Из подводного тоннеля я выскочил, хоть едва и не порвал гидрокостюм о его стенки на последнем метре. Ликование торжествующим криком рвалось из груди, несмотря на то, что нужно было преодолеть еще неизвестное количество метров водной толщи до поверхности. Плохо, что не успел сделать полноценного вдоха — воздух обрезало сразу и теперь этого самого воздуха стало катастрофически не хватать. До вожделенной поверхности добрался на выдохе, в облаке воздушных пузырей.

Следующие минуты полторы я, не видя ничего вокруг, дышал. Чистый воздух после двух часов дыхания в акваланге, да еще после того, как несколько раз за эти два часа простился с жизнью — это нечто. Когда отдышался, начал воспринимать окружающее, а когда включились мозги, по этому окружению начали появляться вопросы. Самый основной вопрос — а куда меня, собственно, занесло? Ну, это ладно, выберемся из воды — разберемся. Второй напрягающий момент — время суток. Я, помнится, ушел под трясину где-то в начале одиннадцатого. Там, со всеми приключениями, могло пройти часа два с половиной — на большее просто не хватило бы воздуха. То есть, сейчас должно было быть не больше двух часов дня. Здесь же, по всем признакам, царило раннее утро. Серый рассветный воздух, сдобренный хорошей порцией утреннего же тумана, сужавшего видимость метров до десяти, не более. Ну и как объяснить сей феномен? Получается, я пробыл под водой часов пятнадцать. Но такого же, не может быть в принципе. Ладно, запишем это в непонятки, а пока вернемся к вопросу номер раз. А именно: куда я попал и как отсюда выбраться? Еще и не видно ничерта! Ладно, поплыли.

Плыть без акваланга было легко. Однако вскоре прямо по курсу из тумана выросла отвесная стена. Подобрался к ней вплотную, ухватился рукой за осклизлый от тины выступ, глянул вверх. Верхний край терялся в тумане. А это не меньше десяти метров. Стена была все из того же известняка с зелеными пятнами, то ли мха, то ли водорослей. Ни крупных уступов, ни приличных трещин. В общем, не забраться. Куда теперь? Вправо? Влево? Какая, в общем-то, разница. И я поплыл вправо. Плыл минут десять. Стена практически не менялась. Все так же ее верхний край скрывался в тумане, все такой же неприступной она оставалась. Уцепившись за выступ, остановился передохнуть. Вымотался смертельно. Плюс переохлаждение: гидрокостюм у меня мокрого типа, а температура воды в подземном тоннеле вряд ли превышала пятнадцать градусов. Да и в водоеме, в котором теперь бултыхался, довольно прохладно. Начинало конкретно поколачивать. Двигаться надо! Двигаться! Собравшись с силами, замолотил ластами и двинулся дальше вдоль, кажущейся уже бесконечной, стены. Скорость развил приличную и через несколько минут меня начали терзать смутные сомнения. А именно, что я двигаюсь по кругу: чтобы плыть вдоль стены приходилось сильнее загребать левой ногой и вроде бы рельеф стенки начал повторяться. Для проверки этой догадки вытащил из-за пояса найденный Андрюхин нож и поскоблил стену на уровне глаз. Так, чтобы снять слой зеленой тины до чистого белого камня. Поплыл дальше. Уже не так быстро, поглядывая на стену более внимательно. Добрался до соскоба минут через пять. Что называется — приплыли.

Получалось, что я вынырнул в каком-то гигантском колодце, типа сенота, в который сбрасывали своих жертв индейцы майя. Надо же — вспомнилась книжка, прочитанная, по-моему, еще в детстве. Если так, стоит мне поплыть прочь от этой стенки, и я неминуемо должен уткнуться в противоположную сторону колодца. Что ж, проверим, чтобы уж совсем не сомневаться. Поплыл. Уткнулся. Диаметр водоема оценил метров в пятьдесят. Действительно — приплыли. Что называется, из огня, да в полымя. Что теперь? Лезть на стенку? В буквальном смысле? Вот только рельеф этой самой стенки к скалолазанию не располагал. Да и самочувствие мое стремительно ухудшалось, куда там лезть, на поверхности бы удержаться.

Грустные размышления прервал голос, раздавшийся сверху. Женский голос. Молодой. И даже, вроде бы, смутно знакомый. Голос кого-то звал. Негромко. Я замер и прислушался.

