Самое первое…Я выхожу на берег, отряхивая морскую воду с гривы. Выхожу на берег — будто впервые. Хотя… какой же это первый раз? Я и раньше выходил — забавляясь с народом матери, с бессмертными, и с народом отца — с людьми. Тогда это были просто забавы. Я мог из мальчишки оборачиваться жеребенком, мог возить их на своей спине, мог бегать с ними наперегонки, не задумываясь, на двух или четырех ногах бегу. Я плыл по морю, играя с прибрежным народцем, я бежал по волнам, я и был — волнами, белогривыми, буйными; я бился об утёсы грудью, я вскакивал на скалы, в последний миг сменив облик и уцепившись тонкими мальчишечьими руками за острые камни…Я мчал бок-о-бок с Манавиданом — моим отчимом, другом и вечным соперником… два коня, два юноши, два океанских шквала. Скорее названые братья, чем бывший муж Рианнон и ее сын. Мы двое, противники и неразлучные друзья — мы резвились, то шутя недобрые шутки, то спасая людей, таких беспомощных перед морем; мы уходили на самое дно, забавляясь тем, что будили спящих веками чудищ и поспешно удирали от них; мы ласкали подводных дев, соперничая из‑за их любви и позволяя им вплетать жемчуг в наши гривы; шторм и штиль, удача и рок — всё это были мы двое. Всё море было нашим домом, отмели и глубины, заповедные воды Рианедд и владения Ллира Лледиата — как нет границ волнам, так не было и запретов для нас. О таких люди говорят «не разлей вода». Много лет мы и были — водою, и не одно течение не осмелилось бы послать свои воды туда, где резвились мы двое. Но я выхожу на берег, и вода течет с моей гривы. Не оборачиваюсь. Зачем оборачиваться? Я всё знаю, я слышу. Там, посреди моря, ржет серый жеребец, встав на гребень волны, словно на скалу. Он ржет, и бьет воду копытами. Манавидан не простит мне, что я избрал землю моей матери. Избрал народ не отчима, а отца. Народ людей. Я выхожу на берег. Серые волны бьют об утесы, будто хотят сокрушить эту землю. Землю, которой я нужнее, чем безбрежному морю. Меня ждут. Люди… я еще не знаю их имен, кроме одного: Динас. Он поможет мне стать правителем народа людей. Я меняю облик. Пока это легко, но мать объясняла мне: как только я изберу свой путь, больше не превращаться мне так спокойно, как человек меняет одежду. Одежда… их одежды на мне нет. Кажется, это неправильно? — надо спросить у Динаса, ему еще предстоит научить меня быть человеком. Но сейчас это неважно. Я простираюсь на этой земле, земле людей. Я — выбравший. Я — человек.

— Я, Марх, по воле своей матери король Корнуолла…

Итак, сын Рианнон, ты выбрал. Выбрал — землю. Я ли ни рассказывал тебе о тех кошмарах, что подстерегают нас на земле? Я ли ни говорил о том, как женитьба на твоей матери превращала меня долгие годы то в охотника, то в пахаря, то в седельника, то в сапожника? И я, могучий сын Ллира, брат самого Бендигейда Врана, был принужден обучать людей этим ремеслам, доколе не было снято заклятие! Я, властитель моря, трудился как раб — и для кого?! для жалких людей! А теперь ты, Марх, сын моей жены, по собственной воле идешь, чтобы стать таким же рабом. Тебя назовут королем — но не оставят тебе и дня воли. Я презирал бы тебя, будь ты мне чужим. Будь ты просто сыном Рианнон, как Придери. Но тебя я взрастил как сына — и покараю тебя как отец. Ты человек теперь? Что ж, тебе доводилось видеть как часами и днями забавляются волны с потерпевшим крушение человеком! Ты узнаешь это сполна, предатель. Нет пощады сыну, пошедшему против отца. Отныне морю никогда не быть твоим домом. Беду и только беду принесет тебе море!

* * *

Вороной конь выходит из моря — и превращается в нагого могучего юношу со спутанной гривой длинных золотисто-рыжих волос. Белоснежная кобыла скачет на берег с холмов. Нет, не кобыла — всадница на белой лошади. Нет, не всадница — знатная госпожа в белом платье бежит по камням навстречу сыну.

— Матушка.

— Сын мой! Я знала — ты не останешься безучастным к моей мольбе.

