Горная цепь — нерушимые оковы Корсики — тянулась вдоль западного берега и уходила далеко вглубь острова. На рассвете и закате каменные вершины алели, будто политые кровью, а днем казались изваянными из чистого золота.

Орнелла Санто не боялась высоты; она с детства привыкла спускаться с кручи. Поединок со скалами рождал в душе пьянящий восторг и чувство свободы от всех земных уз. А еще — ощущение того, что она не такая, как все, потому что может справиться с любой опасностью. Совладать с судьбой.

В первый раз она сильно ободрала колени, ладони и локти и здорово перепугалась, но теперь ее пальцы чутко выискивали выбоины и трещины, превращая их в ступени, а тело то изгибалось, то замирало, безошибочно сохраняя равновесие. Лицо Орнеллы горело, а растрепавшиеся волосы полоскались на ветру.

Очутившись внизу, она поднимала голову и смотрела на скалы с торжествующей улыбкой. Первый спуск был вынужденным, тогда Орнелла спасалась от недругов. Она могла бы прыгнуть в море, если бы не острые обломки скал, торчавшие из воды, будто зубы гигантского чудовища, или взмыть в небо, если б у нее были крылья. Орнелла помнила выражение, появившееся на лицах обидчиков. Тогда ей почудилось, будто она бросила вызов не только им, но и самим Небесам.

С тех пор ей никто не угрожал, но она полюбила опасную игру. У подножия скал Орнелла переводила дыхание, потом снимала платье и бросалась в воду. Она могла плавать и час, и два, позабыв обо всем на свете; тело, свободное от пут одежды, наслаждалось лаской моря, а душа пела.

В лучах яркого солнца утесы из красного порфира горели как расплавленный металл, а окаймленное белоснежным прибоем море сверкало, будто золотая чаша. Бухта поражала своим безлюдьем: в этот час на глади воды не было видно даже рыбацких лодок.

Деревня представляла собой массу серых домов, построенных прямо на скалах. Нижний этаж дома Гальяни был каменным, а верхний — деревянным, с широкой галереей, на которую вела наружная лестница. Вокруг дома располагалась масса хозяйственных построек: сушильня для каштанов, амбар для зерна, винный погреб, коптильня, где на массивных крюках были подвешены запасы провизии — колбасы, окорока, пузыри топленого свиного сала.

Леону Гальяни принадлежали не только два больших, по корсиканской традиции огороженных каменными стенами поля, но и виноградники, расположенные террасами на склонах гор и требующие большого ухода. Каждый год приходилось вскапывать землю заступом, разрыхлять почву между лозами, выкорчевывать старые растения и заменять их новыми, подрезать побеги.

Зато если другие жители деревни наслаждались вином только по праздникам, погреб Гальяни всегда был полон больших деревянных бочек с превосходным хмельным напитком. В сезон сбора урожая Леон нанимал работников, как мужчин, так и женщин. Только Беатрис Санто и ее дети — едва ли не самые бедные жители деревни — никогда не переступали границ владений Гальяни.

Пол в доме родителей Дино был каменным, в отличие от земляного — в жилищах бедняков. Окна, высеченные в толще стен, узкие снаружи и расширявшиеся внутрь, в не столь давние времена служили бойницами, через которые убивали врагов.

На следующее утро, едва солнечные лучи коснулись земли, к берегу причалила парусная лодка. Единственный пассажир заплатил лодочнику и тут же забыл о нем: его жадный взгляд был устремлен на берег, затянутый тонкой пеленой рассветного тумана.

Рыбаки, в этот час выходившие в море, застыли в изумлении, глядя на его синий мундир с высоким воротом и эполетами, кивер со шнуром и султаном, узкие панталоны, заправленные в высокие, блестящие сапоги, и сверкающую на солнце саблю. А он, приняв бравый и неприступный вид, направился к деревне.

Амато Форни не знал, каким предстанет перед ним родной остров после восьми лет отсутствия: грязной, глухой, нищей дырой или потерянным раем.

Когда ему удалось уехать с Корсики, он был несказанно счастлив, однако в воспоминаниях и снах она представала перед ним не обездоленной оборванкой, а роскошной красавицей: головокружительные вершины, благоухающие маки, живописные бухты в оправе изумрудной зелени.

Восемь лет назад у него не было ничего, кроме сознания того, что он — корсиканец, как и великий Бонапарт, выходец с полудикого острова, сумевший стать генералом. Теперь Амато был унтер-офицером великой армии, армии победителей. Он приехал повидать свою родину, тех людей, которым был обязан своим появлением на свет, а еще — тех, кому хотел отомстить.

