Американский публицист Чарльз Шерриль рассказывает следующее. Как-то во время войны, в Париже, Ллойд Джордж и Бриан вышли после обеда из ресторана Ларю и отправились пешком в министерство иностранных дел. Проходя по площади Согласия, английский премьер вдруг остановился перед статуей Страсбурга, тогда еще одетой в траур, и горячо сказал Бриану, пожимая ему руку:

— Дорогой друг, вы не можете себе представить, какую несказанную скорбь я испытываю при виде этой статуи!..

Бриан вместо ответа крепко стиснул руку Ллойд Джорджу.

— Но знайте, дорогой друг, — продолжал Ллойд Джордж, — если когда-нибудь, после победы над Германией, мне случится увидеть на площади Берлина траурную статую немецких провинций, насильственно отторгнутых французами, — знайте, скорбь моя будет не менее велика.

— Дорогой друг, — ответил невозмутимо Бриан, — учитесь сдерживать волнение. Вдруг вы когда-нибудь увидите в Берлине траурную статую немецких колоний, которые Англии придется отобрать у немцев после нашей победы, — согласитесь, будет нехорошо, если вы разрыдаетесь при виде этой статуи...

{1}

В Англии принято называть жизнь Ллойд Джорджа «сказочной». Собственно, сказочного в ней не так уж много. Он вышел из низов и достиг вершин власти. Но это в наше время не может считаться явлением необыкновенным. Из сапожной лавки вышел не только Дэвид Ллойд Джордж, но и старый противник его — Джозеф Чемберлен. Лавка Чемберленов была побогаче, — это большой разницы не составляет,

Ллойд Джордж родился в 1863 году в семье бедного сельского учителя. Четырех лет от роду он потерял отца и был воспитан дядей, занимавшимся сапожным ремеслом в деревушке, имя которой едва ли могут произнести и англичане (она называется Llanystumdwy y Troed yr Allt). Предки первого министра были по национальности валлийцы, по вероисповеданию нонконформисты. Последнему обстоятельству биографы Ллойд Джорджа приписывают исключительную важность. Один из них даже посвятил почти весь первый том своего огромного труда подробному изложению истории валлийского нонконформизма. Социальное положение нонконформистов в Англии несколько напоминало в былые времена положение старообрядцев в России. Валлийские нонконформисты были всегда настроены оппозиционно по отношению к английским властям, и природный радикализм Ллойд Джорджа может быть приписан (в самых научных марксистских терминах) и сапожному «бытию», и нонконформистскому «сознанию». Воспитывался он в церковной школе и, если верить особенно умиленным биографам, вел в отроческие годы геройскую борьбу с начальством за свою веру: организовал школьный бунт, подвергался строгим наказаниям — и отстоял принцип свободы совести. Все это очень мило, но иные биографы говорят о юношеской борьбе и страданиях своего героя приблизительно в таком тоне, в каком обычно излагается история испанской инквизиции.

Мать и дядя Ллойд Джорджа были чрезвычайно бедны. Сам он рассказывает, что в детстве никогда не ел мяса, а по воскресеньям, в виде особой награды, получал иногда пол-яйца. Для отдачи его в коллеж по окончании начальной школы средств не было. Был он отчаянным сорванцом, бил стекла в чужих домах» вторгался во фруктовые сады, собирался бежать, по-видимому, в пампасы, в пампасы не попал, но попал в городок Портмэдок, где дядя, нежно его любивший, дал будущему премьеру возможность подготовиться к экзамену на стряпчего.

О знаменитых людях, не учившихся в гимназиях и университетах, в сахарных биографиях обычно рассказывается, как они в первой молодости восполняли упорным трудом пробелы своего образования, как работали по ночам «при свете сальной свечи», — трогательная свеча эта в таких случаях совершенно обязательна. Должно заметить, что поклонники Ллойд Джорджа, даже самые восторженные, вообще не очень распространяются о его любви к науке. Как известно, ученостью прославленный министр далеко не блещет. Жорж Клемансо как-то сказал об одном современном государственном деятеле, что деятель этот был бы самым невежественным из людей, если бы на свете не было Ллойд Джорджа. В духе этой шутки выразился не так давно и один из сотрудников британского премьера, сказавший в порыве раздражения: «Я предполагаю, что мистер Ллойд Джордж умеет читать. Но, во всяком случае, он никогда этого не делает». Такая репутация бывшего главы правительства может считаться твердо установленной. Тем не менее «свечу» я в одной из его биографий (у Спендера), к некоторому своему удовлетворению, нашел. Для получения звания стряпчего требовались познания во французском языке, и биограф умиленно рассказывает, как юный Дэвид по ночам, при свете свечи, читал по-французски Эзопа, — почему именно Эзопа, не знаю. Экзамен он выдержал 18 лет от роду, после чего стал не без успеха заниматься адвокатурой.