С чего мне начать мой рассказ? Не с тех ли времен, когда могучий Ху Кадарн пришел сюда, в Прайден, с первыми людьми? Когда родился Араун, владыка Аннуина? Или с других времен, когда опустилась суша, связующая Прайден с бескрайней землей на юге, когда хлынули воды Ворруда, отрезав наш остров от иных земель? Тогда случилось и иное, сын мой: разделились не только суши, но и миры. Наш мир начал отдаляться от мира людей. Раньше любой из нас мог запросто придти к людям, раньше для любого человека был открыт и Аннуин, и Авалон, — потом же это стало доступно лишь избранным и лишь в отдельные дни. Ты спрашиваешь меня, сын мой, почему это плохо? Узнаю слова Манавидана — тот так и не простил, что ему долгие годы пришлось жить среди людей. Он был бы рад вечной границе меж мирами…Я отвечу тебе так, сын Мейрхиона: как вода, если ей не дают течь, превращается в болото, как дерево от избытка воды гниет и падает, так и наши два мира лишатся жизни, будучи разделены. И вот когда Араун, владыка Аннуина, понял, какая беда нам грозит, он нашел Аннуину второго короля. Человека. Его звали Пуйл. Он стал править Аннуином, миром волшебства, Араун же — миром людей. Так заново возникла едва не утраченная связь. А потом, когда Пуйл вернулся к людям, я стала его женой. И родился Придери, второй человеческий король Аннуина. Придери держал врата миров открытыми. Но теперь он убит Гвидионом.

* * *

— Погоди, матушка. Не всё сразу. Скажи теперь: чего ты хочешь от меня? Мести за Придери?

— Когда‑нибудь ты отомстишь за него. Но сейчас ты должен не дать оборваться связи смертных земель и Аннуина. Ты — мой сын, но ты — сын человека. Твой отец Мейрхион был владыкой Дал Риады, дальней северной земли. Ты можешь стать человеком, как он. И тогда — кому как ни тебе быть вторым королем в Аннуине, наравне с Арауном?

— Стать человеком… Динас говорил мне об этом. Но что это означает? Короткий век смертных?

Пойдем, Марх. Пойдем прочь от моря. Поднимемся хотя бы к рыбацкой хижине: оденешься, съешь горбушку хлеба, глотнешь пива. Издалека посмотришь на черную громаду Тинтагеля — твою столицу, которой еще только предстоит стать действительно твоей. В замке живет другой король — уже

бывший

король Корнуолла, но всё еще очень опасный. Араун и Рианнон лишили его власти, они отдали страну тебе — но тебе еще предстоит иметь дело и с этим противником. Ты станешь хорошим королем, Марх. Лучше чем тот, что в бессильной ярости заперся в Тинтагеле, пытаясь удержаться за землю, уже вышедшую из‑под его власти. Я это просто вижу. Я же сенешаль этой страны.

* * *

Сквозь серые тучи — рваные желтые линии. Не сразу поймешь, что это — низкая поздняя луна. Огромная.

— Динас, расскажи мне о Корнуолле. Сколько лет ты живешь здесь?

— Это меряется не годами, Марх. И не веками.

Корнуолл всегда был частью скорее Аннуина, чем мира людей. От равнин Ллогра его отгораживает жуткое пристанище нечисти: болота Девона. От полной чудес Кимры — устье Северна. Страна, у которой только два берега — западный и южный. Страна, отделенная от всего Прайдена. Вглядись в эти скалы, Марх, — и ты увидишь очертания древних стен. Стен, где каждый камень высотою почти в рост мужчины и в два роста длиной. Не спрашивай меня, что за исполины сложили их. Я не знаю. Это было прежде меня. Не спрашивай о возрасте этой кладки, я знаю лишь одно: когда светлейший Бели, мудрый Бендигейд Вран и проклятье Прайдена — Сархад Коварный — возводили Хоровод Великанов, тогда стены Корнуолла

уже

были седой древностью. Корнуолл — это словно огромный дракон, уползший с Прайдена в море… и уснувший в водах Рианедд. Века изъели его плоть, оголили кости, исполинское чудище кажется мертвым — но оно живо, Марх. Под окаменелыми костями бьется сердце корнуольского дракона. Научись дышать в ритм с ним — и ты станешь королем Корнуолла.

* * *

Они шли вдоль скальных стен. Рядом лежала еще одна плита… больше всего это походило на то, что древние строители приготовили еще один камень для своей стены, но раздумали класть. Марх с Динасом шли мимо, и сын Рианнон невольно сосчитал шаги. …сять, одиннадцать, двенадцать. Дюжина шагов в длину камня, оставленного без надобности. Марх свернул, измерил шагами ширину камня. Семь. И высотой ему по грудь… это не так уж и много — сын Мейрхиона не мог похвастаться большим ростом. Вот такой ненужный камень. Вокруг пышно растут папоротники. Марх положил на него руки, прислушался. Нет, ночь была тихой, только море вздыхало внизу. Марх слушал иное. Он ощущал дыхание спящего дракона, неразличимую глазом жизнь этих скал, видел мельчайшие искры жизни, до сих пор пронизывающие стены древнейшего из народов…

— Расскажи… — выдохнул он. — Что я должен делать? Я ведь еще не король, хоть моя мать и называет меня так.

