Аксай как сама жизнь: он течет, не останавливаясь, преодолевая бесчисленные преграды. С двух сторон над ним нависли скалы, и кажется, вот-вот они оборвутся в реку, а Аксай, вздрагивая и с ревом бросаясь с камня на камень, словно взывает о помощи.

По берегам — низкие домишки из камня и глины с саманной кровлей. Это кишлак. Он даже не имеет своего имени. Хлеб насущный дает кишлаку река, она дала ему и свое имя — Аксай. Летом прячет он жалкий вид свой в густой листве деревьев, а зимой все покрывается снегом.

Один лишь дом Максума бросается в глаза своим богатым убранством. Мечеть, сверкающая голубизной, как купол усыпальницы Тамерлана, осталась от отца Максума — Ишан-бобо.

Богат Максум. Его фруктовые сады, радующие глаз, раскинулись по берегам реки, а виноградники окружают кишлак со всех сторон. Если в страду вы спросите у косаря, чьи это поля, на которых тучные колосья склонили к земле свои головы, он ответит вам — Максума. И знайте: это его стада баранов и косяки лошадей зимой пасутся вокруг Аксая, а летом поднимаются на обширные пастбища к серебристым вершинам Кашка-тава — Лысой горы.

...Рассказывают, что один из предков Максума, богатый и почтенный Гаиб-ата, был мюридом

[1]

самого Хазрат-султана. Вот история этого предка.

Лавочник Абдулазиз лежал на подушках и размышлял. Проклятые времена! Человек, лишь только потому, что не похож на этих голодранцев, должен жить в страхе, поминутно оглядываясь по сторонам. А все-таки Абдулазиз сумел обмануть всех. Драгоценности спрятал под помойкой. Кто будет их там искать?

Вдруг перед ним возникла чья-то громадная фигура. Человек был так высок, что голова его почти касалась лампады под потолком. Он сделал два шага пыльными сапогами по ковру и остановился.

— Кто ты? — испуганно закричал Абдулазиз.

— Когда ты был приказчиком у моего отца, то узнавал меня. Вор! Ты обокрал его, разбогател, а теперь не узнаешь? — прохрипел человек.

У лавочника язык прилип к гортани.

После похорон Турдыкула люди долго не расходились, забыв о том, что в поле их ждет работа. В одиночку трудно вынести такое горе. Все вместе они направились к бывшей мечети Ишан-бобо, где теперь помещался сельсовет.

Кучкар сказал Фазлиддину-кары, чтобы он приготовил список членов союза кошчи и комсомольцев, разделив их на отделения. Взяли на учет все оружие, которое было у людей; несколько охотничьих ружей, две сабли, кинжалы, ножи и даже оставшиеся с прошлых времен топоры и дубины. Когда оружие распределили между отделениями, подошел Умат-палван.

— Змеиное гнездо у Абдулазиза, — торопливо сказал он.

Толпа двинулась к дому лавочника. Некоторые вспомнили, что лавочник является зятем Разыка, и гневно кричали:

— Это осиное гнездо нужно сжечь! Нужно отомстить!

Бабакул, расстелив палас у шалаша, тоскует в одиночестве. Прямо перед ним Лысая гора — Кашка-тав. Она теперь не сверкает как серебро, а унылой громадой замерла на фоне вечернего неба. В стороне Аксая ярко блестит Венера, она веселится, натягивая месяц как лук. Внизу, в долине, птица исакгой тянет грустную песню. Голос еще одной птицы исакгой слабо слышится с кладбища. Бабакул прислушался к их мелодиям, и у него сжалось сердце. Вспомнил легенду о девушке и юноше, которые были прокляты отцом и превратились в птицу исакгой. Они обречены вечно искать друг друга, но так никогда и не встретиться.

Собака, которая дремала недалеко от шалаша, положив голову на лапы, вдруг вскочила. Бабакул подумал: «Что она учуяла?» Пока он доставал из шалаша охотничье ружье, другие собаки тоже подняли лай. Бабакул осторожно прошел мимо отары, поднялся на холм и увидел четырех всадников. Собаки свирепо лаяли, преграждая им дорогу. Их били кнутами, они отбегали, но, вернувшись, снова бросались, как будто хотели разорвать всадников на куски.

Пока Бабакул раздумывал, отозвать ли собак и что это за гости разгуливают темной ночью, раздался выстрел. Собаки, визжа, рассыпались в стороны. Когда Бабакул подбежал, одна из собак лежала на земле. Всадник, застреливший собаку, спокойно открыл затвор винтовки и выбросил гильзу.

Бабакулу до слез было жаль собаку.

— За что вы убили эту несчастную? — спросил он.

