«Русская расовая теория» — уже в одном названии, кажется, заключен парадокс, граничащий с научной фантастикой. Не только в массовом общественном сознании, но даже в среде профессиональных философов, историков, биологов и психологов само понятие расовой теории стойко ассоциируется с европейской и американской культурами XIX–XX веков, и никак не проецируется на историю русской интеллектуальной жизни, ошибочно отождествляемую с бесплотными материями и абстрактными идеалами. Поколения «красных профессоров» сотворили свое черное дело, создав сегодня в воображении даже весьма образованных людей представление о добольшевистской России как о некоем заповеднике благодушия, мечтательности и лени. Чеховская «чайка» да блоковская «незнакомка» в виде неких сверхчувственных мутантов призваны до сих пор парить в воображаемом мире под общим названием «Россия, которую мы потеряли».

Но логика безошибочно подсказывает, что если бы люди, сумевшие создать самую большую в мировой истории империю, действительно руководствовались в своих действиях интеллигентскими принципами и идеалами, почерпнутыми из модной салонной литературы, то они не сумели бы подчинить своей воле даже пядь земли. Сталкиваясь с десятками племен различных рас и самых экзотических вероисповеданий, находящихся не только на разных ступенях социально-политической, но и биологической эволюции, русские творцы империи неминуемо должны были иметь стройное и хорошо аргументированное учение, позволившее им собрать полиэтнический конгломерат в единое устойчивое целое, имя которому — Российская Империя. Усмиряя строптивых, пестуя усердных, воодушевляя безропотных русский завоеватель, купец и чиновник являли собой образцы дипломатичности, договариваясь одновременно с католиками, иудеями, буддистами, мусульманами и самоедами-язычниками, неся всюду славу и волю Великого Русского Царя. Одних только хитрости или предприимчивости было явно недостаточно, так же как и одних благих помыслов, ибо нужно было разбираться в антропологии и психологии новых подданных Его Императорского Величества, знать сильные и слабые стороны их национальных характеров. Играя, как на диковинном музыкальном инструменте, на душевных струнах туземцев, о существовании которых еще вчера и не слыхивал, русский «государев человек» умел добиться нужной гармонии в единой симфонии планомерного движения белой расы на юг и восток. Для такого небывалого в мировой истории явления недостаточно было одних только гениальных интуиций, нужна была собственная расовая теория, четко и доказательно определяющая место русских как расово-биологической общности среди подчиненных народов.

О расовой теории в дореволюционной России Вы не найдете сегодня никаких упоминаний, никаких серьезных работ, никаких ссылок на первоисточники. Всюду царит заговор академического молчания. Русская история, и особенно аспект сильных и позитивных сторон духовной жизни нашего народа сегодня, как и во времена засилья коммунистической профессуры, является как бы «частной собственностью», право на пользование которой присвоено группой ангажированных лиц.

Приступая к изучению древней истории, не всегда отдают себе полный отчет в неизбежных трудностях этого изучения. Сравнивая этот отдел общей истории человечества с другими, например, с тем, который мы привыкли обозначать названием истории средних веков, легко подумать, что наука в своих исследованиях относительно истории древности дошла до конечных результатов, сказала свое последнее, окончательное слово, и нам остается только познакомиться с этими последними результатами во всей их полноте и ясности, отчетливо воспринять и сохранить в памяти последнее слово науки. Если где-нибудь историк может чувствовать под собою твердую почву, если где-нибудь в праве от него требовать строгой точности выводов, ясной определенности каждого суждения, так это, очевидно, в области древней истории. Предмет представляется вполне разработанным и притом не только в главных своих частях, но в мельчайших подробностях и притом во всей своей широте и разнообразии. И действительно, столько веков деятельность исследователей была почти исключительно обращена на разработку истории древнего мира, изучение которой давало, кроме того, исследователю много преимуществ перед исследователем средневековья и новой истории. Не говоря уже о том, что древний мир, в лице своих полнейших выразителей, греков и римлян, завещал нам не только богатую литературу, не только огромное количество вещественных памятников, в которых полно и всесторонне выразились внутренняя жизнь и характер, идеи древних народов, — одним словом, не только богатейший материал и блистательнейшие образцы самого исторического искусства, которые навсегда останутся лучшею школою и примером для новейших историков. Не говоря обо всем этом, я укажу на одно, самое драгоценное преимущество, которым пользуется исследователь древности перед своим ученым собратом, посвятившим свои труды изучению средневековой или новой истории. Между древним миром и новым проходит слишком резкая черта. Древнее человечество, по-видимому, вполне завершило свое призвание: оно сошло в могилу, изжив и даже передав все свое внутреннее содержание, выразив вполне свои идеи не только в практической жизни, но и в вековечных памятниках литературы, искусства, законодательства. Нам ясен, по-видимому, не только исторический ход его существования, но и самые результаты, выводы его жизни. Получив богатое его наследие и начав новую жизнь, новые народы, пошедшие иными путями, руководимые иною путеводною звездою, могут произнести справедливый и безнравственный приговор над жизнью своих предшественников, могут относиться к ним свободно и спокойно. Этим огромным преимуществом не пользуется историк даже средних веков, не говоря уже об исследователе новейшей истории.

