продолжаются студенческие годы. А много ли надо студентке? Над головой у нее крыша общежития, в кармане только что полученная стипендия. Обедать она пойдет в столовую подешевле. Есть у нее одно расхожее платье и два вечерних; одна пара туфель повседневных и вторая пара выходных. Попробуй-ка чем-то озадачить ее. И не пытайся. Она будет смеяться до упаду, бегать в кино, вовремя при этом явится на занятия в школе, не опоздает на профсоюзное собрание, выгадает вечером час-другой, чтобы прочесть интересную книгу… Не будем касаться сердечных дел Миляуши — на первых порах это было бы преждевременно.

Гаухар заметила: Миляуша Багманова без труда сходится с людьми, мало сказать, что она общительна, — Миляуша сердечная, отзывчивая девушка. Если другие коллеги сначала отнеслись к Гаухар несколько настороженно, то Миляуша сразу приняла ее близко к сердцу: за несколько дней помогла ознакомиться с городком Зеленый Берег, со школой и с коллективом.

Гаухар не старалась много думать о начале занятий в новой для нее школе. Она ведь далеко не начинающая учительница и была почти уверена в том, что ее не затронет обычное волнение, которое охватывает молодых педагогов в начале учебного года. Достаточна волновалась в свое время, хватит. Миляуша иногда говорила ей о каких-то особенностях школы в Зеленом Береге, которые обязывают преподавателей, что называется, всегда быть начеку. «Ну что за особенности? — думала Гаухар. — Школа как школа. Осмотрюсь, привыкну».

Она слишком занята сейчас личными переживаниями, мучительными раздумьями. Когда-то она придавала исключительно важное значение тому, как войти в первый день в класс, что для начала сказать ребятам, как скорее и ближе познакомиться с ними. Она заранее обдумывала каждое слово, каждый шаг. Теперь весь этот ритуал как-то утратил свою значительность. «Обойдется, — думала она, — получится не хуже, чем получалось раньше. Справлялась же в Казани, почему же не справиться в Зеленом Береге?»

Рассуждая так, Гаухар все же оставалась осмотрительной. Она не раз предварительно побывала в школе, познакомилась с расписанием, со школьными распорядками. Успела немного приглядеться и к городку: учителю необходимо знать местную жизнь. Но все это делалось как-то механически, не вызывало былого трепета.

Это не ускользнуло от внимания новых ее коллег. О Гаухар шептали": «Какая-то холодная душа у нее. Если она и к детям так относится…» Они хорошо знали и помнили прежнюю учительницу третьего класса — Лямигу, сожалели, что она ушла, и осуждали директора школы Бибинур-апа за то, что нашла такую странную преподавательницу вместо Лямиги. Другие добавляли: «Чего тут удивляться, — говорят, что новенькую рекомендовали родственники Бибинур. Не зря она поселила приезжую в доме у себя, другую не стала бы держать. Неужели плату берет за комнату? Вот уж не думали, что Бибинур так охоча до денег. Сколько работает у нас, никогда, даже в трудные годы, не держали квартирантов».

Прошло уже недели три после начала занятий в школе. Гаухар все больше сживалась с классом и, что ни день, чувствовала себя увереннее.

И все же ее не покидало ощущение, будто она приехала сюда ненадолго. В школе время проходит незаметно, а вернешься домой, оно словно бы останавливается. Наверно, причина была в том, что временный приют у Бибинур-апа не был для нее постоянным жильем. Кроме книг да повседневной носильной одежды, она ничего не вынимала из чемодана. Ничем не пыталась украсить свою клетушку, отгороженную легкой переборкой. Хотя Бибинур-апа и повторяла не раз: «Живи у нас сколько хочешь, ты ничем не стесняешь», — все же Гаухар не хотела обременять добрую женщину. Ведь квартирка у нее не рассчитана на две семьи, между тем быт состоит из множества докучливых мелочей, трудно поддающихся учету. Зачем дожидаться неприятного случая, когда две женщины вдруг столкнутся из-за какого-нибудь пустяка? Гаухар очень просила помочь ей найти неподалеку от школы комнатку, желательно — у одинокой женщины.