— Да, — кивнул Динас. — Ты пока не король. В Прайдене королем может стать тот, кто выдержит схватку с одним из Великих Кабанов.

Внимай велениям воды, вслушивайся в ее веселые возгласы. Вверх, вверх, вверх! Посмей пройти против течения. Властный — вверх! Веселый — вверх! Великий — вверх! Вымокший — вверх всё равно! Победа — в преодолении порогов. Победа — в пути вопреки преградам. Выше! Веселее! Меряй мерзавцев мрачностью! Суди по смеху о сильном! Рвись против рутины! Вверх!

* * *

Челнок, повинуясь песни мага, летел против течения, а Лосось пел, и Марх жадно вслушивался в его голос. Потом лодка зашла в заводь. Сын Рианнон выскочил на берег, поклонился.

— Нашел ли ты ту мудрость, за которой приходил ко мне, мой король? — спросил Лосось.

— Надеюсь, что да.

Медленно меняется мир, медленно — и неумолимо. Умей увидеть неизменное в смертном, меняющееся — в монотонном. Мудрость и мера. Умерь стремление. Вожделея власть — смири себя. Жестокий жеребец, ужели забоишься железной уздой взнуздать злость свою? Только тот торжествует, в ком чутка человечность, чисты чувства, честно сердце. Сумей сломить свою ярость, стань сильнее себя. Победи свои пороки. Поймешь ли, что нет победы превыше, чем преодоление себя?

* * *

Марх уходил от Госпожи Лесов смущенный. Сын своего отца, рыжеволосого ирландского пирата, ставшего королем и мужем богини, Марх всегда считал, что победа бывает только над врагом. О победе над собой он не думал… прежде. И сейчас он не знал, как ему вести битву за Корнуолл и что будет победой в ней. Лишь в одном Марх не сомневался: он обязан стать королем. Как именно — разберемся. Дорога вывела его из леса на простор. А в небе реял…

Страсть сильного — свобода. Вольному — вечный воздух. Постигшему парение — покой. Сумей понять: свобода и есть спокойствие. Полет — спокойствие — сила. Слова сплетены, стремления связаны сильнее. Опорой пусть станет пустота. Внимай ветру, доверься воздуху. Надежно незримое, плотно прозрачное. Победой полнится песнь поднебесья.

* * *

Марх внимал песни величайшего из эрлов воздуха, и сомнения уходили, как вода уходит в песок. Отважный призыв Лосося «Вперед! Против течения!» и требование Совы «Смири себя» — эти противоположные мудрости объединялись в песни Орла, и было ясно, что нет разных путей, а есть один, только говорят о нем по-разному, и путь этот — не к власти, а к большему, к высшей победе, и не над собой даже, а больше — над…Но Марх не мог найти сейчас слов для того, что смутно ощущал. Надо было идти дальше. Надо было еще многому научиться.

* * *

Олень из Рединфре был в обличье человека — и сейчас очень походил на Лосося. Тоже дорогие одежды, тоже золотые украшения. И главное — та же стать, то же сдержанное величие, которое будет присуще всегда, хоть в шелках, хоть в лохмотьях. Два старейших эрла Корнуолла были сходны как братья, но если у Лосося человеческий облик ничем не напоминал рыбий, то Олень оставался собою и в двуногом виде. Посадка головы, разворот плеч, длинные сильные ноги — всё выдавало в нем звериную суть. Он милостиво кивнул Марху.

Я пошел вслед за вороном. Тот летел неторопливо, его черный силуэт был хорошо виден в свете ущербной луны. Странная луна: словно ей откромсали верхнюю половину. Равнина сменилась редким лесом, голые деревья тянули ветви к луне, и в ее свете казалось, что все ветви, и большие и малые, растут кругами — кругами лунного света. Странная луна: ущербная, но ярче полнолунья. Под моими ступнями заскрипел снег. Снег на ветвях. Мороз… но мне не холодно. Снег по щиколотку, обжигает ноги — будто по углям иду. Горячит кровь. Весело. А луна — тонкий серпик растущей. Интересно…В какую сторону течет время в этом мире? Мне казалось, я иду одну стражу… ну, от силы полторы. Пусть даже полночи, но никак не более! Но ворон зовет, и я не стану спорить с ним. Иду…Снега позади, ослепительная полная луна пробивается сквозь плотную летнюю листву. И почему меня это не удивляет? Лес редеет. Равнина. Холм вдали. Огромный холм. Ворон летит туда.… Но это не холм. Это череп! Череп высотою в десяток башен…И чернота новолуния. Лишь звезды мерцают в бессветном небе.

* * *

«

Приветствую тебя, король Марх

».Череп не может говорить. У него нет губ, нет языка… нет даже нижней челюсти. Это только кость. Огромная — и живая. Мыслящая.