Как ни далеки от нашей современности так называемые средние века, каким таинственным полумраком ни подернут в наших глазах их блеск, историк еще не всегда может относиться к ним с полною свободой и бесстрастием. В тревожной, шумной жизни современности, по-видимому, совершенно отрешившейся от всего средневекового, на каждом почти шагу еще чувствуется таинственное влияние средних веков и часто совершенно неожиданно, но тем не менее очевидно и неоспоримо является доказательство, что они еще не кончили своих счетов с горделивою, забывчивою современностью, что они еще предъявляют свои права на жизнь и действительность. На наших глазах передовой народ нового человечества, практическая, положительная Англия еще крепко держится за средневековые формы своих учреждений, и притом вовсе не из какого-нибудь антикварного увлечения, а из веры в то, что это не мертвые формы, что в них еще сохранилось живое содержание, пригодное для настоящего времени. С историей древнего, дохристианского человечества все счеты, кажется, уже кончены. Все, что оказалось в их наследстве пригодного для жизни новых народов, давно уже употреблено в дело, всему составлен отчетливый и полный инвентарь. Современность не чувствует на себе с их стороны того неясного, но тем не менее действительного влияния, от которого она не может еще освободиться относительно средних веков. Наука слишком долго, упорно и настойчиво трудилась над разработкой древней истории; от ее пытливого внимания не ушло ни одно мельчайшее явление жизни древних народов. Труды по египетской истории начались, например, несравненно позже, чем исследование истории Греции и Рима; Египет, по своей исторической важности, далеко не может равняться с Грецией и Римом; однако же простой каталог, брошюр и мемуаров об истории Египта, вышедшей года три тому назад, составляет целую книгу. Кажется, после всего этого наука могла бы подвести окончательно итоги, сказать последнее слово и обратить все свои силы туда, где предстоит еще так много труда, в не совсем еще обследованную область средневековой истории и истории нового времени. Особенно жизнь новых народов идет так быстро, разбрасывается так широко во все стороны, количество исторического материала так громадно, что, даже сосредоточив на его разработке все свои силы, историческая наука, конечно, все еще пожалуется не на излишек рабочих рук, а скорей на их недостаток.

Вспомним еще, что говорить о практичности нашего времени, о преклонении только перед осязательною пользою давно уже сделалось общим местом, что слышатся иногда голоса, горделиво отрицающие не только необходимость изучения древней истории, но и вообще пользу всякого исторического изучения. Эти голоса отрицают крепкую солидарность настоящего с прошедшим и в обращении к прошедшему видят скорей положительный вред, чем какую-нибудь, хотя бы и гадательную, пользу. Казалось, в настоящее время нора бы и удобно было бы раз навсегда покончить с разработкою древности, с этим жадным рытьем в могилах, откуда, кажется, выбрано уже все, и годное и не годное к делу, и где не остается ничего, кроме праха. Если в какую-нибудь эпоху всего менее уместно и законно может показаться археологическое увлечение древностью, то, конечно, в нашу, когда кипучая практическая деятельность увлекла и увлекает в свой водоворот всех и каждого, когда даже стены ученого кабинета плохо защищают от тревожных запросов современной действительности и не всегда служат надежным убежищем для тихой, сосредоточенной деятельности мысли. Однако же никогда, быть может, как в эту шумную, исключительно практическую эпоху, на изучение древности не тратилось более сил, не являлось столько огромных капитальных трудов по ее истории. В течение последних 50 лет, для истории древнего мира сделано едва-ли не более, чем в предшествовавшие три столетия. И нельзя думать, чтобы деятели последних десятилетий, с таким жаром бросившиеся на изучение древности, были нечто вроде средневековых иноков, отрешившихся от мира с его насущными интересами, с его ежедневными волнениями, позабывших настоящее, чтобы всею мыслию перенестись в далекое прошедшее. Совсем напротив. В той же по преимуществу практической Англии одному из богатейших и деятельнейших банкиров наука обязана историей Греции, на которую пошло около 30 лет предварительных работ. Канцлер казначейства подверг тщательному пересмотру вопрос об эпической поэзии Греции, о происхождении бессмертных поэм, которые связаны с именем Гомера. Наконец, полковнику английской службы, представителю коммерческих интересов Англии на Востоке, обязана историческая наука ключом к разумению клинообразных надписей и полнейшим доказательством достоверности сказаний Геродота, какое мы имеем до сих пор. По другую сторону канала, какой-нибудь месяц тому назад, на Сену, при бесчисленном стечении народа, спущена была римская трирема в полном ее вооружении, построенная под личным наблюдением и по мысли императора французов. Ее вооружение было результатом долгой, мелочной работы целой комиссии специалистов над отрывочными местами древних писателей о постройке военных галер у римлян, над изображением кораблей на древних монетах и барельефах.