А началось все неделю назад. Ранним июльским утром. Первые лучи солнца, показавшегося над верхушками высоченных корабельных сосен, пробились сквозь ткань палатки и защекотали лицо. Вылезать из теплого спальника не хотелось категорически. Я набросил на голову клапан мешка и попытался вернуться в сладкий утренний сон: благо спешить было, ну абсолютно некуда. Сон, однако, стремительно улетучивался. Повозившись, минут, пять и, поняв, что сон ушел безвозвратно, вжикнув молнией, выбрался из уютного лежбища и, проделав ту же операцию с молнией входа, вылез из палатки. Смачно потянувшись, почувствовал, как сонная вялость стремительно покидает тело, которое наполняется взамен бодростью и силой. Никакие кошмары, которых я в тайне опасался, да и вообще сны в эту первую ночь на озере меня не посещали. Вот и славно!

Нырнув в палатку, достал туалетные принадлежности и сбежал по пологому песчаному берегу к озеру. Почистил зубы, умылся. Вода по контрасту с утренней прохладцей казалась теплой, как парное молоко. Растерся полотенцем и повесил его сушиться на ветках росшего рядом с палаткой бересклета. Загудели проснувшиеся вместе со мной комары, прицеливаясь на обнаженный торс. Порывшись в рюкзаке, достал баллончик спрея и побрызгал на кожу. Кровососы метнулись в стороны и стали держаться на почтительном расстоянии.

Однако пора готовить завтрак и разбирать оборудование для погружений. Дров я запас еще с вечера. Нужно было только порубить валежины покороче. Уже через полчаса в кипящую воду посыпались макароны. Минут через десять решил, что макароны готовы, слил воду и заправил их банкой свиной тушенки. Сразу же повесил над костром чайник — пусть закипает, пока расправляюсь с завтраком. Умяв упрощенный вариант макарон по-флотски, напился чаю и занялся вдумчивым разбором вещей и оборудования. Вчера на озеро я приехал гораздо позднее, чем предполагал: место глухое, малопосещаемое жителями окрестных деревень — у них данный водоем пользовался дурной славой, заслуженной, надо сказать. Соответственно, нормальной дороги до него не накатали, ехать приходилось полу заросшими просеками, не менее заросшими лесными дорогами, а местами почти тропинками. Благо мой, пусть не новый и не слишком дорогой внедорожник, пер как зверь, подминая и ломая кенгурятником кусты и даже молодые деревца. Скажете варварство? Может быть, а что делать? Добираться до места-то надо. В общем, я слегка блуданул. А что вы хотите? В последний раз здесь был больше семи лет назад. Вот и заняла дорога вместо часа-полутора все пять. Добрался до места уже в сумерках. Ну и пришлось оборудовать лагерь на скорую руку.

Это лесное озеро мы с Андрюхой открыли для себя лет двенадцать назад. Андрюхин дед Матвей жил в деревне Семеновке километрах в двадцати от него. На карте озеро было обозначено под названием Туманное. Название, надо сказать, вполне заслуженное — вечерами туман на озеро выползал в обязательном порядке. У местных, повторюсь, озеро пользовалось дурной славой, а дед Матвей в деревню к которому мы приехали на пару дней — навестить в летние каникулы, упомянул о нем случайно в разговоре, обозвав Гиблым. Мы с Андреем сразу сделали стойку и вцепились в деда, как два клеща, пока не вытянули из него все, что тот знал о загадочном озере.

В это время нам было по пятнадцать лет, и мы уже два года страдали болезнью под названием подводная охота. Два дня мы уговаривали Андреева деда проводить нас до озера. Дед Матвей, было, уперся, мол, нельзя туда — опасно, и сдался только на второй день уговоров. И то после того, как Андрей пригрозил, что мы доберемся до озера сами по карте и уж тогда без его присмотра оторвемся по полной. В общем, дед обещал проводить, но с условием, что мы торжественно поклянемся со своими ластами и подводными ружьями в воду не лезть и ограничимся традиционной рыбалкой с берега, в крайнем случае, с резиновой лодки. Скрепя сердце, мы согласились на эти кабальные условия, утешая себя мыслью, что в следующий раз отправимся туда одни — вот тогда и повеселимся.

Вообще мы с Андреем Анюшиным были, что называется, друзьями детства — сидели в детском садике на соседних горшках. Родители наши познакомились, когда нам было года по три. Отец Андрея устроился на работу в конструкторское бюро, в котором трудился мой родитель. Соответственно, отпрыск его был определен в ведомственный детский садик, который имел честь посещать и я.

Помню, как в первый раз тетя Вера привела за руку Андрюшеньку — тощенькое, тонкошеее, напуганное существо. На тот момент я был шустрым и довольно крепким, для своего возраста, пацаном и, соответственно, верховодил в нашей возрастной группе. Чем-то мне новенький глянулся, видно почуял я в нем родственную душу. В общем, я взял Андрея под свое покровительство. Видно в благодарность за это следующие четыре года он ходил за мной пришитым хвостиком, с восторгом подхватывая все мои начинания, иногда весьма рискованные и чреватые основательной трепкой от родителей. В начальных классах Андрюха начал проявлять некоторую самостоятельность, но мой авторитет в принципиальных вопросах оставался непререкаемым.

