Ранним крещенским утром 1971 года по центральной улице Вологды бежала полуодетая и явно нетрезвая женщина. Увидев милиционера, она кинулась к нему в истерике: «Я убила своего мужа!» Экая красавица, а губа разбита, под глазом фингал набухает… «Идите-ка спать, гражданка, – посоветовал блюститель. – Вы сильно выпимши. Не то – в вытрезвитель». «Гражданка» стояла на своем: «Мой муж – поэт Рубцов! Я его только что задушила!» Юный постовой совсем недавно читал стихи Рубцова и потому с интересом вгляделся в полубезумные глаза женщины. Судя по всему, «расхристанную мадам» придется препровождать не в вытрезвитель, а в дурдом…
А БЫЛ ЛИ МАЧО?…
Так оно и произойдет с Людмилой Дербиной (Грановской) спустя совсем короткое время. А между тем покаянные речи заплаканной вдовы вроде бы подтверждались: на полу в квартире по улице Яшина милиция обнаружила труп молодого мужчины. Рядом валялись иконы, пустые бутылки и разбитый стакан.
Так наступило последнее Крещенье для Николая Рубцова, которого многие называют «последним великим поэтом Руси». Впрочем, в подобных выражениях о нем заговорят лишь через годы, а в то морозное утро горожане шептались о странном, диком убийстве парня из «Вологодского комсомольца». При этом из уст в уста передавались такие подробности, от которых женщины бледнели, а мужчин тянуло «напиться, чтоб забыться».
Фамилия Рубцова уже в то время была на слуху среди местных литераторов. Не так уж много проживало тогда в Вологде членов Союза писателей СССР. По пальцам сосчитать… Однако вологжане, в отличие от далеких поклонников его творчества, имели возможность видеть «новоявленного Есенина» живьем, а потому он вовсе не казался им небожителем: одетый в обноски, неопрятный, вечно с похмелья, а то и под мухой. Даже коллеги по перу относились к нему слегка пренебрежительно, панибратски.
Именно таким («под мухой») его впервые встретила 3 мая 1962 года Людмила Дербина – будущая гражданская жена и убийца Рубцова. Правда, было это не в Вологде, а в Москве, в общежитии Литинститута, где Николай, собравшийся поступать в сей престижный вуз, полулегально ютился у знакомых студентов. По случаю первомайских праздников в комнате Рубцова продолжалась пьянка (к ней Николай раз и навсегда пристрастился с16-летнего возраста, когда в 1952-м устроился помощником кочегара на морской тральщик «Архангельск» треста «Севрыба»). И, естественно, в какой-то момент парни пригласили девушек (Людмилу – в их числе). Общага Литинститута буквально осаждалась девицами, и крепость сия вовсе не была неприступной.
Рубцов козырял перед честной компанией своей первой «самиздатовской» книжкой стихов – «Волны и скалы». Он, по воспоминаниям Дербиной, произвел тогда на нее отталкивающее впечатление: поддатый бахвал, одетый кое-как. Похоже, тогда Людмила упустила свой шанс: 26-летний Рубцов как раз созрел для семейной жизни! На очередной вечеринке он сходится с Генриеттой Меньшиковой, от которой в апреле 1963 родится дочь Лена. В так называемом гражданском браке, разумеется – как говорил сам Рубцов, «ну не люблю я жениться».
ТУНЕЯДЕЦ ПРИ ДЕНЬГАХ
Богом для него был Есенин: в 50-е, уже во время срочной службы на эсминце, он стал для Рубцова окном в поэзию. А в 63-м именно из-за Есенина Рубцова выгнали из Литинститута. Николай учинил пьяную драку в ЦДЛ, когда кто-то посмел не причислить Есенина к великим. Ректор Серегин был добр к Рубцову, потихоньку восстановил его… Но ненадолго: в июне 64-го в том же ЦДЛ Рубцов вновь устраивает скандал: официантка отказалась подать ему очередную порцию водки…
Отчисленный, лишенный московского крова, Рубцов едет на Вологодчину, в село Никольское, где до того он поселил Генриетту и тещу (дочка Лена родится именно здесь). И вдруг… Именно в это время, летом 1964-го, нежданно-негаданно подборки его стихов выходят в «Юности» и «Молодой гвардии». Но он отлучен от столицы, от поэтических сборищ. А деревня, воспетая им самим, не приняла его, смотрела враждебно. Реалии колхозного быта оказались совсем иными, чем в поэтических грезах. Рубцов искренне хотел подружиться с земляками, он сорил гонорарами, поил мужиков, а в сельпо вывесили его фото, но не как «знатного земляка», а как… тунеядца! Ему ничего не продавали: не нужны, мол, нам твои деньги, кто не работает, тот не ест! И теща вынуждает зятя уехать из его собственного дома – дескать, ославил нас с дочерью на всю округу…
И колесил он по Руси-матушке, устраивался по рабочим специальностям, но нигде надолго не задерживался – не мог ужиться с товарищами по работе. Все это здорово смахивало на прежнюю, «долитературную» жизнь…