По лезвию ножа, осторожно переставляя лапки по зазубринам, ползет мой тезка – паук бурый отшельник. Он убийца, такой же, как и я, – убийца от природы. Но разве здесь это грех? Не думаю. В конце концов, все в Зоне Три-Восемь убийцы. Другие виды хомо сапиенс тут не приживаются. И можно было бы назвать исключением из правил бесчисленных исследователей-ученых, но дольше одного поганого года эти хилые особи в Зоне не живут.

Даже та бравая команда из канадского филиала Международного института внеземных культур, что нашла меня когда-то голого, перепачканного кровью и грязью в затерянной посреди аномальных земель пещере, не продержалась здесь и трех месяцев. Кто-то из ребят сгинул в зонах измененного физического пространства, кто-то был растерзан мутантами, а кого-то сразила бандитская пуля. И лишь один из «академиков» (так я шутливо называл знакомых очкариков) вышел из Зоны живым.

Звали его Бенджамин Кельт. Кельт – это прозвище, которое он взял себе сам и неизвестно за какие заслуги. Этот малый любил давать всем окружающим забавные кликухи. Вот и мне он придумал погоняло, на первый взгляд странное. А впрочем, как еще можно назвать человека, одиноко прозябающего в пещере? Только отшельником. А бурый цвет моей кожи от слоя спекшейся крови лишь добавил изюминку. И с тех пор я – Бурый Отшельник. Другого имени у меня попросту нет. Как нет и прошлого.

Я не помню, что было со мной до того самого момента, как я оказался в той мрачной затхлой пещере. Самое первое воспоминание в моей теперешней жизни – это яркий луч тактического фонаря, который выхватил из темноты мое скрутившееся в калач тело. Там, в смердящей лужице, в окружении исковерканного Посещением физического пространства, и родилось мое нынешнее «Я».

А ее величество утерянная память ко мне не спешит возвращаться. Да и нет особого желания ее в этом торопить. Лишь несколько смутных полузабытых снов и парочка секундных озарений, высветивших картинки из прошлого, – вот и все, что мне осталось от прежней жизни. И картинки эти меня совсем не вдохновляют в силу своей исключительной стремности…

Вдруг сквозь весь хаос мыслей пробилось стойкое ощущение дежа вю. Мне показалось, что я уже здесь был и все это уже когда-то делал. Я опустил дымящуюся пусковую установку и замер. Но это странное чувство тут же растворилось в очередном всплеске острой, сводящей с ума боли.

Вспышка выстрела осветила мрачный участок подземелья, где заканчивался бетонный короб искусственного тоннеля и начинались естественные пещеры. Железные ворота вместе с постовыми укреплениями были вывернуты чуть ли не наизнанку и походили на безобразный выгоревший цветок. Возле разрушенной конструкции на бетонных плитах растянулись изувеченные тела военных МКЗП. Двое были все еще живы, и один из них сейчас в меня стрелял. Затвор его пистолета дернулся и, отведенный назад, застыл. Это был последний патрон.

Пуля ударила мне в живот, туда же, куда угодили и две предыдущие. Из глаз словно искры сыпанули. Боль сковала сознание, обмотала его колючей проволокой и подвесила где-то сверху над телом. Управление перехватила слепая ярость.

Я рванул вперед и со звериным ревом прыгнул на раненого спецназовца, который разодранными руками пытался сменить магазин. Один взмах малого ампутационного ножа – и пистолет улетел куда-то в темноту. Брызнул пульсирующий фонтанчик крови. Практически полностью отсеченная кисть военного повисла на недорезанном кусочке мягкой ткани безвольным брелоком. Не останавливаясь, я принялся свежевать бойца заживо. Это было отвратительно и чуждо даже моей извращенной натуре, но откуда-то возникла железная уверенность, что я просто возвращаю этому человеку всю ту боль, которую он причинил мне.

Вопил военный душераздирающе. Он продолжал орать и захлебываться кровью и после того, как я вскрыл его живот и вывернул кишки наружу. И все это время второй выживший солдат, которого потрепало намного сильнее, лежал и с ужасом наблюдал за всем этим, понимая, что и его ожидает подобная участь. И он не ошибся…