В тех же начальных классах средней школы у Андрюшки вдруг проявилась какая-то безоглядная, отчаянная храбрость, учитывая его субтильное сложение, смахивающая на мазохизм. Впервые я это наблюдал классе во втором. В те времена мы активно осваивали самостоятельную жизнь во дворе нашего дома (выбираться за его пределы, было строго-настрого запрещено) и, соответственно, не обходилось без трений с его обитателями. Тут сыграли роль мой неугомонный характер и тяга к лидерству. Среди сверстников этот фокус (в смысле лидерство) как-то проходил. Хотя, случались и осечки. Обитал в нашем дворе некий Сережка Ухов. Учился он в параллельном классе нашей же школы. Так вот, ему не по вкусу были эти мои командирские замашки. Какое-то время он их терпел, но однажды взбунтовался и получил от меня трепку (а пусть не спорит, если ничего не понимает!). От большой обиды, или общей вредности характера Серега рванул домой и наябедничал старшему брату, который был года на три старше нас. Три года в таком возрасте разница большая, да и сам по себе он парнишка был не хилый. В общем, шансов против серегиного брата у меня не было, но, чтобы не потерять лицо перед дворовой пацанвой надо было драться. Мы сцепились. Братец, видно, хотел просто повалять меня в снегу (дело было зимой), чтобы неповадно было, но после пары полученных чувствительных тычков в физиономию осерчал и начал метелить меня всерьез. И вот тут, лежа в сугробе и почти прекратив попытки подняться на ноги, я услышал дикий визг и ощутил, что пинки, не дающие мне встать, прекратились. Стряхнув с физиономии снег, я увидел следующую картину: Андрюшка, пронзительно визжа, вцепился обеими руками этому жлобу в ногу, пытаясь его одновременно повалить и укусить за заднюю часть бедра. Серегин брат опешил от такой отчаянной атаки и тряс плененной конечностью, пытаясь освободиться. Получалось плохо: друг мой вцепился, как хороший бульдог. И вот в тот момент, когда наш противник наклонился, защемил двумя пальцами тонкую Андрюшкину шею и попытался его оторвать, я с разбегу врезался ему головой в живот. Удар получился славный. Серегин брат согнулся пополам и, хватая ртом воздух, рухнул в снег. Разозлился я страшно, поэтому остановиться сразу не мог и принялся сторицей возвращать пинки поверженному врагу. Андрюха, наконец-то отцепившийся от его ноги, прыгал вокруг с криками: «Дай, дай ему, Витек!» (Витек, то бишь Виктор Быков — это я). Старший Ухов, закрывая лицо от моих ударов, поднялся на четвереньки и вдруг с низкого старта рванул к своему подъезду под восторженное улюлюканье, сбежавшейся на зрелище местной детворы.

Авторитет наш во дворе после этого случая возрос необычайно. Мы, однако, не возгордились и «беспредельничать» не стали (да и кто нам соплякам это позволил бы). К тому же я и Андрей пришли к выводу, что суровая взрослая жизнь, в которую, как мы искренне верили, мы уже вступили, требует умения драться. Потому, после некоторого сопротивления в лице родителей, мы записались в секцию дико популярного в то время каратэ. Благо находилась она всего в двух кварталах от нашего дома. Пацан я был настырный до упертости и отнесся к тренировкам со всей ответственностью. Анюшин, глядя на меня, тоже втянулся и через пару лет с нами старались не связываться даже ребята хорошо постарше нас, тем более ходили мы везде вместе. Пацаны из соседних дворов, вообще, считали нас братьями.

Такой активный образ жизни весьма благотворно сказался на организме Андрюхи: к пятнадцати годам он перерос меня на полголовы, фигура его обрела рельефную сухую мускулатуру. Стал он гибким и пластичным, как молодой хищник из семейства кошачьих. Ангины и простуды, донимавшие его в детстве, были забыты. В сочетании с жесткими золотистыми волосами, голубыми глазами, высокими скулами и правильными чертами лица, внешность его производила убойное впечатление на девчонок. Меня тренировки тоже не испортили, я и в детстве был парнишкой крепким, а теперь, нарастив мышцы (побольше андрюхиных), но имея меньший рост, казался несколько массивным. Цвет волос у меня был ближе к темному, физиономия вполне среднестатистическая — не красавец, но и не урод. В общем, на фоне своего друга, с женской точки зрения, выглядел вполне себе серенько. Во всяком случае, весь наш опыт общения с девчонками свидетельствовал об этом.

