В убежище (тематическая антология)

Андрэ Бьерке (Берхард Борге)

Джексон Ширли

тематическая антология

Знаменитый бестселлер американской писательницы Ширли Джексон «В убежище», по меткому замечанию одного из критиков, представляет собой «ведьмино зелье, приготовленное из ненависти, страха, безумия, колдовства и нескольких капель нежности». История двух сестер, живущих в закрытом от посторонних глаз старинном доме вместе с парализованным стариком-дядей; страшная тайна гибели всех остальных членов семьи; ненависть жителей близлежащей деревни — все это искусно соединено писательницей в увлекательном, жутком и одновременно трогательном повествовании, которое привлечет читателей самых разных возрастов и вкусов.

Также в книгу включен роман Андрэ Бьерке «Мертвецы».

Содержание:

Андрэ Бьерке (Берхард Борге). Мертвецы (роман, перевод В. Зацепиной)

Ширли Джексон. В убежище (роман, перевод П. Лебедева)

Примечание:

Берхард Борге - псевдоним норвежского писателя и поэта Андре Бьерке (Jarl André Bjerke).

Художник С. Атрошенко.

Андрэ Бьерке (Берхард Борге)

МЕРТВЕЦЫ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Множество странных слухов ходит о судьбе моего друга Арне Краг-Андерсена, причем все они далеки от истины, куда более удивительной. Поскольку в событиях, переполошивших нашу прессу осенью 1938 года я принимал непосредственное участие, я и решился написать обо всем книгу. Если это не правда, то хорошая выдумка — гласит итальянская пословица. Но будучи по натуре человеком, начисто лишенным фантазии, я никогда не придумал бы ничего подобного. Пусть это послужит гарантией достоверности моего рассказа. Книжка, бесспорно, оказалась слишком сенсационной, и я благодарен моему другу Бернарду Борге, рискнувшему взять на себя ответственность за это издание — как в литературном, так и в юридическом отношении. Моральную ответственность несу я, хотя и не отношусь к этому чересчур серьезно.

Пауль Рикерт

Глава 1

ПИРАТСКИЙ КОРАБЛЬ «КРЕБС»

Эта история произошла в старые добрые времена, когда Зло (как полагают многие) еще не окончательно утвердилось в мире. Во всяком случае, не в нашей Богом избранной стране невинности — Норвегии. Все начиналось февральской ночью 1938 года. На вилле Арне Краг-Андерсена в Уллеразене собралась маленькая компания друзей, и атмосфера вполне отвечала нашим понятиям о милом уюте несравненных зимних домашних праздников.

Без сомнения, читатели помнят, кто такой Арне Краг-Андерсен. Все тогда знали Арне, во всяком случае, все люди нашего круга. Арне был представителем восхитительной человеческой породы, обладающей редким умением очаровывать метрдотелей любых ресторанов. Самые неприступные «мэтры» принимались угодливо гнуть спину, пришептывая: «О, сахиб!..», стоило Арне явить свой божественный лик в дверях ресторана. В самом деле, власть этого человека над обычно столь непреклонным сословием норвежских официантов была безгранична и сказочна, словно власть Алладина над джинном, обитающим в лампе. Арне жил в Осло подобно королю, и причиной тому отчасти служили деньги. Если судить даже по налоговым декларациям, Арне был очень богат, но ходили слухи, будто данные налогового ведомства — лишь слабое отражение истинного состояния Краг-Андерсена. В карьере Арне, с момента, когда он закончил коммерческую гимназию (с хорошими оценками, но с пустыми карманами), и до теперешнего времени, когда в возрасте тридцати одного года он стал директором компании «Мексикэн Ойл Лимитед» и ворочал огромными капиталами, пожалуй, не обошлось без спекуляций и использования военной конъюнктуры. Впрочем, ничего конкретного утверждать не могу.

Арне не ограничивался зарабатыванием денег. Он проявлял исключительный талант и в том, как их тратить. Роскошные автомобили, яхты, виллы — им не было числа. Но больше всего он любил окружать себя веселыми праздными людьми. Чуть ли не каждый вечер перед его любимым домом в Уллеразене парковался длинный ряд машин, а всякий уик-энд управляющий одной из его загородных вилл получал телефонограмму с распоряжением приготовить дом к вторжению такого-то количества гостей.