Кучкар, передав конвоирам, прибывшим из центра, Баки-байбачу, Абдулазиза и его старшего сына, занялся делами. Плодородные земли Максума были розданы беднякам еще до трагической смерти Турдыкула и его семьи, но сады и виноградники все еще оставались в руках Максума. На смену весне приходит лето, а виноградники Максума все еще не открыты. Если они еще неделю будут под землей, то почки перерастут и при открытии рассыплются. А то, что останется, погибнет от солнца. Думая об этом, Кучкар собрал людей, которые не получили земли или получили очень мало. Прежде всего он отделил четверть гектара виноградника для того, кто его выращивал — для старого садовника муллы Махмуда. Этот человек не знал ни одной буквы алфавита, но люди звали его муллой за мудрость и мягкое, отзывчивое сердце.

Во время раздела виноградника мулла скромно стоял в стороне, а потом подошел к Кучкару и сказал:

— Простите меня, мулла Кучкар, спасибо за внимание, но я не могу взять эту землю...

Эту фразу «не могу взять» Кучкар слышал уже второй раз, как начал делить богатство Максума. А в соседнем кишлаке такое случалось еще чаще. Люди, получившие землю Разыка-курбаши, услышав о том, что он убежал из тюрьмы, возвратили ее в комиссию по земельной реформе. В Аксае, как и в соседнем кишлаке, прошел слух, что Разык-курбаши пригрозил смертью тем, кто взял чужую землю. А после трагической смерти Турдыкула и Бадалшо люди говорили, что этому извергу ничего не стоит убить человека.

— Вы испугались угрозы Разыка-курбаши? — спросил Кучкар у муллы Махмуда. — Его тело лежит на берегу Куксая. Не бойтесь! Берите землю.

Клубы дыма, поднимающегося из труб, в лучах заходящего солнца становятся розовыми и висят, как радуга, над кишлаком. И кажется, что это розовое облако — источник тишины и благодушия.

Со скрипом открылась дверь дома, стоящего возле дороги, и показалась голова мальчика.

— Мама, стадо возвращается! — крикнул он и скрылся.

Тишина нарушилась скрипом дверей и громыханьем ведер. Облако пыли, сопровождавшее стадо, вместе с дымом образовало на небе темный полог. Пегая корова тетушки Хури шагала впереди стада гордо, будто знала себе цену. Ворчливая сорока спрыгнула с забора и уселась корове на спину. Но корова шла невозмутимо, покачивая головой. В середине стада два бычка, давно уже зло поглядывавшие друг на друга, вдруг столкнулись лбами, растормошив все стадо.

— Ух, чтоб вы сдохли! — закричал пастух.

После собрания Ходжабеков потерял покой. Когда он сидел в своем кабинете, кресло обжигало его, а когда выходил на улицу, будто кидался в пропасть. Вчера он еще раз внимательно прочитал решение собрания. Там не было ничего такого, что задевало бы его самолюбие, и все-таки ему казалось, что его достоинство оскорблено. Перед глазами снова и снова вставал полный зал народу, представители из района. Он понимал, что мстить — низко, но этой болтушке, которая лезет не в свои дела, ему очень хотелось отомстить. Конечно, критика и самокритика — это движущая сила. Но кто любит критику? Вот он раньше занимал ответственные посты. Когда направили в Аксай, это его огорчило, но потом он подумал, что покажет себя и добьется почета: ведь ордена и золотые медали чаще всего дают колхозникам. А теперь он видит, что этому не бывать. Его авторитет в Аксае так мал, что против Нигоры никто и не выступил на собрании. Ходжабеков бросил недокуренную папиросу и оглянулся. Улица была пустынна, только сзади шла из школы девочка с туго набитым портфелем. Черты лица этой девочки напомнили ему Нигору.

Хоть бы дома его поняли и разделили его горе! Когда он открыл дверь своего дома, Якутой сидела перед большим зеркалом и прихорашивалась. Она была так поглощена этим занятием, что даже не взглянула на мужа. И только когда обожгла стебелек чеснока и стала красить брови, то увидела в зеркало, что вошедший муж бессильно опустился на курпач — узкое ватное одеяло, разостланное возле двери.

— Мой бек, поедем сегодня в театр? — закручивая волосы на висках, Якутой повела глазами в сторону мужа и кокетливо улыбнулась.

Ходжабеков, схватив пуховую подушку, кисло посмотрел на жену.

— Я вам жена, а не прислуга. Я вышла за вас замуж, чтобы весело жить! Эй, посмотрите на меня! — сказала Якутой, повернувшись к нему. — Чем я хуже Салимы? Через день они ездят в город в театр. Если у нее муж председатель сельпо, то у меня муж, как ни говори, председатель колхоза.