Приехали и наши подруги и мы тридцать первого, причем, мы явились уже затемно — проблемы с транспортом. На следующий день первой парой была лекция. Я добрался до нашей «альма матер» неожиданно быстро и уселся на любимом нашем месте, на самом верху амфитеатра минут за десять до начала занятий. Андрей появился и уселся рядом минут через пять. Близилось начало лекции, а наших подруг пока не было видно. Накануне поздно вечером я созванивался с Иринкой и потому не беспокоился — добрались до дома они нормально. Девчонки появились за минуту до прихода преподавателя. Появились, правда, они не вдвоем, а втроем. Вначале я не понял, что симпатичный веселый парень — с ними, думал какой-нибудь новенький с нашего потока. Однако, потому что тот шел за девчонками, как приклеенный, при этом о чем-то оживленно болтая с Иринкой, как можно болтать только с хорошо знакомой, я сообразил, что парень не сам по себе парень. Эта троица отправилась к нам наверх, однако, уселись они не рядом, как обычно, а на ряд впереди, непосредственно перед нами. Девчонки поздоровались, несколько скованно и продолжили треп с этим пришлым парнем. Головы сокурсников синхронно повернулись к нам, демонстрируя самый широкий диапазон чувств — от неприкрытого злорадства (это девчонки), до вполне искреннего сочувствия (в основном пацаны). Хотя, по большей части народ демонстрировал обычное любопытство. Сидеть под этими взглядами было весьма неприятно, во всяком случае, мне. Андрюхе, похоже, так же было не очень уютно, хотя сразу было видно, что клеит мой внезапный соперник именно Ирку. А, самое главное — она совсем не против этого. Во всяком случае, мне так казалось.

С трудом отсидев первый час лекции, я собрал вещи и вторую ее половину провел в буфете, заливая свою нежданную печаль апельсиновым соком: ничего крепче здесь не водилось. Следующей парой были какие-то лабы, и наш курс разделился по группам. С девчонками мы, к счастью, учились в разных группах — видеть Ирку не хотелось категорически. В лабораторию я вошел перед самым приходом преподавателя, чтобы избежать расспросов однокашников и сел рядом с Андрюхой. Тот, видимо, уже успел порасспросить Валентину, и порывался мне что-то сказать. Я довольно резко оборвал его и он, обидевшись, замолчал.

После лабов был большой обеденный перерыв. Я, нарочно не спеша, собирал свои вещи, дожидаясь, чтобы все разошлись. Андрей опять попытался со мной заговорить.

— Андрюх, не сейчас, — помнится, ответил я. — Иди обедать.

Мой друг, пожав плечами, вышел из лаборатории. Я тоже двинулся к выходу и здесь в дверях, нос к носу столкнулся с Иркой.

Итак, через шесть лет московская жизнь достала меня окончательно. Все чаще терзали приступы вроде бы беспричинной тоски. Ностальгия по малой Родине проснулась. Я честно с этим боролся. Примерно полгода. Периодически включал «я-второго». Не помогало. В общем, через шесть месяцев бороться устал. Продал бизнес, квартиру, загородный дом и уехал в свой родной город. Денег от всех этих продаж для нашей провинциальной глуши получилось неприлично много. Купил просторную квартиру в центре — что поделать, привыкаешь к комфорту быстро. Да и чего экономить — денег немерено. Оставшуюся сумму положил в надежный банк под хорошие проценты. Заниматься бизнесом пока желания не было — устал.

Остаток зимы после переезда предавался блаженному безделью. Даже спорт забросил, чего до сих пор себе не позволял. Так что к весне набрал лишних килограммов пять. С приходом тепла очнулся от спячки. Организм, привыкший за последние годы к сумасшедшему темпу жизни, требовал действия. Начал с восстановления физической формы. Нашел друзей из прошлой жизни. Некоторые продолжали занятия спортом. Присоединился. Восстановил форму на удивление быстро. Жизнь начала обретать гармонию — общение с друзьями, тренировки, душевный покой…. В таком блаженном состоянии я дожил до лета. В начале июня кампанией выбрались на пикник к одному из пригородных озер. Выпили, закусили, полезли купаться. Я заплыл почти на середину этого немаленького водоема. И вот тут в воде меня опять нахлобучила ностальгия. Видимо, всплыли ассоциации из прошлой жизни: подводное плавание, охота, Андрюха, дружба, Ирка, любовь. Вылез на берег в растрепанных чувствах. Ребята стали расспрашивать, что случилось. Отговорился головной болью, улегся на травку и попытался разобраться в своих мыслях и желаниях. Получалось не очень. Но, в конце концов, все же, решил воплотить в жизнь два момента. Первое: возобновить занятия подводной охотой — ну просто потянуло неодолимо. И второе — посетить озеро Туманное, оно же Гиблое и поискать там Андрюху. Его я, кстати, давно простил. Посмертно, к сожалению. Вот так, ни больше, ни меньше. Я понимал, что моего друга искали профессионалы, причем сразу после исчезновения — ребята рассказали об этом подробно. И теперь, через столько лет возобновлять поиски, да еще и в одиночку вряд ли имеет смысл. Но в таких вопросах логика отступает перед эмоциями. Мне это было просто нужно, без всякого логического оправдания.