— Я… приветствую тебя, Бендигейд Вран. Из пустой глазницы вылетел ворон. Почему‑то Марх понял, что это — тот самый ворон. Тот, что кружил над ним вместе с Гургином. Тот, за которым шел сын Рианнон. Ворон… вран… Вран?!

— Ты видел мой поединок с Серебряным Кабаном? Ворон наклонил голову: видел.

«Ты стал королем Корнуолла, Марх. Я рад отдать эту страну достойному

».Сын Рианнон не знал, что отвечать. Он не испытывал торжества победы. Не ощущал, что что‑то изменилось. Он стал королем? Но — он остался прежним…Все задачи (испытания?) исполнены. Но — не хватает чего‑то главного…«

Слушай меня, Жеребенок. Я объясню

».

Араун свято верит, что ты должен обрести могущество, чтобы вы вместе отвоевали у Гвидиона стадо Аннуина, — и тогда всё будет прекрасно. В это верит Араун. В это не верю я. Нет, Жеребенок, я не хочу отговаривать тебя от битвы за священное стадо. Ты обещал этих свиней Гургину, ты хочешь помочь Арауну… ты выйдешь на эту битву, и я надеюсь на вашу победу. Но вернуть священное стадо — это еще не всё. Этого никогда нет поймет Араун. Надеюсь, что это поймешь ты. Марх, Жеребенок, задумайся: что стало с могуществом Аннуина, если Гвидион легко, одним несложным обманом увел у Придери то, что Араун считает воплощением всей силы Мира Магии? Где была эта сила, когда Гвидион морочил Придери?!Аннуин ослаб

до

злой шутки Гвидиона! Задумайся над этим, Жеребенок. Не о священных свиньях думай, не о мести Гвидиону — но об Аннуине и мире людей. Миры расходятся, Марх. Араун почувствовал это — и сделал Пуйла первым человеческим королем Аннуина. Вторым был Придери. Ты станешь третьим… почему‑то мне хочется сказать «и четвертому не быть».Миры расходятся не из‑за злой прихоти Гвидиона.

* * *

Марх внимательно слушал его. Кого? Череп? Ворона? Откуда шел тот голос, которому король Корнуолла внимал с жадностью? Ему мерещилось лицо немолодого мужчины с проседью в гриве рыжеватых волос и густой бороде. Мудрый и властный взгляд. Зеленоватые с коричневыми крапинками глаза. Стрелки морщин, разбегающиеся от глаз. Мертвый Вран… живой?

Не отвлекайся. Неважно, каким я был при жизни. Сейчас я мертв. Да, мертв — потому что я избрал путь людей и был убит обычным копьем. Рана в бедро… не слишком тяжелая, но человека такая может сразить. Вот меня и сразили. Ты избрал путь людей — как я когда‑то. Похвально, но помни: тебя теперь очень легко убить. Не просто легко. Оч-чень легко. Но мы отвлеклись. Итак. Миры расходятся, Жеребенок. Дело здесь не в нас — не во мне, не в Арауне. Дело в людях. Посмотри на небо, Марх. Видишь тучу? Убери ее. Прекрасно. А теперь объясни, как ты это сделал. Не можешь. Да, для тебя владение Силой так же естественно, как дыхание. И так же необъяснимо — потому что нельзя объяснить привычное. А люди — обычные люди, не такие, как мы, — они пытаются ответить на вопрос «почему?» У них есть и еще более скверные вопросы: «как?», «зачем?»Там, где мы просто

знаем

, они — мыслят. И этим отрезают себе путь к

знанию

.

* * *

— Постой, я не понимаю тебя. Почему мыслить — это плохо? И какая связь между расхождением миров и мыслями людей? Ворон хитро скосил глаз, и Вран продолжал:

Вот зверь: он не мыслит, но отлично знает, какая трава ему нужна, если он ранен, какая — от той хвори, какая — от этой. Мы, Древние, знаем то же — только обо всех стихиях, и о том, что вне любой из них. А человек желанием

понять

убивает в себе

знание. С

пособность мыслить убивает в нем всеведение. И он уходит от нас — переставая ощущать наш мир, шаг за шагом теряя способности к магии… Тот, кто способен вот так легко, как ты, убрать тучу, — тот у них считается великим магом, вот ведь как…

* * *

— И они по своей воле отгораживаются от Аннуина, да?

Это не воля, Жеребенок. Это иное — и я не знаю ему названия. Но — они уходят от нас. Рвут единство Аннуина и Прайдена. Вернее — пока еще не рвут. Только ослабляют. Но скоро и разорвут. Араун понял опасность. Он поспешил обменяться властью с Пуйлом; твоя мать была готова терпеть насмешки хуже рабыни, лишь бы Придери стал вторым человеческим королем Аннуина…Теперь — ты. Помни, Жеребенок: дело не в священном стаде. Даже если… то есть

когда

вы отвоюете его у Гвидиона, миры всё равно будут расходиться. Нужно что‑то иное, Марх. Что‑то, что оставит людям всеведенье. Поверх такого обольстительного и неотвратимо губящего их разума.