Орнелла никогда не испытывала того волшебного единения с матерью, какое иные счастливцы обретают с момента рождения. Андреа — она была уверена в этом — тоже никогда не чувствовал ничего подобного.

Беатрис не раскрывала детям своих тайн, и иногда Орнелле чудилось, будто горести и неудачи превратили сердце ее матери в камень. Ей казалось, будто Беатрис всю жизнь идет по туго натянутому канату, способному оборваться в любой момент. Сохранились ли в ее сознании воспоминания о минутах счастья, воспоминания, которые причиняют боль и вместе с тем заставляют жить? Орнелла никогда не могла предугадать поступков матери и отчаялась в попытках прочитать ее мысли.

Она лишний раз убедилась в этом, когда после трех дней отсутствия Беатрис принесла домой ружье, о котором было столько разговоров.

Орнелла и Андреа онемели от удивления, когда увидели новенький кавалерийский карабин. В отличие от пехотных и драгунских мушкетов это оружие было небольшим и сравнительно легким.

Оно показалось Орнелле изящным хищным животным; девушка с восхищением и опаской провела пальцами по стволу и спросила у матери:

После того, что произошло на чердаке, Кармина была похожа на тень. Случалось, не слышала обращенных к ней слов, двигалась медленно, словно во сне, все валилось у нее из рук. Она старательно избегала Дино и испуганно вздрагивала при виде Джулио. Ей было мучительно стыдно вспоминать о том, сколь беззастенчиво она навязывалась первому и с какой страстью отдалась второму, пусть не зная, что ее обманывают. Между тем Дино ничего не замечал, а Джулио выжидал, как выжидает хищник, знающий, что добыча никуда от него не уйдет.

Между тем Кармина была веселой, живой, упрямой девушкой, и ей не хотелось думать, будто действительностью правят разочарования сердца, бесплодные ожидания, преступный обман. В конце концов она решила вновь поговорить с Дино.

Кармина подкараулила его ранним утром возле винного погреба и попросила помочь поднять наверх два полных кувшина. Дино спустился следом за ней в темноту, где привычно пахло вином, виноградными выжимками и дубовыми бочками.

Очутившись внизу, Кармина встала так, чтобы преградить ему путь к отступлению, и промолвила:

— Я решила поговорить с собой еще раз, последний раз. Но прежде хочу узнать: ты не передумал?

Подобно другим девушкам, желавшим узнать свою судьбу, Бьянка Гальяни увлекалась гаданием. На зимних посиделках, когда юные жительницы Лонтано вытаскивали из мешочка зерна фасоли, ей неизменно доставалась фасолина в шелухе, что позволяло надеяться на обручение с богатым человеком. В канун Дня святого Джованни

[5]

, когда девушки помечали лентой куст, растущий поблизости от церкви, а на рассвете приходили взглянуть, какие насекомые расположились на нем, Бьянка почти всегда обнаруживала на своем пауков, что также сулило немалый достаток.

По вечерам мать и дочь готовили приданое: ткали ковры-паласы, покрышки на свадебные сундуки, варили растительные краски и окрашивали ткани в черный, ржавый, гранатовый цвета, шили одежду, плели кружева.

Бьянка прекрасно понимала, что ей придется выйти за того, кого выберет отец. После неудачной истории с бегством, закончившейся нелепой гибелью Амато и арестом Андреа, она едва ли вновь рискнула бы испытывать судьбу.

Данте также осознал, что бегство старших братьев из отчего дома лишило его возможности выбора. Вскоре после исчезновения Джулио и Дино он вошел к сестре, которая сидела у себя в комнате и шила, и сказал:

— Я остаюсь в Лонтано. Родители не переживут, если я тоже уеду. Меня не надо уговаривать и удерживать, я сам так решил.

— Нет и нет! — повторял Леон, который мог быть очень упрямым. — Моя дочь будет венчаться только в Лонтано! Я не желаю, чтобы люди думали, будто она сбежала из дому или что ее избранник стыдится будущей родни. И между обручением и свадьбой должно пройти не менее года.

— Это слишком долго.

— Если не хотите ждать, то не надо. Бьянка не засидится в девках, — с достоинством произнес Леон. — Я знаю, что вы богаты, но для нас это не главное. Положите нам на глаза хоть по пять золотых монет, это не помешает нам видеть солнце. К тому же мне не совсем понятно, почему вы остановили выбор на моей дочери? Я уже говорил вам, что мы простые крестьяне.

— Видите ли, — терпеливо произнес Винсенте, — я корсиканец и желаю жениться на корсиканке: преданной, великодушной, смелой. При этом мне хочется, чтобы моя будущая супруга имела задатки утонченности, живой нрав, способность схватывать новое.