Решено — сделано. Я начал закупать водолазное оборудование, параллельно возобновив занятия подводным плаванием, совмещая их с охотой. Нашел единомышленников. В нашем городе, оказывается, существовал клуб дайвинга и подводной охоты. Народ здесь подобрался самый разный от мужиков под шестьдесят, до пятнадцатилетних пацанов — до боли напоминающих нас с Андрюхой десятилетней давности.

Через месяц оборудование было приобретено и испытано. Я загрузил его в прицеп недорогого подержанного джипа, обладающего, тем не менее, главным для меня свойством — хорошей проходимостью на бездорожье. Никого из друзей с собой брать не стал. Ни с кем даже не поделился своими планами. Все предстоящее должно было стать только моим, сугубо личным делом.

Раннее утро. Середина мая. Вернее, по здешнему — травеня. Солнце, только начинающее подниматься над морем, не успело набрать томительного дневного жара, и мы расположились под открытым небом на палубе кормовой надстройки рядышком с рулевым веслом. Мы, это Ваш покорный слуга, Туробой с Хегни, ставшие для меня, практически, двуедиными, Лотар и Хулагу, тоже, как ни странно, весьма сблизившиеся за прошедшие месяцы, ну и Волеслава, куда ж без нее, ставшей, вообще, моей тенью. Отсутствует она только ночью, к некоторому сожалению, надо сказать. Ну да какая может быть тень ночью.

Как вы уже поняли, мы плывем, или, наверное, правильно, по маремански, идем на корабле. Причем, не на одном, а на трех. В смысле, наша маленькая флотилия состоит из трех кораблей, идущих сейчас гуськом метрах в ста друг за другом. Корабли варангские. Или варанговские? Черт знает, как правильно! Корабли большие, относительно, конечно. Предназначенные для плавания по морю. Те, что они используют на реках, один в один драккары, которые я часто видел на картинках и в кино. Морские версии судов северных воинов отличаются весьма заметно. Во-первых, они больше — метров пятьдесят в длину и около шести в ширину, высотой метра четыре с половиной (от киля до фальшборта в самой низкой средней его части). Во-вторых, имеются надстройки — носовая и кормовая, в которых расположено, что-то вроде кают. В кормовой для вип-персон, в носовой — для отдыхающей смены экипажа. Вернее, собственно каюты только в корме. В носу — одно большое помещение без перегородок. Кажется, в нашем мире это называлось кубриком. Хотя, возможно, ошибаюсь — не большой спец по морским делам, извините. Ну и, в-третьих, парусное вооружение. На судне имелось две мачты с несколькими прямыми парусами и бушприт, с крепящимися к нему двумя парусами косыми, треугольными. Стакселями, кажется.

Управлялся такой кораблик большим кормовым веслом, которым орудовали два человека. Между кормовой и носовой надстройкой располагались места для гребцов. Всего имелось двенадцать пар весел, каждое из которых ворочали два человека. Соответственно, одновременно требовалось сорок восемь гребцов. Еще сорок восемь — отдыхающая смена и одновременно парусная команда. Плюс рулевые и капитан. Итого, без нас пассажиров, чуть больше сотни человек. На трех кораблях — три сотни. Три сотни воинов, ибо варанг — это всегда, в первую очередь, воин. И только потом — матрос, торговец и далее по списку. Плюс сто воинов моей личной дружины, равномерно распределенных по кораблям. И еще Волеслава взяла с собой четырех жриц-телохранительниц. Большого толку от них, как от телохранительниц, я не видел. Вероятнее всего, ей просто было бы неуютно одной находиться среди сотни с лишним мужиков в тесноте корабля. Ну, пусть будут.

Без такого вот сопровождения Велимир сотоварищи отказался меня отпускать в самый центр здешней империи зла. Отпускать, строго говоря, вообще не хотел. Правильно, одного посланца уже отправили — с концами. А теперь и второго. Нам с Осмомыслом стоило больших трудов и кучи времени, чтобы, в конце концов, убедить его в необходимости этого моего путешествия. Аргументы мы использовали следующие.