* * *

Марх очнулся в Корнуолле. Он лежал на камнях рядом с башней. Тинтагел. Король (теперь — действительно король? кажется — да, но, впрочем, неважно) помнил свой разговор с Враном, но ярче всего впечатались в сознание непроизнесенные слова:«Если ты хочешь оградить себя и свою землю от гнева Манавидана, опаши ее на двух быках».Сын Рианнон отлично понимал, о

каких

быках сказал (

не

сказал?) ему Верховный король Прайдена.

С юга надвигалась

сила

. Безумная сила. Она состояла из одинаковых, совершенно равных квадратиков, начищенных до блеска. Ровные безликие ряды… страшные в своей безликости. Нет, больше: могучие в безликости. В нем не было жизни, потому что живое никогда не повторяется. Не найти двух одинаковых снежинок, не то что одинаковых людей.

Это

же было расчерчено по какой‑то сумасшедшей линейке… идеально безликое, и вместе с тем — движущееся по своей воле. Живое?!Но это невозможно! Оно приближалось. Оно уже несколько лет расползалось там, за морем, а теперь идет сюда. Нет, «расползалось» — не то слово. Ровными блестящими квадратами своих зубов оно грызло земли кельтов за морем, поглощая их. Теперь этому слепому чудищу понадобился и Прайден. Вместо воли и буйной прихоти богов эта сила несет с собой Законы. Они ей — вместо богов. И в жертву Законам — еще более слепым, чем до блеска начищенные квадратики! …

кажется, что нельзя быть слепым более или менее, а

этим —

удается… —

в жертву Законам они приносят богов. Они убивают богов! убивают и приносят в жертву…И они идут на Прайден.

Манавидан, я прошу тебя: пошли бурю! Нет. Я не прошу. Я — умоляю. Я готов заплатить любую цену — за самую обычную бурю, какие зимой бывают через день! Богатствами тебя не соблазнишь — но ты ведь гордец, мое унижение будет приятно тебе. Манавидан, я стану хоть рабом тебе, я что угодно вынесу — только подними море! Утопи этот флот! Я знаю, тебе нелегко пришлось когда‑то: ты был вынужден бродить по Прайдену как простой ремесленник. Ты тачал обувь, делал седла… я не помню, что еще. Манавидан, но ведь и тогда никто не хотел оскорбить тебя! Рианнон скиталась вместе с тобой, как простая смертная. Ты же знаешь: связь меж мирами рвалась, всё это было нужно для Прайдена! Манавидан, я сделаю что угодно — если ты пошлешь бурю. Но ты молчишь… и гладко море. Не думаю, что ты сводишь счеты дома Ллира и дома Бели за смерть Карадауга… ты просто ненавидишь Прайден. И волной не пошевелишь против нашего врага.

* * *

Горфан Гуаллт подошел к нему:

— Какие будут приказы,

бренин

?

— Изготовиться пращникам, — бросил Касваллаун. Потом вздернул бровь: — Они хотят завладеть землей бриттов? Они получат нашу землю — по крайней мере, ее камни! еще прежде, чем успеют высадиться. Горфан Гуаллт поклонился, отходя, но сын Бели жестом остановил его:

Так и записать: узнав о том, что галлы многократно получали помощь из Британии, Цезарь, дабы прекратить эти… эти… гм, свинства с их стороны… да, записать: бесчинства… кстати, говорят, свинья у них священное животное… нет, это записывать не надо. Итак, Цезарь грузит свое войско на корабли и с двумя легионами переправляется… перепРавляется, а не перепЛавляется! — на земли бриттов, дабы покарать сей народ. Записал? Говорят также, что остров бриттов весьма обширен и по совокупности своей разделен на три… нет, «на три» уже было раньше… запиши: на четыре части, называемые Ллогр (о Юпитер, и как они выговаривают такое варварское слово!), Альба, Кимра и Корнуолл. Правит же ими, как говорят, император Кассивелаун… откуда я знаю, какие буквы там удвоенные?! Вот победим — расспросим пленных, они по буквам продиктуют. Пока пиши как хочешь, потом подредактируем. Так… император Кассивелаун, муж властный, жестокий и могучий. Кстати, это, наверное, он стоит на холме. Золотой торквес на шее… да он и без торквеса выглядит императором. Серьезный противник. Допишем позже. Мой меч и шлем!