С ранней юности Ллойд Джордж занялся и публицистической деятельностью. В местной «валлийской газете он писал политические статейки, которые подписывал: Брут. По этому псевдониму нетрудно судить о взглядах молодого Ллойд Джорджа. О них мы имеем сведения и от одного из друзей его юности, с которым будущий премьер в первый свой приезд в Лондон делил каморку на чердаке. Этот человек рассказывает, что ни одна из лучших правительственных речей его знаменитого друга не идет в сравнение с теми речами, которые произносил молодой Ллойд Джордж, сидя на краю их общей постели (для двух постелей в каморке места не было). О чем он говорил? О том, о чем естественно было говорить талантливому, страстному юноше, вдобавок нонконформисту, вдобавок полуголодному, вдобавок честолюбивому почти до безумия. Он говорил о несправедливости общественного строя, о борьбе за освобождение мира, о светлом будущем человечества, о многом другом. Можно высказать предположение, что в юношеских речах Ллойд Джорджа было и «натравливание одной части населения на другую», — под соответствующую статью закона при особенном желании нетрудно было бы подвести и некоторые речи, сказанные им много позднее.

Потом, незадолго до мировой войны, произошло новое и довольно резкое понижение кривой. Случилось так называемое дело Маркони. Его замалчивают биографы Ллойд Джорджа, но в свое время оно вызвало очень много шума. Вкратце дело это сводится к следующему. Английское коммерческое общество Маркони вступило в переговоры с британским правительством об устройстве станций беспроволочного телеграфа по системе итальянского изобретателя. Директор этого общества Годфрей Айзекс предложил своему брату, Руфусу Айзексу, нынешнему лорду Ридингу, тогда занимавшему высокий пост Attorney-General

{3}

, купить паи американского общества Маркони. Руфус Айзекс купил десять тысяч паев и в тот же день продал из них по своей цене одну тысячу Ллойд Джорджу. Формально американское и английское общества были независимы друг от друга, но фактически интересы их тесно переплетались. Годфрей Айзекс был одновременно директором и того и другого общества. Через несколько дней после сделки акции американского общества почти удвоились в цене. Оба государственных деятеля продали свои паи. Об этом поползли слухи. В парламенте на вопрос, не были ли ими куплены и проданы акции английского общества Маркони, Руфус Айзекс со всей правдивостью ответил отрицательно. Но о том, что им были куплены акции

американского

общества Маркони, он не счел нужным упомянуть, «ибо его об этом не спрашивали». Что касается Ллойд Джорджа, то он ограничился страстным протестом общего характера без всяких фактических указаний.

Через несколько месяцев дело раскрылось. В парламенте произошли бурные прения, в которых приняли участие известнейшие ораторы Англии. Оба сановника признали свои действия ошибочными, и тон их речей в тот день был довольно минорным. Оттенки прений от нас ускользают. Спорили о том, были ли действия Айзекса и Ллойд Джорджа недостаточно разумными (wise) или недостаточно корректными (discreet). Спорили также, почему именно директор общества Маркони предложил своему брату купить паи. Сэр Руфус Айзекс доказывал, что Годфрея заставила сделать это братская любовь (fraternal affection), и в доказательство сослался на подарок в несколько сот фунтов, преподнесенный ему тем же братом ко дню его серебряной свадьбы. Но один из главных ораторов оппозиции, лорд Роберт Сесиль, не отрицая братской любви, угрюмо твердил, что у Годфрея Айзекса могли быть еще другие побуждения. Говоря о министрах, тот же лорд Роберт Сесиль намекал, что знает еще кое-что (a great many things), да не хочет сказать, — так я и не мог понять по отчетам, что именно знал лорд Роберт Сесиль. В газетной полемике о таких намеках обычно пишут, что они «представляют собой, мягко выражаясь, инсинуацию». Лорд Роберт Сесиль тем не менее это сказал. Ллойд Джордж ответил оппозиции страстной речью, которую закончил следующими словами: «Если хотите, я действовал необдуманно, действовал беззаботно, действовал ошибочно, но я действовал невинно, я действовал открыто, я действовал честно». Отчет отмечает в этом месте «одобрения», однако и парламент, и особенно общественное мнение не слишком одобрили действия сановников, — в Англии таких историй не любят. Газета «Таймс» (20 июня 1913 года) посвятила делу весьма жестокую передовую статью, отмечая, впрочем, что изгнание Ллойд Джорджа и Руфуса Айзекса из английской политической жизни в результате этой wretched business