Сборища у Арне отличались не только изысканным угощением и драгоценными винами. На его вечеринках, как правило, случалось нечто непредвиденное и фантастическое: маленькая инсценировка, розыгрыш или мистификация. Обычно, прежде чем созвать гостей, Арне распространял слух о том, что назревает скандал или драма. Я помню, как одна молодая актриса устроила сцену известному архитектору, безобразную сцену с истерикой. Упрекая его в неверности, она выхватила пистолет и выстрелила. Однако падая замертво, архитектор улегся с такой осторожностью, что трагедия сразу же обернулась фарсом, и мы от души повеселились. В иных спектаклях Арне оставлял себе главную роль. Однажды, к примеру, наше мирное веселье было нарушено появлением трех незнакомцев, которые заявили, будто обязаны опечатать дом со всем имуществом, а сам директор фирмы, господин Краг-Андерсен за задержку платежей будет иметь дело с судебным исполнителем. Гости разъехались по домам, плохо скрывая злорадство под озабоченными минами, чтобы на утро узнать из газет, что господин Арне Краг-Андерсен купил накануне новую фабрику, выложив наличными шестизначную сумму.

Однако в тот памятный вечер ярких происшествий не случилось. Нас было всего шесть человек. После лукуллова пиршества мы погрузились в глубокие кресла перед камином, с удовольствием предвкушая священный миг появления бутылочки виски.

Глава 2

КОШКА

Мне показалось, что голос Арне звучал необычно, когда теплым ранним августовским вечером он позвонил мне по телефону и попросил срочно приехать к нему. Он говорил как-то натужно, так бывает, если в горле застряла рыбья кость. Помнится, я еще подумал: может, он простудился, или слишком весело кутнул накануне.

Предыдущие три недели его не было в Осло. Он пребывал на Хайландете, совмещая отдых с подготовкой к ремонту и переоборудованию дома. Насколько я знал, после нашей вечеринки в феврале Арне несколько раз побывал в «пиратском гнезде», но то были кратковременные наезды. А остальное время домом занимался управляющий.

Приехав в Уллеразен, я застал там Монику. Надо заметить, в отсутствие Арне мы провели с ней вместе много приятных часов — в рамках приличий, разумеется: не пожелай, как сказано, жены ближнего своего, его быка, осла и чего-то там еще.

Но мы, и впрямь, прекрасно провели время и нам удалось замечательно поладить друг с другом. Да, пожалуй, мы с Моникой подружились.

Мы плавали наперегонки на каяках, до утра танцевали в сомнительных кабаках Вестэнда, умирали со смеха на модной премьере Норвежского Национального театра — напыщенной и помпезной, а однажды потерпели настоящее кораблекрушение на борту шестиметровой яхты Арне. Мы подолгу и весело болтали и даже вели серьезные беседы по разным философским вопросам. У меня создалось впечатление, что Моника как-то меняется, она как бы освобождалась, выбивалась из принятой на себя роли, из книжного образа утонченной молодой леди. Я открыл, что у нее есть чувство юмора, и она может быть впечатлительной, задиристой и смешливой. Томная бледная орхидея исчезала у меня на глазах, уступая место восхитительной яркой дикой розе.

Глава 3

ЧЕЛОВЕК В ЗЮЙДВЕСТКЕ

Вскоре игрушечные домики Лиллезунда исчезли из виду, скрылась и маленькая гавань. Наша моторка с веселым стрекотом бежала между маленькими симпатичными островками, утыканными белыми рыбачьими хижинами, которые жались друг к дружке в небольших бухтах. На зеленых склонах холмов паслись овцы. Навстречу нам из заливчика вынырнуло рыбачье суденышко с парусом цвета оберточной бумаги, с сетями и рыбными ящиками на палубе. Свежий ветер гнал короткие волны с белыми гребешками на галечные пляжи и отвесные камни скал там, где рифы и шхеры взрезывали поверхность воды.