Первое: не так уж я теперь Велимиру и нужен. Славы, да и вообще все народы за пределами великой стены освобождены от румийского владычества. Сам Великий князь довольно успешно объединяет под своей рукой славские племена и не далек тот день, когда подгребет под себя их всех, организовав здесь этакий аналог Киевской Руси с собой любимым во главе.

Итак, мы вшестером устроились на палубе кормовой надстройки. Как уже сказал, стояло ранее утро. Жара, воцаряющаяся днем, еще не наступила. Но было тепло. Соответственно, оделись мы довольно легко. Мужская часть компании только в короткие до колен светлые полотняные штаны. Женская, в лице Волеславы и, расположившихся неподалеку четырех жриц, в такие же штаны и легкие рубахи, застегивающиеся на костяные пуговицы. Две верхние они расстегнули, демонстрируя соблазнительное декольте. Да и тонкая ткань рубах позволяла рассмотреть некоторые анатомические подробности. Волеславу, похоже, это нисколько не смущало. Я, вообще, заметил, что славские женщины в смысле одежды не отличались особой стеснительностью. Язычество, что ли свой отпечаток наложило. Наши славяне, похоже, до принятия христианства тоже имели довольно простые нравы. Вспомните ту же Купальскую ночь.

Так вот, если жрицу ее наряд нисколько не смущал, того же нельзя было сказать про нас мужиков. Лично мне приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы не пялиться на соблазнительные округлости, растягивающие ткань рубахи и виднеющиеся из расстегнутого ворота. Остальные мужики тоже старательно отводили глаза. Им, ко всему, еще было неудобно и передо мной. Считалось, что Волеслава моя женщина. К сожалению, сама она, видимо, так не считала.

Особенно тяжко приходилось Хулагу: нравы у кочевников посуровее и бедный парень, то краснел, то бледнел, не зная, куда девать глаза. Сама мерзкая девчонка полулежала в томной позе, на здоровенном ковре, изредка прихлебывала вино из чаши и лукаво поглядывала на смущенных нас.

Ковер любезно выделил капитан, купивший его в Византии в подарок супруге. Ковер похож на персидский, большой с мягким высотой по щиколотку ворсом. Мы вшестером вполне на нем помещались. Еще и оставалось место для капитана, иногда присоединявшегося к нашей компании. Телохранительницам Волеславы, правда, места не хватило, и они пристроились у борта, любуясь морским пейзажем. В центре ковра стояла огромная чаша с фруктовым ассорти. Периодически, то один, то другой из нас протягивал руку, брал с блюда какой-нибудь фрукт и впивался зубами в сочную мякоть. Царило неловкое молчание. Я уже объяснил, с чем связанное. Вальки это, правда не касалось: она, как уже было сказано, чувствовала себя вполне комфортно.

Глянув, в очередной раз, на смущенного степняка, жрица довольно неожиданно предложила:

До входа в бухту добрались за четверть часа. Застоявшиеся дружинники гребли энергично, с огоньком. В бухте ход сбавили, пошли осторожно, стараясь не плеснуть веслами — обнаруживать себя в наши планы не входило. Ночь выдалась безлунной, берег различался плохо. Ориентировались на группу огоньков, горевших, предположительно, недалеко от береговой линии. Держали не на них, а чуть правее. Минут двадцать такого медленного, осторожного хода, и киль шлюпки зашуршал по гальке. Быстро повыпрыгивали, затащили транспортное средство на берег, подальше от линии прибоя. Теперь нужно было найти дорогу, ведущую из бухты. Таковая существовала в единственном экземпляре, поскольку выход проходил через узкое ущелье. Со всех остальных сторон громоздились скалы. Это все объяснил Осмомысл, рисуя схему. Причем объяснял очень подробно, словно видел местный ландшафт своими глазами. Может, так оно и было — где-то же его натаскивали в магических делах. Может здесь и проходил производственную практику?

Воспроизвел в голове схему, прикинул примерное наше местоположение и определил направление движения — вперед и влево, не промахнемся. Оставил у шлюпки пару воинов для охраны, зажег факел, который взял сам, встал в голове нашей маленькой колонны, и мы двинулись вперед, забирая влево. Метров через пятьдесят пляж закончился. Под ногами начали появляться крупные булыжники, чем дальше, тем больше. Вскоре пришлось зажечь еще пару факелов, иначе, идущие в середине и в хвосте колонны рисковали поломать в темноте ноги. Дорога обнаружилась минут через десять. Была она очищена от камней, и идти по ней после козлиных прыжков по булыжникам оказалось весьма комфортно. Скорость движения увеличилась и, спустя еще четверть часа, мы выбрались из бухты, миновав ущелье, с отвесно нависавшими с обеих сторон скалами.