Я не могу устроить бурю, но ветры всегда послушны сыну Бели. Я собираю вас — буйные ветры всех сторон света. Вы для меня сегодня — словно стрелы в колчане. Пока только в колчане — но ждать осталось недолго! Я выпущу вас на врагов… нет, не на этих солдатиков в блестящей броне, а на их корабли. Мне не подвластны морские глубины, но когда над берегом ярится ураган, то и морю приходится несладко. Римляне высаживаются. Их встречает град камней — да, их панцирям это почти не причиняет вреда, но камни бьют и по ногам, и по лицам. А теперь пора и послать ветер. К берегу. Пусть камни летят легче.…Море уже волнуется. Корабли, едва поставленные на якоря, кажутся стаей взволнованных гусей. Погодите, то ли еще будет. Я ведь только начал. Ну, Цезарь? Ты хотел напугать нас мощью римских легионов? Я испугался. Дрожмя дрожу. Правда, твои корабли дрожат сильнее. Мои ветра крепчают, и твоим кораблям недолго держаться на якорях. Что ты предпочтешь? — бежать или погибнуть здесь? Ведь твои два легиона против всего Прайдена — это ничто. Бежишь. Есть чем гордиться — от меня бежит Цезарь.…Но мне не потопить эти корабли здесь, на мелководье. А в открытом море у меня нет власти даже над воздухом. Манавидан! Умоля-а-аю: пошли бурю!!!Молчишь…

* * *

Марх стремительно прошел тропами Аннуина — на восток. В Ллогр. В Каэр-Ллуд. Спросить Касваллауна, что за напасть угрожает Прайдену. Король Корнуолла обнаружил, что не он один пришел к

бренину

с этим вопросом. Здесь были вожди Кимры (даже Эудаф гонца прислал), кантии, икены, и толпа вождей Альбы (Марх, к стыду своему, и не подозревал, что на его родине столько правителей).Все они ждали Касваллауна. А его не было. Соответственно, оказалось более чем достаточно времени на разговоры, сплетни, пересуды. Марх рассказал о своем странном видении нескольким вождям с Севера (один из них, назвавшийся Ирбом, слушал особенно внимательно), но никто не смог объяснить этот странный образ. В общем, на все вопросы должен был ответить Касваллаун. Когда, наконец, появится.

* * *

Он въехал в Каэр-Ллуд как человек — на колеснице. И было заметно, что волосы его, прежде золотые, как у всех детей Бели, теперь… хорошая строчка для бардов: «сын Бели — побелел». Звучит красиво. Гораздо лучше, чем — поседел. Морщины прорезали лицо Касваллауна; он казался человеком, в одночасье состарившимся. Нет, не казался. Он им и был. Его жена Флур, дочь Мигнаха Горра, выбежала навстречу — но бренин отстранил ее, спросив лишь:

Короли Прайдена, вы поняли главное: римлянам не нужна военная добыча. Им даже не нужны наши земли. Они хотят уничтожить наш мир — наши обычаи, наших богов. Нашу душу. И вы готовы встать на защиту.…камень с сердца. Я боялся, что придется вас убеждать. Сегодня, именно сегодня, а не в тот день, когда от горя умер Карадауг, я стал

бренином

Прайдена. Сегодня день моего торжества… и я солгу, если скажу, что мне оно не нужно. Вран знает: я рвался к власти не ради себя — а ради Прайдена. Сегодня я ее достиг — высшей власти. Сегодня вы все, короли Прайдена, — стрелы в моем колчане. Стрелы, которыми мы поразим римлян.

* * *

Касваллаун устало откинулся на высокую спинку кресла. Сделал знак рукой слугам — чтобы обнесли королей вином и едой. Это заставило умолкнуть даже самых возмутившихся намерениями римлян. Сын Бели чувствовал, как по его лбу катится пот: после той битвы даже такое нехитрое дело, как совет, было ему не по силам. Но стирать пот

бренин

не собирался — едва ли кто заметит эти капли. Пусть текут. А вот жест — увидят все. Сам он от еды отказался — нечего расслабляться, не время. Только сделал глоток вина — вернуть силы. Заговорил, по-прежнему не вставая:

— Что ж, короли, осталось лишь решить, сколько войск соберутся в Каэр-Ллуд к концу зимы. Пока вы думаете, скажу я. Мои катувеллауны считают, что свобода стоит дороже жизни. Поэтому все мужчины, способные носить оружие, выйдут в бой. И все мальчишки, владеющие пращой. И все старики, знающие заклятия… да и все женщины, искусные хоть в одном из этих умений. Тишина. И только голос верховного короля:

— Если мы победим — никакие жертвы не будут напрасны. Если же мы потерпим поражение — народу катувеллаунов не стать рабами римлян! Тишина.