Разумеется, не надо преувеличивать значение дела Маркони. Оно в ту пору было очень раздуто. Легко себе представить, сколько врагов имел создатель революционного бюджета. О

Пацифизм Ллойд Джорджа несколько остыл с годами или, вернее, перешел в менее воинственную фазу. Некоторые поклонники бывшего премьера, ссылаясь на его речь в пору особенного обострения отношений между Францией и Германией, утверждают, что он предвидел мировую войну. С таким же правом это можно было бы сказать о любом другом политическом деятеле Европы. На самом деле Ллойд Джордж еще в январе 1914 года возражал против усиления флота и называл несерьезной мысль о возможности европейской войны.

Настали грозные августовские дни 1914 года. Я не могу говорить здесь подробно о тех безумных сценах, которые тогда разыгрывались в кабинетах правителей Европы. Есть основания предполагать, что Ллойд Джордж — и не он один — был в ту пору в состоянии, близком к невменяемости. Скажу только, что

2 августа

канцлер казначейства стоял за сохранение Англией нейтралитета и предполагал подать в отставку вместе с лордом Морлеем в случае объявления войны.

В этот день к нему явилась делегация, — о ней стоит и здесь сказать несколько слов. По представлениям большевистских философов, война была хитрой махинацией капиталистов, в первую очередь капиталистов английских. Представления об этом деле Бухарина, например, не далеко ушли по глубокомыслию от философии сионских протоколов. И действительно, в день 2 августа 1914 года в кабинет британского канцлера казначейства явились своего рода сионские мудрецы, те таинственные страшные люди, которые «из-за кулис правят миром». Это были крупнейшие капиталисты Англии, председатели правления пяти главных ее банков (The big Five), короли финансового и промышленного мира. Состояние людей, пришедших в тот день к Ллойд Джорджу для решительного воздействия на британское правительство, равнялось нескольким миллиардам. Пришли же они для того, чтобы в бурной сцене потребовать от правительства мира, мира во что бы то ни стало. Сити не хотело войны, Сити ее боялось, Сити налагало своего рода запрет на вмешательство в войну английского государства.

Дальнейшее хорошо известно. Произошло приблизительно то, что так удивительно описано в «Войне и мире». Ведь представителем «алчной буржуазии» был и толстый лавочник Ферапонтов, который до полусмерти бил жену за желание покинуть лавку перед приближением французов, а через несколько часов с рыдающим хохотом сам эту лавку поджег, придя к мысли, что «решилась Рассея». Сионские мудрецы, как Ллойд Джордж, были люди и англичане. Очень скоро после того приема канцлер казначейства, предполагавший 2 августа подать в отставку, говорил промышленникам почти в исступлении: «Не думайте о вашей торговле, не думайте о вашем богатстве, думайте о ваших детях, которые идут умирать за добрую старую Англию!..»

Деятельность Ллойд Джорджа в пору войны составляет, конечно, самую яркую главу его биографии. Ему было поручено снаряжение армии. После смерти Китченера он стал военным министром, а еще несколько позднее и главой правительства. В декабре 1916 года искусно заложенная мина взорвала правительство Асквита. Эта сложная история, в которой особую роль сыграл один из королей печати, канадский выходец, впоследствии получивший титул лорда Бивербрука, еще, кажется, не выяснена во всех подробностях. Асквиту был предъявлен заведомо неприемлемый ультиматум: Ллойд Джордж, угрожая своей отставкой, требовал передачи непосредственного руководства войной комитету из трех лиц без участия в нем самого Асквита. Первый министр, располагавший большинством в парламенте, подал в отставку, по-видимому, рассчитывая на то, что ему будет предложено образовать новое правительство. Но эта комбинация оказалась неосуществимой. Главой коалиционного правительства стал Ллойд Джордж.

