Книга известной журналистки Евгении Альбац на широкой документальной основе рассказывает об истории политической полиции в Советском Союзе, о том, как из инструмента власти КГБ постепенно превратился в самою власть. Это первая книга о КГБ, написанная советской журналисткой, живущей и работающей в России.
К читателю
Этих строк я не предполагала писать.
Я начинала эту книгу весной 1991 года, хотя некоторые ее главы были написаны и раньше — в 1988–89 годах. Но именно весной 1991 года, после того как «Московские новости» опубликовали мою статью «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ», ко мне обратилось одно немецкое издательство с предложением издать такую книгу.
В статье была изложена главная ее идея, казавшаяся тогда многим парадоксальной: по мере либерализации, помягчения режима, КГБ из инструмента власти неизбежно превращается в самою власть. Что и произошло в годы перестройки и гласности.
Заканчиваться книга должна была не самым радостным прогнозом: суфлер тоталитарной власти, именуемый — Комитет государственной безопасности СССР, не может до бесконечности оставаться за кулисами политической сцены, но обязательно попытается заявить свои претензии на главные роли в том спектакле, что разыгрывался на территории СССР. Тем более, что тексты для этой драмы писались при прямом и самом действенном участии КГБ.
Я ошиблась в сроках. В августе девяносто первого года «мина» показала свое взрывное устройство, хотя толком и не сработала. Почему и как — о том в книге.
Вместо предисловия
1. Побудительная сила страха
Один из руководителей Комитета государственной безопасности СССР прислал в «Московские новости», газету, где я работаю обозревателем уже шестой год, статью
[1]
. Подписался псевдонимом — Вячеслав Артемов. Впрочем, его настоящая фамилия — не самая большая тайна КГБ. Это генерал Гургенов, заместитель начальника Первого Главного Управления КГБ СССР (внешняя разведка)
[2]
. Статья называлась «Орден меченосцев?» и являла собой критический ответ на мой очерк «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ», опубликованный газетой в апреле 1991 года.
Статья генерала госбезопасности оригинальностью и новизной оценок не отличалась. «Вы, журналисты, нас все ругаете, а мы, сотрудники КГБ, давно перестроились и стали хорошими, вместе со страной двигаемся от тоталитаризма к демократии» — так примерно можно интерпретировать ее суть. Что касается трагического прошлого, стоившего стране десятков миллионов безвинно убиенных жизней, то — да, признает генерал, трагическое прошлое было. Но при чем тут мы, в чем нам каяться? — недоумевает он.
О тысячах и тысячах искалеченных КГБ судеб в 60-х, 70-х, 80-х годах генерал, проработавший в органах, по его собственному признанию, почти 30 лет, даже не упоминает. Как будто не было генерала-диссидента Петра Григоренко, в здравом уме и твердой памяти отправленного органами на долгие годы в психиатрическую лечебницу. Не было Юрия Галанскова, 32-летнего поэта-правозащитника, погибшего в лагере в семьдесят втором году (он писал оттуда: «Каждый мой день — мученье».)
{1}
Не было Анатолия Марченко, умершего в Чистопольской тюрьме, Андрея Сахарова, возвращенного из горьковской ссылки уже Горбачевым. Не было поэтессы правозащитницы Ирины Ратушинской, отсидевшей четыре с лишним года в лагере ЖХ-385/3–4 для особо опасных государственных преступников и лишенной — как наказание — советского гражданства в 87-ом. Как будто не было, наконец, спецгруппы КГБ «Альфа»
{2}
в Вильнюсе в ту страшную, кровавую ночь с 12 на 13 января 1991 года, когда под танками и пулями погибло 14 человек.
Зато на журналистов генерал гневается. Они, журналисты и политологи, пишет он, соревнуются в том, «как отринуть чекистов от общества, заставить почувствовать себя изгоями, если хотите, «врагами народа» эпохи перестройки».
К теме «чекистов-изгоев» я еще вернусь в этой книге. Примечательно другое. Руководители нынешнего КГБ, и наш генерал тут не исключение, всячески открещивались, и продолжают открещиваться и теперь, от своих прародителей — ВЧК и НКВД. Напомню: ВЧК — Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, созданная в декабре 1917 года и залившая страну кровью в первые годы советской власти. НКВД — Народный Комиссариат внутренних дел, продолживший традицию геноцида в отношении собственного народа в годы сталинского режима. Так вот, утверждая, что КГБ не является ни правопреемником, ни наследником этих организаций, руководители советской госбезопасности почитают, как видим, за честь именовать себя «чекистами». Можно ли представить себе, чтобы сотрудники германской службы безопасности публично называли себя «гестаповцами»?