Они почувствовали

это

все. Не только короли и эрлы волшебного мира, не только содрогнувшиеся как от смертельной раны боги, не только друиды — но и самые обычные люди. Британия была захвачена. Это произошло не полвека назад, когда Цезарь разбил Касваллауна. Это случилось сейчас. Сегодня. Это сделал новый император — многократно более могущественный, чем Цезарь… хотя трудно представить, что в теле человека может быть собрана такая сила. Этого так и звали — Божественный. Август. Он уже и не мыслил, как человек. Человеку, чтобы захватить дальнюю страну, надо двинуть туда войска… ну или хотя бы наместника прислать, требовать от королей покорности. Август не заботился о таких мелочах. Людям он объявил о своей победе, и отчего бы им и не поверить в очередную, одну из многих викторий императора? Формальности улажены, и Рим ждет очередной триумф: в жертву богам Рима преподносятся очередные трофеи. Вот только это трофеи Цезаря, а не Августа. В мире людей такое — то ли подлость, то ли нелепость. Но Август — не в мире людей. Одного-единственного ритуала, проведенного там, в далекой Италии, достаточно, чтобы сковать Британию. Выпить силу святилищ. Обратить богов в тени. Помрачить разум друидов. Август приносит британские трофеи в жертву богам Рима. Нет, не «богам».Богу. Единственному богу Рима. Остальные даже в Пантеоне превращаются в жалкие тени. Им отныне быть только слугами при новом господине. При Едином боге Рима — Императоре. Августе. Ему уже сейчас спешат возвести храмы по всей империи. Спешат — не понукаемые консулами, трибунами и кто там еще у них… спешат — потому что чтят Августа выше всех прочих богов. Его культ — на века.

* * *

Марх пристрастился к вересковому меду. Забытья это не давало, но мириться с реальностью было как‑то проще. В Корнуолл возвращаться не хотелось. Там было всё в порядке, Марх это чувствовал. За миром людей Динас присмотрит, можно не сомневаться. А за волшебным миром он, Марх, недосмотрел…Король Аннуина блуждал как безумный по кромлехам и каирнам, перехода из одного мира в другой и даже не замечая этого. Ирб, всё понимая, приносил ему мед — и всегда молчал, если Марх не начинал говорить первым. Сын Рианнон чувствовал себе сейчас оружием, запертым в кладовой, которую охватил пожар. Или калекой, на глазах которого убивают родных. Он мог поднять против римлян сотни, тысячи бойцов — но римлян здесь не было, а чтобы противостоять Августу не хватит и всей силы Аннуина, Ская, Аваллона, Альбы…Его родина погибала — и он был бессилен ее защитить.

Он не знает событий последних лет… и лучше бы ему и не слышать об этом. Не я буду тем, кто принесет ему такие вести. Много веков я был советчиком королей, но сейчас мне не придумать ничего мудрее молчания. Андрогея свергли… гм, пожалуй, это единственная хорошая новость за последний век. Беда лишь в том, что сверг его — Кунобелин. Трусливая тварь, даром что дальний родич Касваллауна. Побежал в Рим, изъявил покорность Августу, меч от него в подарок получил. И зовется теперь Цимбелин — на римский лад. И вот

это

— наш верховный король! Беда в том, что он действительно

бренин

. Мы сейчас — рабы Рима, а Цимбелин — наш хозяин по слову Августа.…Я видел на своем веку десятки, сотни королей — но не могу понять, как у благороднейшего Бендигейда Врана в родичах оказалась такая мелкая шавка, как Андрогей, а у бесстрашного Касваллауна, готового всем и всеми пожертвовать ради свободы Британии, — этот лизоблюд Цимбелин. Плачь, Британия, годами… ибо сменила ты подлеца на труса!…Вересковый мед очень помогает. Не всё Марху его пить. Хотя Марху труднее, чем мне. Одно обнадеживает: Цимбелин — полукровка. И ведет себя совсем по-человечески. И всю свою силу отдал в жертву Августу. Он умрет как человек… Цимбелин, в смысле. Хм. А вдруг и Август — не вечен? Вдруг и он умрет как человек? Неужели этот август кончится — и придет для нас урожайная пора?!

* * *

Новость пришла нежданно. Всего полвека правил Британией Цимбелин — и вот он мертв. А ведь боялись, что век, не меньше, быть ему верховным королем. Но нет. Слишком многое он отдал Августу. Вот и сдох. Новое имя летело по Волшебному миру быстрее мысли: Каратак. Ну и что — что сын Цимбелина! Это достойный внук Касваллауна! Или правнук… неважно. Он же ОТРЕКСЯ — ОТ — РИМА! Наш человек! То есть, как раз НЕчеловек, но тем более — наш! А в Риме Август —

вы не поверите! —

всё‑таки умер. И чуть ослабла хватка той незримой руки, что душила Британию. Это значит: скоро война. Значит, скоро в бою бритты смогут нанести поражение римским богам… потому что их новый император хоть и зовется