Бойко преодолевая испещренное волнами пространство, мы миновали еще несколько островов, и перед нами открылся длинный, довольно высокий берег, изломанным контуром вырисовывавшийся на фоне неба. К морю он обрывался совершенно голой и крутой скалистой стеной. Это был полуостров, он торчал среди моря, как огромный жесткий язык.

— Хайландет! — провозгласил Арне. — С этой стороны он необитаем. Сейчас вы увидите его с другого бока…

Он повернул руль, и мы обогнули полуостров. Теперь лодка двигалась вдоль истерзанного штормами и весьма негостеприимного с виду берега. Кое-где грозно чернели рифы, словно сторожевые посты, беспрерывно атакуемые лихими волнами.

С дороги мы подустали, особенно Моника, а я, к тому же, и основательно вымок благодаря нарочито отважному маневру нашего рулевого, поэтому я был далек от романтических восторгов по поводу дикой природы Хайландета, и испытал только одно желание: поскорее переодеться, сесть к огню и выпить чего-нибудь согревающего. Однако вид мрачного берега не оставлял мне пока ни малейшей надежды.

Глава 4

В ЦАРСТВЕ ТЬМЫ СВОИ БОГИ

Высокая дверь отворилась, и в полутемных сенях мы увидели очертания мужской фигуры. Это был Пале. Я не сразу различил черты его лица, но вот он приблизился к порогу. Прежде, чем Пале успел раскрыть рот, я понял, что человек он и в самом деле незаурядный.

Он был невысокого роста, но очень крепок, как профессиональный борец среднего веса, немного сутулый, с длинными, как бы обвислыми, руками. Казалось, каждый мускул его сильного сухого тела постоянно находится под строгим контролем ума. Впрочем, это я отметил подсознательно, поскольку все мое внимание было тотчас приковано к его лицу. Сероватая пергаментная кожа плотно обтягивала череп, словно перчатка руку. Узкие бесцветные губы, тонкие хрящи носа с подвижными, чувственными ноздрями, коротко остриженные асфальтового цвета волосы, и под ними — выпуклый, глобусом, лоб, подчеркнутый снизу резкими дугами бровей. И, наконец, глаза. Темно-карие, почти черные, полные жизни глаза итальянца. Но это были не просто яркие глаза — в них светился могучий ум и острая наблюдательность. Глаза эти делали лицо моложе, однако определить возраст Пале было нелегко. Возможно, ему было лет сорок пятьдесят, или даже шестьдесят… Если не все семьдесят. Пале протянул руку и сердечно улыбнулся:

— Как хорошо, что вы пришли! В нашей глуши это истинная радость — видеть у себя цивилизованных людей! Входите! Проходите сюда, раздевайтесь. Лиззи, дорогая, ты можешь заняться обедом.

Он говорил с чуть заметным американским акцентом, очень приятным, мягким голосом. Моника и я были представлены, и нас провели в гостиную. Она оказалась очень похожей на большую комнату в «пиратском гнезде». Надо сказать, и весь дом, внутри и снаружи, сильно походил на дом капитана, только был меньше, компактнее. Здесь тоже стояла старинная мебель, висели картины, гравюры и модели разных парусных кораблей. Но впечатление было гораздо более приятным: ощущался вкус, чувство стиля, не то что капитанское нагромождение роскоши.

Пале открыл старинную бутылку и налил что-то в маленькие, изящные рюмочки. Густая, ярко-изумрудная жидкость заиграла в граненых рюмках.

Ширли Джексон

В УБЕЖИЩЕ

1

Меня зовут Мари Кларисса Блеквуд. Мне восемнадцать лет, и живу я с сестрой Констанцией. Будь я чуть неудачливей, вполне могла бы родиться оборотнем — у меня, как у них, средний и безымянный пальцы на руках одинаковой длины, — ну да ладно, какая уж есть. Я не люблю умываться, а еще собак и шума. Люблю сестру Констанцию, а еще Ричарда Плантагенета и гриб Amanita phalloides — бледную поганку… Других родственников у меня нет — все умерли.

