Каменоломня была старая, местами даже заросшая лесом, правда, редким. Двигаясь между рахитичными деревцами, Дербен чувствовал на себе взгляды. Полдюжины человеческих, один конский. Конь не обслуживал ни одного из конных воротов или бадьеподъемников – просто стоял у дышла крестьянской телеги с громоздившейся на ней солидных размеров бочкой. Дом, у которого остановилась телега – единственный в окружении нескольких бараков, сараев и домишек, – выглядел жилым, и какое-то время Дебрен пытался понять, почему хозяина не удивляет, что тощая крестьянская кляча ощипывает раскинувшийся под окнами самый обыкновенный – но и единственный в округе – газон. По вознице – заморенному, седому, как и его кляча, мужичку – было издалека видно, что он не здешний, пасти тут свою скотину не имеет права. Сгорбленный, явно пришлый, он стоял сбоку, держа в руке шапку, и осторожно осенял себя знаком кольца

[1]

.

Именно этот жест открыл Дебрену глаза.

Дом с окнами и крыльцом отнюдь не был заезжим двором. Колесо, прислоненное к торчащему на середине газона камню, – не сорванная с цепи вывеска. А траву посеяла вовсе не утомленная однообразием каменного окружения жена трактирщика.

Рядом с колесом горела одинокая, почти невидимая в высокой траве свеча. Бледный огонек терялся в свете красного солнца.

Конь общипывал траву с могилы. Большой. Общей.

– У нас небольшая проблема, – заявил Пекмут фонт Герсельбрюкер, поглаживая длинную седую бороду. – Я не вытаскивал бы тебя из города в такую холодень, тем более что здешний сброд все еще у ворот торчит, но случайно я глянул в окно и заметил что-то зеленое на снегу. Елочка, подумал я. Однако потом вспомнил, что мэтр Дебрен из Даюмки все еще тянет лямку на испытательном сроке, получая плату подмастерья, так что ему наверняка недостает денег на приличную одежду.

Начальник телепортодрома, сокращенно именуемого телепортовиком или даже просто телевиком, Пекмут фонт Герсельбрюкер был единственным известным Дебрену мастером магии, неизменно ходившим в коническом колпаке высотой в три стопы, так называемой мерлинке, традиционной темно-синей одежде, усеянной серебряными звездами размером с блюдце, и натуральной, жутко линяющей шубе из черных нетопырей. Его балахон, когда он не сидел, волочился за ним по полу к вящей радости утомленных работой телепортодромных уборщиц, а носы туфель почти на полстопы опережали пальцы ног и на те же полстопы торчали выше пола. Уже в Дебреновы академические времена ни один уважающий себя чернокнижник, начиная с курсанта и кончая ректором, не позволял себе показаться на улице в чем-либо подобном. Мерлинки и балахоны до пят можно было увидеть исключительно на торжественных, официальных, в основном внутрицеховых сборищах, но и тогда колпаки не превышали высотой стопу или в крайнем случае локоть, а балахоны не опускались ниже колен.

– Из Думайки, – поправил Дебрен. – Что же касается одежды, то я в соответствии с вашими указаниями уже купил синюю с серебряными звездами, чтобы на работе выглядеть настоящим чародеем, а не лесником или Бобином Чапой, лесным разбойником. Я ношу ее на работе. Однако в город возвращаюсь, одевшись по-цивильному, что вы весьма точно связали с финансовыми проблемами. Здесь, во фрицфурдских трактирах, от чародея в парче и звездах надеются получить бог знает какие чаевые, а за куриное бедрышко требуют платить как за фазана, украшенного перьями. Страшно взвинчивает цены соседство телепортодрома.

Пекмут фонт Герсельбрюкер, не вставая с бездонного кресла, обитого шкурой единорога, глянул в огромное, доходящее до потолка окно. Окно было не только остеклено, но вдобавок изготовлено из больших, размером в два локтя, пластин с идеально гладкой поверхностью. Дебрен даже боялся подумать, во что это чудо обошлось. А окон в кабинете было ровно полдюжины.

– Самое большое в мире, – замурлыкал Герсельбрюкер, глядя на тянущуюся милями равнину, идеально гладкую и пустую, словно поверхность озера в безветренную погоду. – Шестьдесят четыре лана урожайной почвы, рядом с рекой и совсем близко от города. Понадобилось целое состояние, чтобы выкупить эти земли, и это всего лишь капля в море расходов. Три полосы, шесть наводящих башен, двенадцать залов для персонала, четыре силочерпалки, две стоянки для веретен, две стоянки для лошадей, кузницы, мастерские, постоялый двор на двести душ, филиалы контор, магазин-прокатная телег и лектик, баня, бордель, таможенный склад, три часовни и две церкви, медицинский кабинет, торговые ряды… Даже собственное кладбище, черт побери! В Тамбурке могут болтать что угодно, но им до нашего телепортодрома так же далеко, как крестьянской халупе до собора. Поэтому неудивительно, что запах золота, причем в слитках, а не в монетах, витает вокруг этого места.