Семьдесят миллионов людей было мобилизовано, тридцать миллионов ранено, восемь миллионов убито. Обошлись четыре года войны приблизительно в полторы тысячи миллиардов. Мирной конференции надлежало установить, для чего именно все это было сделано.

Ллойд Джордж одержал блестящую победу на декабрьских выборах 1918 года, — собственно, и побеждать было некого. Избирательная программа его после войны особенной сложностью не отличалась. В числе главных приманок было обещание «повесить Вильгельма II» — это почти одинаково улыбалось тогда и правым, и левым англичанам. Однако в речах и поступках Ллойд Джорджа в ту пору сказывалась и некоторая тревога. Во время войны все было ясно: нужно было победить врага. Теперь первый министр, видимо, сам не знал, что следует делать. По привычке он продолжал говорить о правах народов, но как будто не очень уверенно, без обычного своего красноречия. О правах народов другой голос тогда говорил звучнее. Вудро Вильсон уже плыл на «Вашингтоне» в Европу.

От меня весьма далека мысль иронизировать над трагической фигурой президента

{6}

. Это для каждого из нас значило бы прежде всего смеяться над самим собою. В лице Вильсона, едва ли не впервые в истории, «интеллигент» выступил в качестве распорядителя судеб мира. Вильсон был наш человек, пожалуй, в еще большей степени, чем деятели русской Февральской революции. Только положение его было несколько легче и благоприятней. У Временного правительства разоренной войною страны не было в распоряжении ни одного городового. Вильсон был почти неограниченный властелин почти всемогущего государства.

Я видел торжественный въезд президента Соединенных Штатов, оказанную ему небывалую встречу, — вероятно, Наполеона в дни его высшей славы так не встречали в мире. В этом порыве энтузиазма «аристократы мысли», вроде Ромена Роллана, слились с народной массой. И даже люди, не видевшие основания для особенного восторга, в меру своих сил восторг изображали. В Париже на пышно разукрашенном вокзале президента с распростертыми объятиями встретил престарелый французский диктатор.

Есть немало оснований думать, что все в Вильсоне было ненавистно Клемансо. Президент был для отставного якобинца символом разбитых иллюзий его собственной жизни. Основные идеи Вильсона, конечно, представлялись старику сентиментальной ерундой, притом ерундой чрезвычайно опасной. Четырнадцатью снарядами президента можно было раздробить не только Германию, но и союзные страны. Вильсон был вдобавок тот самый человек, который в 1915 году через три дня после потопления «Лузитании» сказал: «Мы слишком горды для того, чтобы воевать». Еще несколько раньше он по телеграфу поздравлял Вильгельма II с днем его рождения — это теперь было особенно некстати: германского императора предполагалось повесить за преступления, предшествовавшие поздравительной телеграмме президента. Вильсон, глава государства, разбогатевшего на войне, приехал заключать свой мир в разоренную, измученную Францию. Условия мира он, по-видимому, предполагал просто продиктовать Европе. Незадолго до конца войны президент дал интервью двум журналистам, сотрудникам «Matin» и «Petit Parisien». Интервью это не было и не могло быть напечатано, но французскому правительству оно, разумеется, тотчас стало известно. Вильсон говорил об условиях будущего мира так, точно Франции и Англии вообще не существовало на свете: «Я позволю...» «Я не позволю...» «Я допущу...» «Я не допущу...» Добавлю наконец (хоть эта частная человеческая подробность, конечно, не имеет большого значения), президент во время войны женился, женился по страстной любви и зачем-то вез с собой жену на Конференцию мира. Поездка политического триумфатора принимала характер как бы свадебного путешествия по залитой кровью Европе... Во всем изверившийся старик, ничего не ждавший от жизни, готовился к бою, затаив крайнее раздражение.