Срок сдачи библиотечных книг, которые стоят на полке в кухне, вышел еще пять месяцев назад; знай я наперед, что книги эти не придется возвращать, что оставаться им у нас на веки вечные, — выбирала бы придирчивей. Вещи, раз попавшие к нам в дом, переставляются редко: Блеквуды никогда не любили перемен. Мы пользуемся, конечно, недолговечными предметами — книгами, цветами, ложками, — но зиждется хозяйство лишь на прочных, вечных вещах. Если что возьмем — непременно положим на место. Мы убираем под столами и стульями, под кроватями и картинами, под коврами и лампами, но не сдвигаем их ни на миллиметр; черепаховый туалетный прибор у мамы на подзеркальнике незыблем. В нашем доме испокон века жили Блеквуды и всегда поддерживали строжайший порядок; стоило очередному отпрыску привести жену в дом, ее вещам отводилось определенное место; дом наш покоился на многих и многих слоях блеквудской собственности, благодаря этому он выдержал натиск внешнего мира.

Книги из библиотеки я принесла в пятницу, в конце апреля. Пятницы и вторники были ужасными днями: я ходила в поселок — в библиотеку и за продуктами. Констанция не ходила дальше сада, а дядя Джулиан не мог.

Поэтому в поселок дважды в неделю я выбиралась не из гордости, даже не из упрямства, а просто оттого, что хотелось читать и есть. Но, возможно, именно из гордости я заглядывала в кафе к Стелле — выпивала чашку кофе и лишь потом шла домой; я убедила себя, что зайти к Стелле дело чести; как ни хотелось мне домой, я неизменно шла туда; да и заметь Стелла, что я иду мимо, она бы решила, что я боюсь, а такого позора мне не вынести.

— Доброе утро, Мари Кларисса, — говорила Стелла, протирая стойку влажной тряпкой. — Как поживаешь?

2

Чтобы отпереть ворота, сумки пришлось поставить на землю; замок был совсем простой, висячий, такой запросто собьет любой мальчишка, но на калитке висела табличка: ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ПРОХОДА НЕТ, — и дальше никто не шел. Таблички, ворота и замки появились, когда папа перекрыл тропинку; прежде все сокращали путь до шоссе — шли по тропинке из поселка к автобусной остановке мимо нашего дома, так короче метров на четыреста. Но мама терпеть не могла, чтоб шастали взад-вперед возле дома, и вскоре после женитьбы папе пришлось перекрыть тропинку и обнести оградой все земли Блеквудов — от шоссе до протоки. Другой конец тропинки — туда я ходила редко — упирался в ворота, на них тоже был висячий замок и табличка: ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ПРОХОДА НЕТ. Мама говорила: «Для простого люда существует шоссе, а мой дом — для меня».

Наши гости, заранее приглашенные, подъезжали к дому по аллее, она тянулась от ворот, выходивших на шоссе, до парадного входа в дом. В детстве я, бывало, лежала у себя в спальне, в глубине дома, и представляла площадку перед входом оживленным перекрестком: по аллее туда — сюда разъезжают достойные люди, опрятные и богатые, разодетые в шелка и кружева, им к нам в гости можно; а по тропинке снуют жители поселка — украдкой, воровато оглядываясь, подобострастно уступая дорогу. «Им сюда не проникнуть, — убеждала я себя, а в темноте на потолке качались черные тени деревьев, — им сюда не проникнуть, тропинка закрыта навсегда». Иногда я доходила до ограды и, прячась за кустами, смотрела, как люди тянутся из поселка к остановке прямо по шоссе. Насколько я знаю, никто и никогда не пытался пройти по тропинке с тех пор, как папа запер калитку и ворота.

Я втащила сумки, и тщательно заперла калитку, и замок подергала — держит ли? Теперь я в безопасности. Тропинка вилась в сумраке: когда папа стал тут хозяином, блеквудские земли пришли в запустение, и деревья, кусты, травы разрослись привольно, зелень стояла стеной везде, кроме большой поляны да сада с огородом, превратилась в густые заросли, и никто, кроме меня, не ведал тайных путей. Я шла по тропинке легко — я уже дома, и мне знаком каждый куст, каждый поворот. Констанция знает названия всех растений, мне же довольно знать, как и где они растут, знать, что они преданно укроют меня от любой опасности. На тропинке только мои следы: в поселок и обратно. За поворотом могли попасться и следы Констанции — она иногда выходила мне навстречу, но в основном ее следы в саду и в доме. Сегодня она встречала меня в конце сада — я увидела ее, как только свернула: стоит на фоне дома, освещенная солнцем. И я побежала навстречу.