Бибинур исполнила ее просьбу. Хозяйка дома, тетушка Забира, была совершенно одинокой, она с радостью приняла жилицу, предложив ей расположиться в довольно просторной комнате, а для спаленки отгородить занавеской угол.

Когда-то у Забиры-апа были и муж, и свекровь. Муж не вернулся с войны, свекровь умерла в прошлом году. Тетушка Забира от рождения прихрамывала на правую ногу, вторично выйти замуж ей не привелось. Домик у нее все же не настолько вместительный, чтобы можно было пустить семейных квартирантов.

Гаухар переселилась к Забире. Удобств в домике, конечно, никаких. Все на виду, — прямо из кухни, где обитала хозяйка, входишь в комнату Гаухар, за ситцевой занавеской стоит ее койка. Но квартирантке нравится у тетушки Забиры, где чувствуешь себя простор непринужденно, а хозяйка довольна квартиранткой: нос не задирает, уборкой в доме не брезгает, за что ни возьмется, все у нее спорится. Только уж очень часто задумывается, словно что-то ценное потеряла и не знает, где искать. Иногда часами грустит, глядя куда-то в пространство, даже поесть забывает, если не напомнит Забира.

Можно уехать из Казани в Зеленый Берег, а из Зеленого Берега куда-то дальше, хоть на край света, но разве это избавит человека от безрадостных дум и боли в сердце? Можно посмеиваться над Миляушей, ласково называть ее глупенькой, — какие, мол, у тебя могут быть страдания? Ты только еще начинаешь жить, все забудется у тебя, все изменится к лучшему. И это будут правильные слова. А что скажет в утешение себе Гаухар? Что может измениться у нее? От себя ничего не скроешь, почти нет у нее надежд на счастливое будущее. Женское горе должно бы еще больше сроднить Гаухар и Миляушу. В общем-то так оно и есть: они сдружились крепче — чаще встречаются, более откровенно разговаривают. И все же Миляуша еще способна смеяться, петь, веселиться или делать вид, что ей весело. Вероятно, это помогает ей сохранять внешнюю бодрость. Во всяком случае, глаза у нее не потеряли блеска, часто искрятся неподдельным задором. А как развеселит себя Гаухар?

Разница у них в том, что для Миляуши при всех ее сердечных неполадках еще не миновала золотая пора девичества. Она что вольный ветер — куда хочу, туда и устремлюсь. Сердце ее не отягощено пережитым неудачным замужеством. Правда, Гаухар теперь нет-нет да и забудется, какое-то время не думает о муже. Но вдруг, без всякой причины, обида и боль вспыхивают с новой силой. Ей кажется, что только вчера она уехала из Казани, временно покинула свой дом. Воображение переносит ее в привычную обстановку. Наверно, Джагфар только что вернулся с работы. Открыл дверь, вошел в переднюю. А дома тихо, пусто. Нет ни горячего обеда, ни выглаженной рубашки, ни одного чистого носового платка. Если бы недалеко было, Гаухар украдкой пришли бы в квартиру, приготовила обед, выстирала белье… Кто будет теперь присматривать за Джагфаром, раз нет около него жены? Джагфар не очень-то разговорчив, его желания надо уметь угадывать, как прежде угадывала Гаухар. Она знает, например, что он большой любитель чумара Гаухар хорошо помнит случай… Как-то у них в доме кончилась мука. И в магазинах временно не стало. Джагфар ничего не говорил, но Гаухар видела: ему очень хочется чумара. Она знала, что муж объездил на машине весь город и нигде не нашел муки. И вдруг в такое «голодное» время на столе появляется перед Джагфаром объемистая миска дымящегося чумара! У Джагфара, что называется, глаза на лоб полезли. И только когда съел две тарелки, он стал допытываться: «Где ты взяла муки?» — «Не в магазине, конечно. Заняла у соседки». Только и всего. А вот теперь муки в магазинах сколько хочешь. Но кто сварит Джагфару чум ар?

