Первая книга хантыйского журналиста, корреспондента радио и телевидения Еремея Айпина. В основе заглавной повести — судьба молодого охотника-ханты, вовлеченного в круговорот событий — в поиски новых месторождений нефти на Тюменском Севере, а также ряд производственных и нравственных проблем, возникших в этой связи.
В ожидании первого снега
1
Когда Луна прилета гусей и уток «растаяла», и под неумолчную песнь талых вод осторожно подкралась светлая Белая Ночь, и охотники, пряча в лабаза старенькие верные дробовики, еще бредили весенней охотой, — таежное селение Ингу-Ягун всколыхнула неожиданная новость. И хотя жители селения давно перестали удивляться всему, что творилось вокруг, эта новость все же поразила их: она превзошла все события последних лет и зим. Когда годов десять назад здесь впервые приземлилась крылатая птица — зовут ее самолетом, — охотники и детвора осмотрели ее со всех сторон, потрогали руками, но отозвались сдержанно: «Неплохая, наверное, птица — тайгу с нее, наверное, хорошо видно». А старики решили, что верховный бог ханты Нум Торум не против этой железной птицы, иначе как бы она ввысь поднялась?
А позапрошлым летом тут появилась другая «пти-ция». По-русски слишком длинно: экс-пе-ди-ци-я… Вот старики и сократили. «Птиция» эта землю дырявит, черную горючую воду ищет, имя которой — Нефть. Ее люди новый поселок себе выстроили совсем недалеко от Ингу-Ягуна. На оленях езды — одна трубка мерка!
[1]
Испокон веку славились таежные жители гостеприимством и радушием, ее отворачивались от тех, кто селился рядом: живите, устраивайтесь — тайга большая, зверь-птица есть, рыба в озерах-реках не перевелась. Мы вам не мешаем — вы нам не мешайте. Пусть злые ветры-метели не заметают тропу между нашими селениями, поживем да начнем ездить друг к другу на чай.
Но на третье лето из дома в дом быстрой белкой поскакала, проворным горностаем шмыгнула весть: молодой охотник Микуль Сигильетов, внук знаменитого медвежатника Кавахн-ики, от древнего промысла отрекся, свой охотничий инструмент бросил, землю предков — священную землю! — станет дырявить. В «птиции», говорят, помощником землебурителя сделался! Где это видано, чтобы охотник землю буравил?! Да еще из такого древнего охотничьего рода!
Селение Ингу-Ягун небольшое, всего три родовых фамилии ханты: Сигильетовы, Казамкины да Сардановы, да ненцы Айваседа. Все с пеленок знают друг друга. И каждый считает своим долгом принять участие в судьбе другого: коль уж не делом, так хоть словом.
2
Люди отвоевали у древнего бора пятачок земли, где расположились, как отбившиеся от стада олени, железные домики — два домика оранжевых, три — голубых и один, на отшибе, — деревянный, некрашеный. Напоминают они парт авыл — нарту-ларь для продуктов, только вместо полозьев два толстых бревна и на них, чуть выше человеческого роста, жилой домик с окошечками и обрубком трубы на крыше. В сторонке навес, крытый не берестой, как у рыбаков, а черной смоленой бумагой — толью. Оттуда идет запах вареного мяса — наверное, там еду готовят. Дальше — большая, в два человеческих роста, белая бочка с круглой крышкой наверху, куда тянется затоптанная лесенка. За ней — Микуль сразу узнал по картинкам в журналах — грязно-серая громадина буровой вышки. Таежные сосны по пояс ей. Стоит, словно исполинский истукан, опутанный железными прутьями-кандалами, чтобы не убежал от людей. Ворчит и чихает сизым дымком дизелей, притаившихся под навесом. Там, видно, сердце буровой. За вышкой речушка с темной водой и светлыми бережками. И березовая рощица, бегущая к буровой.
Возле вертолетной площадки болотце с чахлыми сосенками. За ним большое озеро с лесистыми островами. Между речушкой и озером сосновый бор с плешиной пятачка, где неожиданно взметнулась к небу вышка.