— Маркиска, — улыбнулась она. — Гляди, как я сегодня далеко зашла.

— Слишком далеко, — сказала я. — Не успеешь оглянуться — ты и в поселок за мной увяжешься.

3

Перемены назревали, но знала о них только я. Возможно, и Констанция что-то предчувствовала: она останавливалась порой среди сада и смотрела вдаль — не на грядки, не на дом, а вдаль — за деревья у ограды или на аллею; смотрела долго и удивленно, точно пыталась представить себя, идущую по аллее к воротам. А я за ней наблюдала. В субботу утром, после чаепития с Хелен Кларк, Констанция взглянула на аллею трижды. Дяде Джулиану в то утро нездоровилось — устал, принимая накануне гостей, — и он остался в кровати, в теплой комнатушке возле кухни; время от времени он выглядывал в окно у изголовья и окликал Констанцию: напомнить о себе. Даже Иона точно с цепи сорвался (грозу торопит, говорила мама), он шарахался и беспокойно спал все дни, пока назревали перемены. Очнется вдруг от глубокого сна, вскинет голову, будто прислушиваясь, потом вскочит разом на все четыре лапы и — рванет вверх по лестнице, по всем комнатам и кроватям, и снова — пулей вниз, вокруг стола в столовой, через стулья, потом на кухню и — в сад; там пойдет вдруг плавно, лениво-неспешно и даже остановится: лизнет лапку, почешет за ушком и полюбуется на чудесный день. И по ночам мы слышали, как он бегает, чувствовали, как скачет по кроватям, по нашим ногам: он «торопил грозу».

Все вокруг предвещало перемены. В субботу утром они велят мне вставать; в тот же миг проснулась и вспомнила —

они

умерли, а Констанция всегда дает мне поспать вволю. Я оделась и спустилась на кухню, Констанция уже ждала с завтраком.

— Мне показалось, что

они

меня будят, — сказала я.

— Давай-ка, ешь быстрей, — сказала Констанция. — Погода опять прекрасная.

В погожие дни, даже если я не шла в поселок, дел хватало. По средам я обходила ограду. Хотелось удостовериться, что проволока нигде не порвана и ворота заперты накрепко. Проволоку я подтягивала и чинила сама, работала с радостью; еще неделю, до следующей среды, мы проживем в безопасности.

4

В воскресенье утром перемены стали еще на день ближе. Я изо всех сил старалась не вспоминать три волшебных слова, я попросту гнала их от себя, но перемены буквально висели в воздухе — и волшебные слова всплывали сами: мелодия Глостер Пегас; перемены туманом окутывали лестницу, кухню, сад… Все же я не позволяла этим словам завладеть моими мыслями. С утра в воскресенье погода испортилась; наверно, Иона своей беготней все-таки накликал грозу; солнечные лучи пока проникали в дом, но по небу неслись облака, и кусачий ветерок гулял по кухне, пока я завтракала.

— Надень сапоги, если надумаешь гулять, — сказала Констанция.

— А дядя Джулиан вряд ли выйдет — слишком холодно.

— Настоящая весенняя погода, — Констанция с улыбкой оглядела сад.

— Я люблю тебя, Констанция.

5

Я вошла в кухню, и туман с протоки вполз следом. Констанция готовила поднос с завтраком для дяди Джулиана. Вместо горячего молока она наливала чай — значит, дяде Джулиану лучше; он, видно, уже проснулся и сам попросил чаю. Я подошла к Констанции сзади и обняла ее, она обернулась и обняла меня.

— С добрым утром, Маркиска.

— С добрым утром, Констанция. Дяде Джулиану лучше?

— Лучше, немного лучше. И дождь сменился солнышком. А тебе, моя хорошая, я сделаю на ужин шоколадный мусс.

— Я люблю тебя, Констанция.