* * *

— Это здесь, — негромко сказал Ирб. Перед ним и Мархом темнел узкий лаз. Корнуольцу он был по грудь, приземистый круитни прошел бы согнувшись. Прошел

Все эти курганы — как ветви одного дерева. Все равно, с какой начать. Ты же чувствуешь их, Ирб. Ты их знаешь — все до одного в Прайдене. Не в одной Альбе — а на всем острове. Ты должен будешь делать главное: приводить мне воинов. Тех, что готов отдать

всё

за Прайден. Не только жизнь, Ирб. Большее. Хоть я и не знаю, что для людей больше жизни. Итак. Приводи их к кургану. К ближайшему. Ты чуток, Ирб. Ты распознаешь не только ближайший курган — но и ближайшего бойца. Наделить его силой — это пустяк в сравнении с тем, что зависит от тебя.

* * *

— Ты всё понял?

— Да, Марх. Рассчитывай на меня.

— Тогда прощай.

Вперед. Не сгибаясь. Это в мире людей курган таков, что по нему не пройти иначе, чем сгорбившись. Король Аннуина идет по своим владениям не склонив головы. Ничему человеческому здесь нет места. Одежда опадает, как осенью с дерева сыплются сухие листья. Или как сухая выползина остается позади змеи. Зато сила, доселе спящая в душе, разворачивается, обретая власть не только над духом, но и над плотью. Сгустки и завихрения силы проступают на теле ослепительно синим узором. Ты собираешь свою силу. Так мастерица натягивает нити на стан. Так воин проверяет оружие перед боем. Твой бой — здесь. И — там. В Прайдене. Ты собираешь силу — мускулы привычно напрягаются и… на них расцветают всё новые узоры. Сложнее, изысканнее, прекраснее. Зримые росчерки твоей силы. Коридор позади. Позади десятки локтей пути, вымощенного плитами сланца, — там, в мире людей. Вывязанного петлями силы — здесь. Здесь, где звери сплетаются шеями–лапами–языками, где птицы запутались, где чьи крылья, где живое стало узором, а узор ожил…Здесь. В мире людей — это огромный подземный зал, чьи стены — стоячие камни. В

настоящем

мире — это переплетенный хоровод чудовищ, вечно бегущий узор силы. И в такт ему пульсирует синий рисунок на теле.

* * *

— Стать сильнее всех римлян?! Конечно! Что? Погибнуть… мелочи какие, все мы, рано или поздно… Говори, что надо делать!.. Войти? И всё?!

Он вошел сюда человеком. Согнутым, сгорбленным человеком. Он выйдет отсюда через Аннуин. Если выйдет вообще. Не выйдет — останется здесь, грудой костей на полу. Мне нет дела до неудачников, до наивных гордецов, возомнивших себя спасителями Прайдена. Ты дошел до меня? Распрямись. П

рям принимающий предвечную силу, Станет сильнее сотен бойцовБренином одаренный. Нет боли, нет страха, Пусть кровь, пусть смерть –Есть лишь одно –Разить врагов!

И синим узором покрывается тело воителя. Отныне не ощущать ему боли ран. Отныне ничто, кроме смерти, не остановит его.

* * *

Император явился в Британию лично. Дотянуться дланью бога он уже не мог, хоть тоже именовал себя Августом. Клавдием Августом. Он пришел усмирить восставшую землю — и привел легионы. Сорок тысяч человек, верящих в своего бога. Сорок тысяч жрецов, готовых приносить ему жертвы — каждым сражением. Спустя сто лет после Цезаря всё было так же… почти также. Император против

бренина

из рода Бели. Отважный против отчаянного. Сила против ярости. Как и встарь — кровавый, беспощадный бой за броды. Как и сто лет назад — поражение бриттов и бегство

бренина

на запад. И всё‑таки Британия припасла Клавдию подарок. В войске бриттов неизвестно откуда брались (будто из‑под земли выскакивали!) воины, всю одежду которых составлял синий орнамент, покрывающий их от лба до пят. Эти синие узоры казались светящимися, но не это изумляло римлян. Такой боец не чувствовал ран. Никаких. Его можно было насадить на копье — и он дотягивался вонзить меч в горло иноземца, а потом просто обламывал древко копья и бился дальше. Если ему отрубали правую руку — он перехватывал меч левой. Если отрубали ногу — полз, но сражался. Если отрубали голову… то происходившее ужасало римлян больше, чем полная нечувствительность к ранам: на телах товарищей этого бритта синие узоры вспыхивали нестерпимо ярко, и у этих раскрашенных прибывало силы вдвое, втрое…Перед ними просто разбегались. Но таких бойцов были десятки. Вполне достаточно для новой легенды, но слишком мало, чтобы справиться с легионами.