Луис Бегли представляет своим творчеством «последнее поколение» классической «нью-йоркской» прозы, основы которой были заложены Сэлинджером и Бартом. Однако в случае Бегли «нью-йоркские» традиции легко и органично соединяются с традицией «европейской», восходящей к произведениям Айрис Мердок и Томаса Манна.
Возможно ли совместить столь разные тенденции в одном произведении? Как ни странно, возможно.
«Уход Мистлера» был объявлен критикой «„Смертью в Венеции“ нашего времени» и признан, по выходе, «американской книгой года». Почему?
И действительно, ПОЧЕМУ очень классицистичная как в сюжетном, так и в стилистическом отношении история пожилого, неизлечимо больного интеллектуала, в последние месяцы жизни переоценивающего не только свое прошлое, но и свой взгляд на мир, имела ТАКОЙ успех?
Прочитайте роман «Уход Мистлера» — и узнайте сами!
Внимание! авторское написание: отсутствуют тире в диалогах.
I
Понимаю, сказал Мистлер.
Вообще-то никакой срочной необходимости в разговоре он не видел. В приемной никого. Билл Херли стал семейным врачом Мистлеров лет пятнадцать назад, практика перешла ему по наследству от одного из дядьев. Последний имел неосторожность скончаться прямо на теннисном корте — от разрыва аневризмы, пропустив подачу на четвертом сете, когда счет был сорок с хвостиком. Но теперь доктор Херли стал еще и другом. Его секретарша с каким-то особым нажимом в голосе попросила Мистлера зайти во второй половине дня, когда доктор Херли закончит с другими пациентами. А как только Мистлер появился, тут же стала извиняться: оказывается, врач запаздывал.
Не беспокойтесь, сказал он ей. Раз в кои-то веки можно и подождать.
И ничуть не покривил при этом душой. Интервал пустого, ничем не занятого времени казался куда предпочтительнее того, что должно было последовать за этим. И если и существует причина поскорее убраться отсюда, подумал Мистлер, рассеянно отложив в сторону выпуск «Глэмор» двухгодичной давности и окидывая взглядом кабинет Херли, так только одна: лично он находил это помещение просто отвратительным. Здесь Херли допрашивал и выносил приговор, отдавал распоряжения, здесь неподатливую плоть мяли и пальпировали, заставляя выдать самые сокровенные ее тайны. И происходило все это в соседней с приемной комнатке, где стоял смотровой стол, а рядом с ним — точнейшие напольные весы, единственный из предметов, вызывавший симпатию у Мистлера. На столе громоздились горы конвертов из плотной желтой бумаги, где, по предположению Мистлера, находились рентгеновские снимки и электрокардиограммы. Нетронутые и скопившиеся еще со времен дядюшки Херли (Мистлер сильно сомневался, чтобы дядюшка или его племянник когда-либо знакомились с содержимым этих конвертов). Здесь же стоял маленький столик, дешевая подделка под антиквариат, заваленный рекламными проспектами фармацевтических компаний — размеры едва позволяли ему служить разве что тумбочкой в спальне студенческого общежития.
Стены украшали гравюры с изображениями диких уток, а также дипломы в рамочках — по ним можно было проследить всю карьеру Херли, начиная со справки об окончания подготовительной школы в Нью-Джерси и заканчивая лицензией на право заниматься частной практикой. Все в этой комнате, казалось, говорило о безразличии и скудных доходах. Ни в одной из приличных фирм, оказывающих услуги частным лицам, такого бы просто не потерпели. Неужели подобным врачам и в голову не приходило, что куда как лучше вести разговоры, способные разбить пациенту сердце, где-нибудь за чашкой кофе или рюмкой спиртного, вне стен их так называемого офиса, раз уж они не желают потратиться на мебель? Ведь для того чтобы вынудить пациента оплатить чек или преподнести в приемлемой форме результаты анализа стула, требовалось не так уж и много усилий. Большинство адвокатов, с которыми доводилось иметь дело Мистлеру, проделывали это весьма успешно и без клистирной трубки под рукой.
II
Он толкал перед собой тележку с багажом к выходу из здания аэропорта, туда, где находился причал и ждали водные такси, и вдруг почувствовал, что закружилась голова. Так бывает, если слишком глубоко затянуться сигарой. Неужели он становится похож на свою мать и других пожилых дам ее круга, вечно подозрительных, точно таможенная полиция, вечно выискивающих у себя какую-нибудь новую болячку, малейшую припухлость или раздражение на коже? Или такова неизбежная черта его нынешнего состояния и эта смесь головокружения, слабости и тошноты является отныне неотъемлемой частью пейзажа в его существовании? Но быстро, слишком быстро.
После разговора с врачами он вдруг подумал, что неплохо бы обзавестись песочными часами, которые секунда за секундой будут отмерять, как покидают его силы. Наверное, нет на свете столь чувствительного инструмента, могущего отличить последствия долгого ночного перелета от этих приступов, когда засевшая внутри него чужеродная и тупая опухоль давала о себе знать. Но как бы там ни было, а сейчас он просто не в силах ступить и шага.
Мистлер ухватился за перила и закрыл глаза. Потом открыл и уставился на воду. Нет, тележка с багажом ему сейчас не помощник. Если б он нанял носильщика, можно было бы опереться на его руку, пусть даже этот жест и показался бы неделикатным. Он сделал долгий и глубокий вдох — прочистить рот, легкие, а заодно и мысли. И попросил диспетчера взять ему такси.
К поверхности лагуны липла тонкая пелена тумана. Мистлер стоял на корме, испытывая легкое возбуждение, и ждал, когда появятся острова. Брызги холодили лицо. Он прикурил сигару — заглушить кисловатый привкус во рту, и тут же отбросил ее. Если б рядом была Клара, можно было бы держать ее за руку. И потом у Клары в сумочке всегда лежала жвачка или мятные леденцы. Наверное, им все же надо было поехать вместе?
Это путешествие, его беззастенчивая ложь жене, смутное стремление найти здесь нечто такое, чего он и сам не мог до конца понять и сформулировать, — неужели все это лишь компоненты некоего пари? И если так, то на чьей стороне будет выигрыш? Чего следует ожидать ему от всех этих действий? Через несколько недель или месяцев, когда начнутся уже серьезные неприятности, он может взглянуть на эту затею и по-другому — как на дорогостоящий фарс, ненужную трату сил, которых уже не восстановить долгим отдыхом или сном. Может, только тогда он наконец поймет, что вовсе не обязательно всегда плыть против ветра, и при этом стараться оставаться на плаву, и придерживаться нужного курса, и тратить столько ненужных усилий?
