Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
От издательства
Настоящее издание — первая ласточка в серии «Словенский Глагол», которая призвана стать для отечественного читателя проводником в практически неизвестный мир современной художественной литературы Словении, в последнее время все чаще и чаще привлекающей взгляды наших политиков, предпринимателей, учащейся молодежи, спортивных болельщиков и, конечно же, туристов. А мир этот по-настоящему богат, разнообразен и зачастую неожиданен. Открытая для достижений общеевропейской культуры и впитывающая наиболее ценный ее опыт, уверенная в крепости собственной национальной состоятельности — словенская литература движется своим оригинальным путем развития, не боясь проб и ошибок, кое-где даже «обходя» и саму Европу — в понимании толерантности, приятии европейского общежития, умении на благо использовать глобализационные процессы. Небольшая, экономически высокоразвитая европейская страна со славянской душой и неизбывной мечтой о чем-то недостижимом. Развиваясь на стыке славянского и западноевропейского миропонимания, словенская культура органично сочетает в себе черты их обоих. Возможно, для кого-то из наших соотечественников именно знакомство со словенской литературой позволит преодолеть барьер между понятиями они, Запад, и мы, Россия, избежать идолопоклонства, с одной стороны, и мании величия, с другой. Зачастую именно опыт «малого» позволяет избежать «больших» ошибок.
Книга «Против часовой стрелки: Словенская новелла. Избранное» представляет «малую» прозу Словении в хронологически обратном порядке, что нашло отражение и в самом названии. Стараясь избежать сходства с антологиями и их привычного построения, редколлегия решила начать с рассказов самой молодой писательницы и уже потом, постепенно, через поколения углубиться в словенскую классику, ориентируясь на даты рождения писателей. В сборник вошли как новые, так и ранее публиковавшиеся переводы, некоторые из которых существенно переработаны. Нашей задачей не было показать всю художественную палитру, но заинтересовать отечественного читателя литературой Словении, поэтому выбор в значительной мере основывался на возможной близости сюжетов, переживаний героев и размышлений авторов к российскому менталитету.
Продолжает сюжет «малой» прозы и вторая книга в серии, посвященная деятельности замечательной петербургской переводчицы Майи Ильиничны Рыжовой и выходящая в преддверии ее юбилея. В будущем планируется публикация целого ряда произведений крупной формы — при особом интересе к романам нашего времени, однако и внимании к классическим образам. Одной из задач остается создание «Антологии современной словенской новеллы».
Международный издательский и (шире) культурный проект «Словенский Глагол» поддержан в настоящее время со словенской стороны: Государственным агентством книги Республики Словения, Обществом словенских писателей, представителями Философского факультета Люблянского университета; с российской стороны: Всероссийской государственной библиотекой иностранной литературы имени М. И. Рудомино, Институтом славяноведения Российской академии наук, Российским центром науки и культуры в Любляне, издательством «Центр книги Рудомино». Проект открыт для сотрудничества.
Полона Главан
Необычная идентичность Нины Б.
Нина — дочь народа, чье происхождение туманно. Большинство считает, что словенцы попали в сердце Европы как часть великого племени славян; они оказались на гребне волны множественных переселений из-за Карпатских гор, говорят защитники этой теории, и нахально вторглись к строгим германцам, интриганам-римлянам и рассудительным гуннам,
как клин,
говорят защитники живучести славянских генов и в поэтическом порыве бьют себя в грудь,
как клин, как авангард, понимаете.
Другие, их оппоненты, утверждают, что речь идет о заговоре славянофилов; не может быть, говорят они, чтобы словенцы когда-нибудь имели что-либо общее с этими примитивными русскими и тем более с их прихвостнями. Где уж там! Этот народ самобытен, говорят они, он занимал свою нынешнюю территорию уже тогда, когда прообразы других народов, его сегодняшних соседей, будучи еще в зачаточном состоянии, только вылезали из Северного и Адриатического морей, и уже тогда он отстаивал свою сущность. И позже, когда вокруг него сомкнулось кольцо, угрожая
ad infinitum
[1]
, гордо жил этот несгибаемый народ, вежливо, но твердо оказывая им сопротивление;
как скала,
говорят защитники пра-сущности и утирают слезу умиления,
как скала-камень-кость, понимаете.
Так или иначе, народ Нины более тысячелетия или двух держался на одной территории, несколько раз сменив верховный политический порядок, перенял между тем кое-какие мелочи от соседей и преобразился в более или менее связное сообщество индивидуумов, в большинстве своем не обременяющих себя вопросом, откуда они, пока им не нужно было отправляться в другие места.
Нина росла в семье, которая, согласно местным представлениям, считалась правильной, неконфликтной и достаточно типичной. Ее отец любил подчеркивать, что является настоящим словенцем, но памяти мог рассказать семейную родословную до пятого колена и в конце всегда добавлял, что
кровь
— ну никак —
нельзя портить.