2. Необходимые оговорки
Читатель, который ждет от меня истории Комитета госбезопасности СССР или даже истории КГБ периода перестройки, будет разочарован. Подобное мне не под силу. Более того — это сейчас никому не под силу. Как заметил один из западных исследователей КГБ, истинную историю ведомства можно будет написать только после того, как откроются его архивы. Комитет это делать не торопится. И вряд ли пойдет на такой убийственный для него шаг по собственному почину.
Но, конечно, кое-что уже вышло на поверхность. То там, то здесь, то в этой газете, то в том журнале опубликовано немало фактов, а иногда и документов, которые как минимум дают возможность для анализа. Не говоря уже о том, что за последние 20 лет на Западе вышло несколько очень интересных исследований о КГБ. Это и книги Джона Бэррона «КГБ», и работа Эми Найт «КГБ: полиция и политика в Советском Союзе», и, конечно, книга Кристофера Эндрю и Олега Гордиевского «КГБ: взгляд изнутри».
Любознательному читателю эти и многие другие книги дают немало информации, особенно в части деятельности КГБ за пределами Советского Союза. Очень помогли эти книги и мне, за что я искренне благодарна авторам и издательствам, их выпустившим.
То, что вы прочитаете в моей книге — менее всего похоже на научное исследование. Эта книга не для советологов и не для специалистов по КГБ. Эта книга для обычных нормальных людей, которым не совсем безразлично, что происходит в стране, занимающей 1/6 часть планеты. Строго говоря, в этой книге я пытаюсь объяснить таким же людям, как и я, то, в чем сама пытаюсь разобраться. Я имею в виду мою бедную страну.
И еще. Все-таки статья генерала не дает мне успокоиться. Я хочу, чтобы читатель понял, а поняв, простил бы мне некоторую, скажем так, заостренность и эмоциональность стиля.
3. Немного о любви
Рика и Лев познакомились в Вожаеле на каком-то производственном совещании по лесозаготовкам. Шел к концу сорок третий год, и Рика, или Ревекка Ефремовна Берг, как значилось в ее деле, работала старшей нормировщицей в конторе Управления на Комендантском лагпункте. Лев — Лев Эммануилович Разгон, тоже трудился старшим нормировщиком, но в тридцати километрах от Вожаеля на Первом лагпункте. Все вместе это называлось Усть-Вымлаг (почтовый ящик — п/я 243/11) и было оторвано от ближайшей цивилизации как минимум на сотню километров — столько было до Сыктывкара, столицы Коми республики.
К этому времени оба они, и Рика и Лев, были уже «вольняшками», то есть лагерные сроки их кончились. Рика освободилась чуть раньше — в ноябре 1942 года. Рика была 58/10–11 КРД (то есть села по статье 58/10–11 за контрреволюционную деятельность), Лев — 58/10, часть 1 — контрреволюционная агитация в мирное время. «Пятерка» Льва иссякла в апреле сорок третьего, но ему «припаяли» второй срок еще в лагере, потом — это было чудо! — приговор отменили, и он вышел на волю уже на исходе сухого, жаркого северного лета.
Воля, которую они получили, — это была воля в советском понимании этого слова. Они уже не сидели в лагере, их не водили утром на поверку, а потом под конвоем на работу. На работу, причем на ту же самую, что и в зоне, — таково было условие этой «воли», — они ходили сами. Но паспортов у них по-прежнему не было, не было и права выезжать куда-либо за пределы не то что лагеря — лагерного пункта. В общем, зеки — не зеки, свободные — несвободные, что-то вроде бессрочно-ссыльных. Называлась эта «воля» — «закрепленные за лагерем до особого распоряжения».
Но все равно это было счастьем! Рике необыкновенно повезло: управление ей выделило собственную комнатку — даже не комнатку — квартирку в пятиквартирном барачном доме на берегу реки Висляны. Еще у нее была подушка, был чехол от матраса и почти настоящая двойка — юбка и кофта, лагерными умельцами сделанные из того лыжного костюма, в котором ее забрали в ноябре тридцать седьмого года из московской квартиры в Кривоарбатском переулке.
Вот сюда, в эту сырую, холодную квартирку, каждую субботу, отдавив пешим ходом 30 километров из своего Первого лагпункта, приходил к ней ее Левушка. И был пир — по карточкам выдавали 0,5 литра постного масла и кислой капусты (голодали тогда почти одинаково и на воле и в лагере), и было счастье, и была свобода: не та свобода, что разрешила им советская власть, но та, что, молодые, брали они из искалеченной своей жизни сами.