Дорога вела вглубь острова. Местность оказалась почти ровной. Прошли по ней с полчаса, иногда огибая группы скал. Добрались до развилки. Помня схему, уверенно свернул налево. Вскоре начался подъем. Скальные выходы стали встречаться все чаще. Подъем становился все круче. Потом дорога уперлась в скалистую стену, уходящую куда-то вверх, повернула вправо и, прихотливо петляя, повела нас вдоль нее, продолжая подниматься по склону. Еще минут через десять добрались до перевала, представляющего собой расщелину в гребне стены, по склону которой мы карабкались. Через эту расщелину перебрались на другую сторону местного горного минихребта. Начался спуск. Тоже вдоль склона. Пока все в точности соответствовало описанию Осмомысла.

Спустились к подножию. Почти сразу начался новый подъем, и дорога вновь раздвоилась. Нам надо было направо. Повернули. Буквально метров через сто от дороги ответвилась едва заметная тропинка, круто забирающая влево вверх по склону приличной такой горушки. Если бы не знал о ее существовании, мог бы пропустить, но я знал и потому заметил. Свернули на нее и полезли в гору.

Угольная чернота южной ночи начала потихоньку сереть, предвещая скорый рассвет. Шли дольше, чем я предполагал. Хотел добраться до пещеры старика в темноте, воизбежание, так сказать. Ну да, вряд ли здесь бывает слишком много народу даже в светлое время суток, а день все равно предполагали пересидеть где-нибудь у горы.

До кораблей добрались быстро. Гребцы работали изо всех сил — видно дурные предчувствия мучили не только меня. И предчувствия эти оправдались вполне. Едва мы успели взобраться на палубу нашего судна, как из-за скального мыса, далеко выдающегося в море километрах в трех от нас, показались триеры-триремы. Сначала две, потом еще три. Три ряда их весел часто-часто вздымались и опускались, разбивая штилевую гладь моря. Прикинул скорость. Получалось, минут через десять-пятнадцать румийские суда будут здесь.

Команда быстро выбрала якоря, гребцы опустили весла на воду и наш корабль пошел на сближение с двумя другими нашими посудинами. Пара минут, и мы встали борт в борт. Капитаны быстро о чем-то переговорили, а потом одно судно из нашего отряда ударило веслами и рвануло прочь от преследователей. Ко мне подбежал наш капитан и скороговоркой изложил свое видение ситуации, а заодно и план действий. Суть сводилась к следующему. Румийские триремы (все же капитан назвал их так), оказывается, на веслах двигались гораздо быстрее наших корабликов, а поскольку царил штиль, уйти от них шансов не было. Капитан предложил план, который, собственно, уже начал осуществляться. Одно судно пускается в бегство. Два других, одно из которых наше, идут навстречу врагу, вроде как прикрывают бегство первого. Румийцы решают, что тот, кто им нужен, находится на судне-беглеце и основные силы бросаются за ним. Нами займутся, скорее всего, два корабля. Потому мы должны в абордажном бою уничтожить их экипажи и уходить как можно дальше, пока румийцы догоняют убегающий корабль.

Спрашивать, что станет с экипажем этого корабля, не стоило. Вообще план грешил кучей допущений. Например, что мешает сразу всем судам румийцев разобраться с нашими двумя, а потом догнать третье. И даже если нами займутся только два румийца, почему это капитан уверен, что мы победим в абордаже? Эти сомнения я озвучил. Капитан пожал плечами и без особого пиетета к моей персоне, скорее даже агрессивно спросил, что, собственно, могу предложить я? А, собственно, ничего. Потому махнул рукой: действуйте.

Наши два корабля развернулись и, не спеша двинулись навстречу румийским. Те, к тому времени, выстроившись в неровную линию, быстро приближались. Когда до врагов оставалось метров сто, с их стороны раздался грохот и в нашу сторону полетели не крупные, в два кулака, булыжники. Ого, оказывается, у румийцев катапульты имеются. Этакая корабельная артиллерия. Хорошо немного — камни летели не слишком густо. А может это потому, что пока стрелять могут только устройства, установленные в носовой части, те, что бьют по курсу. Первый залп ушел в молоко. Во всяком случае, в наш кораблик ничего не попало. В соседний, вроде бы, тоже. Камни подняли не высокие фонтаны воды справа, слева и впереди.