Бедняга не знал, что чуть меньше ста лет назад появился один итальянский торговец овцами и через его бабушку создал генетическую аномалию в роду, при этом наверняка оставив в качестве компенсации какого-нибудь несчастного ягненка. Нинин отец родовую принадлежность на всякий случай облагородил типичными атрибутами: своим собственным Домом (две комнаты на каждого, двенадцать лет кредитов, четыре года без отпусков и свободных выходных, язва желудка), чувственным отношением к Автомобилю (ради которого в отличие от жены и детей он Один себе во всем отказывал и Один на нем ездил) и политикой невмешательства по отношению к Соседям (в коллективном сознании это именуется Манеры). Нинина мама, приятная женщина, с полной нагрузкой в школьном образовании, с устойчивым критическим отношением к своей фигуре матроны, придерживалась принципа, что порядок в ее доме — это отражение ее самой. Когда гости уже в дверях (массивный дуб, оранжевый витраж) моментально снимали обувь, она с чувством восклицала,
Каждое лето две недели каникул семья проводила на море, километров сто южнее постоянного места жительства. Жили в трейлере, принадлежащем конторе Нининого отца и стоявшем в кемпинге, приятно защищенном высокими соснами, откуда было всего-то шагов сто до ближайшего пляжа. Берег был не бог весть какой, более или менее скалистый, так что порежешь себе ступни и трижды наступишь на морского ежа, прежде чем поплывешь. Пляж устлан покрасневшими телами, старыми газетами и окурками, а в воде каждый день снова появлялась коричневая склизкая взвесь неопределенного происхождения, которую купающиеся дипломатично обходили стороной. В местном магазинчике молоко кончалось в полдесятого; за пластырем и кремом от солнечных ожогов надо было ехать в ближайший город. Официанты на бетонных террасах посиживали в тени, задумчиво пускали сигаретный дым навстречу горизонту, искоса меря взглядом гостей, которые жались у пластиковых столиков и с надеждой посматривали в их сторону. Но как бы то ни было, море было Наше.
Самыми лучшими на море были немецкие туристы. У них были блестящие автомобили и до мяса облезлые спины, они всегда вели себя так, будто им неловко, и приглушенным голосом выговаривали странные слова, как
Кроме немцев, существовала еще одна разновидность людей. Местные. У большинства из них были темные волосы и цвет кожи, о котором Нинина мама могла только мечтать. Говорили они громко, смотрели прямо в глаза и все время пытались втянуть Нининого отца в разговор. Отец всегда находил какую-нибудь отговорку, а потом бурчал себе под нос, что хоть на отдыхе человека могли бы оставить в Покое. Дети местных выглядели старше других детей. Они ничего не боялись. Никогда ни перед кем не извинялись. Если замечали, что ты на них смотришь, говорили
Винко
Мы с моим переехали в другой город. Он получил там работу, и мы поехали. До последнего момента я не совсем верила, что мы переедем, а когда переехали, то мне это уже не казалось чем-то особенным. Люди все время переезжают, либо под давлением внешних обстоятельств, либо в силу своей натуры. Я не совсем такая, как все, но слишком выделяться мне тоже не резон. Вещи мы перевезли в коробках, которые набрали у родителей и в магазинах. Мы ходили только в крупные торговые центры, в те, где больше десяти касс. Нам нужны были огромные коробки, такие, в которых продают стиральные машины и детские высокие стулья для кормления.
Вот так всегда, когда переезжаешь, видишь, что у тебя больше вещей, чем ты думал. Видишь, что ты богаче, и это радовало меня. Мама напихала нам целый багажник всяких банок, маринованых огурцов, перца с горчицей, фруктов и свеклы. Как будто мы уезжаем на чужой неоткрытый континент, а не просто в другой город, с такими же магазинами, огородами и телефонной сетью.
У нас была двухкомнатная квартира, почти такая же, как та, в которой мы жили раньше. Коробки я поставила одну на другую у стены в столовой. Мне показалось, что удобнее, когда все вещи в одном месте. Потом мы пошли посмотреть ванну. Это важно в новых квартирах — привыкать к тому, чего не можешь изменить. У ванны было немного корявое дно. Когда я в нее легла, то спиной явно ощутила неровности. Зато с горячей водой никаких проблем. И, несмотря на то, что стояло лето, я налила себе полную ванну горячей воды. Приятно было знать, что когда наступит мороз и температура тела у меня вдруг понизится, полная ванна горячей воды поможет выжить. Я не знала, какие тут зимы; «все лучше слегка переоценить», — говорил мой отец. Все кроме хорошего.
После того, как мы распаковали все вещи, я засунула коробки под кровать. Мой получил временную работу, поэтому мы думали, что впоследствии нам снова придется переезжать. Бессмысленно было выкидывать коробки, чтобы потом бегать по городу в поисках новых. У них большая продолжительность жизни, больше, чем у людей. Если бы я их так и оставила лежать под кроватью на долгие годы, мы бы умерли раньше, чем с ними произошла бы какая-нибудь перемена. Я поделилась своими мыслями с моим. Он сказал, что о смерти нельзя говорить так, будто это дождь или счет, который нужно оплатить. После чего постучал по спинке кровати, сначала одной рукой, потом другой. Вообще-то он не был суеверен, но если уж знал какую-то примету, то относился к ней страшно серьезно.
Весь день мы расставляли вещи по полкам. Разные мелочи: книги, рамки для фотографий, чашки. Я купила новый светильник для чтения, как раз по такому случаю. Как будто мне нужна была особая причина, чтобы сделать это. Старый совсем разболтался, и каждый раз, читая особо увлекшую меня книгу, я гадала, сколько страниц успею прочитать, прежде чем он свалится, направив свет куда-то под кровать вне досягаемости для глаз. Новый светильник был маленький, переносной. Его легко можно было прицепить, как прищепку, к ночному столику. Так у меня не будет больше никаких «отговорок». Мой принес свои вещи для работы: дискеты, CD-диски. Ящик для нижнего белья у нас был общий, поэтому все вещи я разложила на две стопки: слева — мое, справа — его. Утром всегда торопишься и секунды, которые ты тратишь на поиски носков, могут оказаться решающими.