Ранним осенним утром я расстался со своей сестрой Тонькой, худенькой девочкой с белыми косицами, связанными на затылке пестрой тряпочкой.

Вместе с матерью она собиралась проводить меня до пристани. Крепко цепляясь за карман моего пиджака, сестренка прошагала со мной вдоль улицы мимо длинных колхозных дворов и амбаров, но за селом, окинув взглядом унылую равнину с потемневшим жнивьем и одиноко вьющуюся по ней дорогу, вдруг остановилась и стала прощаться. Она вытянула тоненькую шейку, важно поджала пухлые губы и учтиво протянула мне руку пальцами книзу.

— Прощайте, Димитрий Александрыч, — степенно произнесла она и, хихикнув, поклонилась.

— Ты не озоруй тут, смотри, слушайся мамку-то, — сказал я по-взрослому — серьезно и наставительно.

Школа не имела тогда своих учебных мастерских, и практику учащиеся проходили в цехах.

С заводом нас знакомил мастер-инструктор Павел Степанович, сухонький, аккуратный старичок в очках, которые или поблескивали на лбу под козырьком кепки, или крепились на самом кончике носа. Лицо мастера было хитро оплетено мелкими морщинками, расположенными так, что они придавали ему веселое, даже по-мальчишески задорное выражение. Двигался он частыми шажками, легко и споро, чуть согнув ноги в коленях и руки в локтях, будто собирался пуститься вперегонки. По основной своей профессии он был столяр. Испытующе приглядываясь к нам, он подбирал в столярную группу наиболее, по его выражению, «талантливых» ребят.

Из всех цехов, которые мы с Санькой видели, больше всего пришелся по душе, конечно, столярный. Решив учиться столярному делу, мы перетянули на свою сторону сначала Ивана, потом присоединились к нам и Болотин с Фургоновым. Побывав однажды в мастерской и понаблюдав за работой столяров, Фургонов заметил с удивлением и завистью:

— Чиста́ работа! Для белоручек… — и шепнул Болотину: — Останемся здесь…

Долго мы допытывались у Сергея Петровича, зачем его вызывали на завод в тот вечер. Но он не говорил, только трепал нас по щекам и, улыбаясь, отвечал односложно:

— По делам, ребята…

— По каким? — настаивали мы. — Скажите, что случилось?

— Мало ли что может случиться! Завод наш большой, всяких дел пропасть. Есть кое-какие узлы, их надо распутать, некоторых людей надо проверить…

Приближались экзамены. Они представлялись нам в виде высокого каменистого перевала на нашем пути, который мы обязательно должны были взять, чтобы идти дальше. Там — каникулы на два месяца, там — Москва.

О Москве мы говорили много и горячо. Она входила в программу нашей жизни так же верно, как экзамены, каникулы, новый учебный год. Нас беспокоил, а иногда просто повергал в панику только один вопрос: а что, если путешествие наше почему-либо не состоится?..

Как-то раз, встретив меня возле железнодорожной платформы, Сергей Петрович пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

— Как ты изменился, Дима, вырос!.. Как вы там?