В табеле Акрама в графе «Поведение» всегда стояла пятерка, когда он учился в школе. Педагоги были им довольны, а ученики за спиной называли тихоней. Акрам не обращал на это внимания. Пусть называют, как хотят, что ему до этого? В институте он старался держаться подальше от комсомольской и профсоюзной организаций. «Все это лишнее, мешает учебе», — думал он. Но когда ему давали поручения, он беспрекословно их выполнял. Поэтому имя Акрама стояло всегда в списке активистов. Его стройная, тонкая фигура, длинные волосы привлекали внимание девушек, но дружба с ним была обычно кратковременной. Девушки прозвали его «милой бабушкой». Акрам не мог понять, почему все его романы так неудачно кончаются, ведь он так деликатно ведет себя с девушками...

Теперь вот уже три года как он окончил институт и работает в этом кишлаке. Когда он приступил к работе, то прежде всего составил план расходов на несколько лет вперед, свою «пятилетку». Накопления первого года работы — на одежду и питание, второго года — на мебель для квартиры, третьего года — на ковры и другие предметы для создания комфорта, накопления четвертого и пятого года пойдут на свадьбу. Этот план он решительно претворял в жизнь.

В столовую он почти не ходил, готовил дома на примусе, белье стирал по ночам, чтобы никто не видел. Когда в кишлаке появилась Нигора, Акрам решил, что она неотъемлемая часть его плана. Но вскоре девушка начала удивлять Акрама. Она посещала комсомольские собрания, вмешивалась в колхозные дела. Даже не боялась критиковать руководителей. Зачем ей нужна эта морока? Зачем ей портить отношения с людьми? Вот он, Акрам, умеет же находить со всеми общий язык. Хорошими отношениями всегда можно добиться цели. Сначала он был простым врачом, а теперь главный врач! Если бы она была умна, разве бы спорила с Ходжабековым? Ведь Ходжабеков — бог в Аксае.

— Сестра! — решительно позвал он.

Осторожно открылась дверь, и появилась маленького роста худенькая женщина в белом халате.

На следующий день после возвращения Шербека в Аксай его вызвал председатель колхоза. Как всегда, чисто выбритый, надушенный, Ходжабеков важно восседал за столом, покрытым зеленым сукном, с большим мраморным чернильным прибором. Как всегда, он был одет в коверкотовый китель, из оттопыренного кармана торчали авторучки и остро отточенные карандаши. Поздоровавшись с Шербеком, он исподлобья посмотрел на главного бухгалтера Саидгази. Шербек этого взгляда не понял. Этот взгляд мог понять только Саидгази, перевидавший на своем веку немало начальников и изучивший их характеры. Саидгази положил карандаш в карман такого же, как у председателя, коверкотового кителя, который свободно болтался на его худосочном теле, взял со стула зеленую бархатную тюбетейку и надел ее на свою лысую голову. Захлопнув расчетную книгу, он зажал ее под мышкой и вышел, вобрав голову в плечи. Когда за Саидгази закрылась дверь, Ходжабеков оторвал глаза от лежавших на столе телефонограмм и сердито посмотрел на Шербека.

— Ну, что хорошего в горах?

— Все нормально, — ответил Шербек.

— Говорите, все нормально? — удивился Ходжабеков, положив локти на стол и подавшись вперед. — А что вы там делали? Красотка-то, наверное, вас уже подцепила!

Шербек сначала не понял, куда клонит Ходжабеков, тем более что не знал о его отношении к Нигоре. Догадавшись, он вскочил, но заставил себя ответить сдержанно:

Нигора, вернувшись с гор, с головой ушла в работу. Только поэтому мысли об отце и о поведении Ходжабекова не слишком мучили ее. Но иногда все же ею овладевало недоумение: почему не показывается Шербек, не повлияли ли на него толки об отце?

Может быть, это только кажется, что и отношение Акрама стало холодно-официальным. Раньше он был очень предупредителен и ласков, охотно объяснял, если она чего-нибудь не знала. Ведь у него столько лет практики за плечами. Теперь он редко заговаривает с ней. А может быть, это совсем не из-за отца, а у него какое-нибудь горе, неприятность? А что, если спросить у него? Ведь они коллеги по работе и должны друг другу оказывать поддержку. Просто стыдно, что она до сих пор не подумала об этом! И однажды вечером, дождавшись, когда Акрам остался один, Нигора зашла к нему в кабинет. Акрам перелистывал «Огонек», внимательно рассматривая цветные фотографии. Когда на пороге появилась Нигора, Акрам отложил журнал в сторону и придал своему лицу подчеркнуто деловое выражение.

— Чем могу служить? — холодно спросил он.

Нигора растерялась и даже забыла, зачем, собственно, пришла.

— Так просто... зашла, — сказала она, виновато улыбаясь.