«Хорошее место, — отметил Микуль, будто, выбирая место для буровой, геологи думали больше о рыбалке и охоте. — Бор, река и озеро — все под рукой». К нему бросилась стая разномастных собак, они словно почуяли в нем охотника: не рычали, а ластились, норовили лизнуть лицо.
— Где тут начальник живет, покажи? — спросил Микуль у молодого высокого рабочего в замасленной одежде.
— Начальник?! — Парень внимательно оглядел Микуля, неопределенным жестом показал за спину, на восток. — Ты что, оттуда, гражданин?!
3
Мастер Кузьмич после обычного вечернего обхода буровой, убедившись, что все в порядке, вернулся в свой балок. Шло бурение. У пульта самый опытный бурильщик Алексей Иванович, за него нечего беспокоиться. В ноль часов смена вахт, заступает молодой бурильщик, вот за тем еще нужен глаз да глаз. Надо будет посмотреть, как он там. А сейчас можно и подремать до двенадцати, соображал Кузьмич, время еще есть. Только он прилег на полку, как дверь распахнулась и на пороге бесшумно вырос новый помбур Сигильетов, весь какой-то взъерошенный. Увидев его взволнованное и бледное лицо, Кузьмич понял — что-то случилось. Но не успел раскрыть рот.
— Зачем его убили! Зачем?! — прошептал Микуль, опередив вопрос мастера. — Зачем убили?! Он столько лет прожил!..
— Кого убили?! — вскочил Кузьмич. — Кто убил?! Авария?!
— Старика! Он столько лет…
— Какого старика? Где, кто?!
4
Ночью Микуль долго ворочался на жестком матраце — сон, словно осторожный пугливый вэрты сое
[5]
, не шел к нему. Отяжелела голова, будто свинцом залили ее. Нос, глаза и уши просились в тайгу, в тишину, где нет монотонного до одурения шума буровой. Там ветер разговаривает, дождь поет, тайга плачет или смеется. Их говор доступен человеку, они всегда предупреждают об опасности. А здесь машины не дают даже вздремнуть. Микуль перевернулся на другой бок, но сон оранжевым колонком убегал в сторону родного Ингу-Ягуна и звал за собой.
Да, в роду Сигильетовых не знали буровых, но хорошо понимали язык тайги. Так стоило ли ради буровой оставлять дедовский промысел, проторенную охотничью тропу?! До него, Микуля, ни один ханты не уходил на буровую!
Микуль вздрогнул: так заскрежетало на вышке, что задребезжали стекла на оконцах. Но соседи в домике даже не проснулись, и охотник успокоился: наверное, так и должно быть.
И мысль убежала, испугалась тоже… Может быть, виноват школьный учитель Александр Анатольевич? Вот он… Неторопливо входит в класс и, вышагивая на длинных журавлиных ногах, медленно протирает очки, надевает их. И когда на мгновение замирает перед классом, его старческое морщинистое лицо становится добрым и привлекательным. Вот он подходит к стене и начинает перекраивать небольшую физическую карту области: таежные урманы разрезает трасса железной дороги, стрелами вклиниваются в болото нефтепроводы, через реки перешагивают мосты, в непроходимых дебрях рождаются новые города. Послушаешь — сказка да и только!..
Внизу на каком-то непонятном наречии забормотал Жора. Поворочался и так захрапел, что заглушил стон погибшей сосны.
Старшой
Шум двигателей усыплял Никиту Ларломкина, словно колыбельная песня. Такую музыку, кроме буровой, он нигде не слышал. И тотчас же просыпался, как только в этот голос вплетались посторонние звуки, резавшие слух.
В эту ночь Никита проснулся от натужного рева дизелей — они работали на пределе. По звуку — подъем инструмента. «Обороты, обороты добавь!» — молил он дизелиста. Но тот не подходил: то ли задремал, то ли отлучился куда. И дизели, еще раз всхрапнув, заглохли.
Никита накинул телогрейку и выскочил в стужу декабрьской ночи, пожалев, что встал не сразу. Бросился под навес и запустил дизели. «Подниму инструмент, все равно теперь не уснуть», — подумал он и кивком головы указал помазку на электростанцию, освещавшую жилые балки и вышку. Тот сонно и молча взялся за ветошь. А дизелист — «вот беда-беда!» — предпочитал пока не попадаться на глаза Никите.