— Вы уверены, что Бьянка такая? Вы ее совсем не знаете.

Андреа очнулся, но продолжал лежать с закрытыми глазами. Лучше не шевелиться и не подавать признаков жизни. Он не знал, где находится, но не сомневался в том, что пробуждение повлечет за собой новые страдания. А если он уже умер и угодил на тот свет? Андреа прислушался к своим ощущениям. Он чувствовал слабость и боль в теле, земном теле, созданном для мучений, а еще его запястья и щиколотки холодили цепи. Значит, он не умер и по-прежнему находился на каторге.

В голове теснились воспоминания, вспыхивали яркие картины: побег, гибель Ранделя, перед смертью назвавшегося другим именем, изнурительные допросы, побои. Андреа очень хотелось снова впасть в забытье, но вместо этого он неуклонно возвращался в реальность. До его слуха доносился нестройный шум, гул голосов, стоны, еще какие-то звуки. Без сомнения, то место, где он очутился, было очередным приютом страданий.

Андреа осторожно поднял веки. Он лежал на кровати в большом помещении с каменными стенами и высокими сводами. В незарешеченном оконном проеме покачивались обнаженные ветви деревьев, залитые тусклым солнечным светом. Справа и слева стояли другие кровати с тюфяками, набитыми соломой, и полотняными простынями, на которых сидели или лежали люди, но никто из них, кроме Андреа, не был закован в кандалы.

Однако юношу поразило не это: возле его постели на деревянном стуле сидела девушка с ангельски чистым лицом, обрамленным белокурыми локонами. Она читала книгу, и ее длинные ресницы слегка подрагивали, а по губам скользила улыбка.

Заметив, что Андреа открыл глаза, незнакомка улыбнулась и отложила книгу.

Осенью 1806 года Наполеон Бонапарт подписал в Берлине декрет о континентальной блокаде. Если прежде Франция препятствовала возможности ввоза английских товаров в свои собственные пределы, то теперь император решил закрыть для врага весь европейский рынок. Никакое судно, идущее из Англии или ее колоний, не могло быть принято ни в одном французском порту. На торговлю было надето ярмо: Европа лишилась сахара, чая, кофе, хлопка и красителей.

Командиры военных кораблей получили приказ захватывать коммерческие суда неприятеля. Большой урон английской торговле наносили и каперы

[9]

. При нападении на вражеские корабли последним запрещали грабить судно прежде, чем оно будет приведено в порт для освидетельствования адмиралтейским судом, однако некоторые из них нарушали это требование и утаивали часть товаров, а то и вовсе превращались в корсаров. Перевалочной базой для «нечестных» каперов нередко служили отдаленные острова, в том числе и Корсика.

Именно на такую команду наткнулся Дино Гальяни, когда, решив привести в порядок чувства и мысли, бродил по пустынному побережью.

Валы накатывали на полоску каменистого пляжа; их грохот был способен заглушить любые звуки. Дино казалось, что он идет уже несколько часов, продрогший, промокший, потерявшийся в тумане. Он вспоминал детство, тот миг, когда отец возложил на него бремя ответственности за поступки братьев.

— Если они совершат какой-либо проступок, отвечать будешь ты, — однажды сказал Леон, и с тех пор Дино следил за поведением Джулио и Данте.

Всю зиму Бьянка смотрела на себя чужими глазами, глазами односельчан, которые непременно станут злословить, если за ней не приедет жених. Она давно приучила себя к мысли, что ее участь будет иной, чем у других юных жительниц Лонтано.

Первые признаки прихода весны появились незаметно, а затем она, как случалось каждый год, обрушилась потоками воды, бегущими с гор, и теплым влажным ветром, дующим с моря. Над берегом с пронзительными криками носились чайки, они огромными колониями гнездились на скалистых уступах. Глубокие колеи на дорогах были полны грязи, на деревьях распускались листочки.

В один из последних апрельских дней Бьянка вернулась домой с праздника, посвященного святому Георгию, на котором юные жительницы Лонтано распевали песню «Нет мая без солнца, нет девушки без любви», и увидела на сундуке небрежно брошенные дорожный плащ, шляпу и хлыст для верховой езды.

Бьянка замерла, прижав руки к груди. Никто не предупредил ее о приезде важного гостя, и сейчас она думала только том, как будет выглядеть в его глазах.

По случаю праздника Леон оказался дома; он сидел за столом напротив Винсенте Маркато, одетый в нарядную куртку красного фабричного сукна, привезенного из Аяччо. Из-под куртки виднелась белая рубаха домотканого полотна с филейной вышивкой по воротнику.