Приходит в голову и другое. Претерпеть столько горя — потерять мужа, расстаться с любимой школой, покинуть город, квартиру — и ничем не отплатить Фаягуль! Что же это такое? Неумение бороться за свое счастье или полная растерянность? Женщина, как бы она ни была мягкосердечна в обычной жизни, бывает способна на удивительные поступки, только бы не отдать ненавистной сопернице свое счастье. А Гаухар почти безропотно уступила, покинув и Казань, и квартиру, бросив большинство своих вещей.

Со стороны могут подумать, что она сама провинилась в чем-то, потому и с глаз долой. Но ведь у Гаухар совесть чиста, она не виновата перед мужем.

Галимджана-абы не ждали в Зеленом Береге, а он, никого не предупредив ни письмом, ни телеграммой, взял да и прикатил. Не обращая внимания на обычную пристанскую суету, он со своими двумя тяжелыми чемоданами в руках сошел с теплохода на берег, медленно поднялся в гору. Здешние места были ему знакомы, не впервые приехал навестить свою сестру Бибинур. Он умышленно не стал извещать о своем приезде: у сестры и без того хватает дел, а тут готовься к приему гостя, встречай. Потихоньку, с отдыхом, и он без встречающих доберется до знакомой улицы и дома.

День выдался пасмурный, нарядные краски осени словно слиняли. Неплохо, конечно, если бы хорошая погода продержалась еще дней десяток. Однако время берет свое, ведь уже начало октября. Хоть и в октябре перепадают погожие деньки, но в общем-то жди моросящих дождей и холодного ветра.

Поднявшись в гору, Галимджан остановился, чтобы перевести дух; вытер платком вспотевшие лоб и шею. Что ни говори, сердце все же дает себя знать, вон как напряженно бьется. Фу, черт побери! Галимджан и не думал, что сердце так взбунтуется. Это, наверно, оттого, что мало ходит пешком. На заводе Галимджан редко отлучается из цеха, перед выходными иногда остается и вечерами. Ладно, если погода будет хорошая, он приведет сердце в порядок: побродит по городку, по берету над Камой, — смотри, какой здесь простор, хоть специально приезжай на отдых. Чего стоит один воздух, — как парное, чуть охлажденное молоко! Галимджан невольно улыбнулся. Прежние докучливые мысли отхлынули, и сердце мало-помалу стало успокаиваться. Не надо вспоминать о неприятном, а то и встреча с сестрой будет не в радость.

Теперь Галимджан вышел на знакомый мост, перекинутый через глубокий сухой дол. Это даже не мост, скорее мостки с ненадежными перильцами. Ширина — всего три, местами даже две доски. Очень длинные мостки, пожалуй, метров двести наберется. Доски прогибаются на каждом шагу. Молодежь, конечно, не глядя под ноги, пробегает по мосткам, — одна забава, — а старому человеку приходится быть осторожным. Высота не маленькая, особенно на середине. Лучше уж не смотреть вниз, а то еще голова закружится, шагай и гляди прямо перед собой, на раскинувшийся впереди городок.

Эти мостки напомнили Галимджану один случай. Лет пятнадцать назад, когда Бибинур только что переехала сюда учительствовать, он выбрал время, чтобы навестить сестру. В те времена он еще работал секретарем райкома в соседнем районе. Много с тех пор воды утекло, а мостки не изменились. Вероятно, они устроены в ту пору, когда в Зеленом Береге впервые была поставлена пароходная пристань. Конечно, не обошлось без того, чтобы это «сооружение» не ремонтировали с тех пор. Но это уже частность. Так вот, дойдя до середины мостков, Бибинур, встречавшая брата, вдруг закричала страшным голосом. Галимджан, шедший впереди, «глянулся, И что же? Бибинур с бледным, искаженным от страха лицом сидит на корточках, обхватив голову руками. Стоило большого труда успокоить ее и перевести по мосткам. Вообще-то сестра у Галимджана не из пугливых, но незадолго перед тем она пережила большое потрясение: ее муж, только что вернувшийся с фронта, умер прямо на улице от разрыва сердца. Вот это и подкосило Бибинур. Уже перейдя мостки, она долго стояла у стены ближайшего дома, сжимая ладонями виски.