Расстояние стремительно сокращалось. У меня возник вопрос, как, собственно, мы будем сцепляться с кораблем противника для абордажа на полном-то ходу? Ладно. Надеюсь, наш капитан знает, что делает. В этот момент два вражеских судна, идущих в середине строя и держащих курс на два наших корабля, начали заметно замедлять ход. Три румийца, двигающихся на флангах, одно на левом и два на правом, вырвались вперед и через минуту поравнялись с нами. Со стороны нашего кораблика оказалось два вражеских. Дистанция до ближнего составляла метров пятьдесят. И тут враги выдали следующий залп. Действительно, на бортах у них стояло еще несколько катапульт, так что этот залп получился ощутимо мощнее. В нас попало три булыжника. Один, угодив в нижнюю часть грот-мачты, отскочил в море, оставив на ней глубокую отметину. Второй попал в борт выше ватерлинии. Проломил его и застрял где-то в трюме. Третий, разбив в щепки фальшборт, убил наповал одного гребца и изувечил второго. Варанги из отдыхающей смены быстро вытащили из-за весла пострадавших и заняли их место. Тем не менее, ритм гребли сбился и наш корабль рыскнул вправо, подставляя левый бок, приближающемуся к нам спереди румийцу. Я оглянулся на капитана, держащего рулевое весло. Ну же, доворачивай! Сейчас получим тараном в борт! Вон он то и дело показывается из волн. Капитан, однако, не торопился выправлять курс. Он даже еще больше свалил судно вправо, словно специально подставляясь под удар. Глянул влево. Наш второй корабль совершал в точности такой же маневр. Что, тоже получил булыжником в гребцов, или это заранее задумано?

Второй день уходим от погони. Вернее, мечемся, как загнанные зайцы по северо-западному углу Эгейского моря. Обложили нас качественно со всех сторон. Первые признаки погони обнаружили к середине следующего после морского сражения дня. Несколько парусов замаячило на западном горизонте. Триремы шли нам почти навстречу под острым углом. К этому времени поднялся хороший юго-западный ветер, а с такой площадью парусов скорость варангских кораблей оказалась ощутимо больше. А еще имелись косые паруса, благодаря чему мы могли идти круто к ветру. У румийцев на боевых кораблях почему-то стояло только прямое парусное вооружение. Повернув на север, мы довольно быстро оторвались от преследователей, но уже ближе к вечеру прямо по курсу опять показались вражеские корабли. Ветер для них оказался почти встречным, потому триремы шли на веслах. Снова взяли курс на северо-запад. Ветер к тому времени задул с запада. Почти встречный для нас. Косые паруса, тем не менее, позволяли двигаться нужным курсом. Пусть и не быстро. Когда стемнело, бросили якоря. Ночное плавание в Эгейском море чревато. Румийцы, со слов нашего капитана, мореплавание в темное время суток тоже не практиковали. С рассветом подняли якоря и двинулись прежним курсом. Ветер не сменился, потому скорость опять была не большой. Уже примерно через час слева и впереди вновь замаячили паруса трирем. Снова повернули на север и к полудню опять нарвались на преследователей. На этот раз триремы показались почти одновременно с трех сторон: с юго-запада, с севера и с северо-востока.

У румийцев, оказывается, хорошо поставлена система оповещения, работающая на основе гелеографии. Если не путаю названия, конечно. Кто не знает, это система сигналов, передаваемая посредством вспышек света, при помощи зеркала. Почти на каждом крупном острове Эгейского моря, на самом возвышенном месте стояла вышка с зеркалом на верхней площадке. Нацелившись на вышку, стоящую на соседнем острове, зеркало наклоняли вверх-вниз. Получались прерывистые вспышки. Румийцы разработали свой аналог азбуки морзе и могли передавать достаточно объемные текстовые сообщения. Дальность передачи иногда превышала сотню километров. Для Эгейского моря, наполненного островами, как суп клецками, этого было более чем достаточно. На суше такие вышки покрывали своей сетью всю территорию Империи, потому информация из одного ее конца до другого проходила менее чем за сутки. При условии соответствующей погоды.

Об этом нам рассказал Андрокл, который решил остаться в нашей компании. Рассказал еще много чего из жизни Империи. Человеком он оказался информированным и потому весьма полезным. Уже к вечеру позавчерашнего дня, когда поостыла горячка боя, и мы обычной своей компанией плюс наш новый спутник устроились на корме после ужина, я попросил его немного поведать о себе.

— Я из Эллады, — отхлебнув вина из чаши, начал Андрокл. — Родился в Афинах — главном культурном центре обозримой ойкумены. — Потом, с сомнением глянув на нас, добавил:

— Это в Аттике.