Эйдельман одержим идеей. Одна-единственная, но неотступная мысль захватила его внезапно и полностью, нарушив размеренное течение спокойной и пресной жизни.

И вот Эйдельман с каменным лицом стоит прямо в центре растекающейся по полу лужи «спрайта». Рядом лежит перевернутая тележка. Штук двадцать двухлитровых пластиковых бутылок валяются вокруг — из них и сочится зеленоватая жидкость, сливаясь в большую лужу. Эйдельман это видит, но ему все равно — он погружен в раздумья.

Когда Майк, помощник управляющего магазина «A&P», где Эйдельман работает вот уже почти десять лет, тихонько трогает его за плечо, тот, пытаясь избавиться от наваждения, трясет головой, будто вымокший пес.

Эйдельман смотрит на широкую веснушчатую физиономию Майка. Покупатели тем временем снуют вокруг, толкая свои тележки мимо липкой лужи, и безуспешно стараются делать вид, что происходящее их абсолютно не интересует.

— Слушай, — говорит Майк, — может, тебе стоит сходить позавтракать? Ты как, вообще, нормально себя чувствуешь?

О, мама, вырывается снова. О, мама.

В груди ноет тупая, непрекращающаяся боль, но стонешь потихоньку — вдруг мать заметит. Мама хочет, чтобы ты умер.

Она общается в основном с Кейдом, когда он дома. Ну и, конечно, с отцом, а иногда даже с бабушкой.

Бабушка раскачивается в кресле-качалке возле печки, приговаривая:

— Он дурачок. Тронутый.