Мари стояла на берегу на блестящих от влаги камнях и смотрела на море. Тяжелые волны с привычной размеренностью били в основание скалы. Сегодня было спокойнее, чем вчера, когда бешеный прибой обрушивался на побережье с адским грохотом.

Западная сторона одного из принадлежавших Франции островков близ Уэссана

[1]

с незамысловатым названием Малые скалы поражала своей безлюдностью и диковатым величием: нагромождения скал, бездонное небо, от взгляда в которое кружится голова, и тревожно звучащее море.

Мари любила приходить сюда именно потому, что здесь никого нет; никто не мешал слушать крики чаек, напоминающих белые молнии, и смотреть на пламя заката, которое окрашивало обглоданные ветрами скалы в яркий коралловый цвет.

Мари Мелен недавно исполнилось двадцать лет, и она со дня рождения жила на острове.

«Мари»… Ей не нравилось это имя, неизысканное, привычное слуху, такое же простое, как пища бедняка — вода и хлеб. Куда приятнее было бы зваться, скажем, Анаис или Камиллой.

Через месяц состоялась свадьба Корали, и почти сразу после возвращения Мари Кристиан, с которым она уже не раз встречалась, пригласил девушку в гости. Он хотел познакомить ее с матерью.

Свадьба старшей сестры произвела на Мари удручающее впечатление. Теплый воздух отдавал сыростью, и, когда свадебная процессия высадилась на берег, все вокруг растворялось в легком тумане. Жених облачился в праздничную пару, которая выглядела почти такой же грубой и нелепой, как и будничная, а на Корали надели подвенечное материнское платье из поблекших, а местами пожелтевших кружев и напоминавшую спущенный флаг фату. У сестры был отрешенный вид; казалось, все происходящее представляется ей неким странным видением.

Венчание происходило в тесной бедной церквушке, за ним последовал свадебный пир, на котором было много дешевого вина и скверно приготовленной пищи.

В церкви Корали стояла, согнув плечи, будто на нее давила какая-то тяжесть. Приблизившись к сестре, чтобы поздравить ее со вступлением в брак, Мари увидела, что серые глаза Корали полны разочарования и у нее бледный, почти болезненный вид. Щека сестры, к которой Мари прикоснулась, обнимая ее, была странно холодна. Девушка невольно содрогнулась. Неужели случится так, что и она, Мари, утратит мечты о том, к чему некогда стремилась всем сердцем, перестанет бороться с неизбежностью?

Девушка была все в том же синем платье — родным не пришло в голову сшить ей что-нибудь к свадьбе сестры. Хорошо, что Кристиан видит только ее душу, иначе он поразился бы тому, как убого она выглядит!

Однажды вечером Мари стояла возле дома и, слегка прищурившись, смотрела, как ветер клонит к земле порыжевшую за лето траву. Две возвращавшиеся с пастбища коровы остановились рядом и жевали ветки живой изгороди. Было удивительно тихо, мягкий вечерний свет преображал грубые стены домов — казалось, они излучают тепло. Мари представляла себе разлуку с этим краем, как примеряла бы непривычный наряд. К сожалению, любое расставание с чем-то знакомым вызывает горечь сожаления, даже если человек желает его всем сердцем…

Потом девушка заметила, что к их дому приближается женщина. Мари узнала Шанталь, и ее грудь сдавило тяжелое предчувствие. Очевидно, что-то случилось с Кристианом.

Она быстро пошла навстречу. Шанталь остановилась. Она смотрела на девушку нерешительно, растерянно и вместе с тем оценивающе.

— Я рада, что встретила тебя здесь, Мари. Пойдем, нам нужно поговорить.

— Что-то случилось с Кристианом?

Мари ныряла, всплывала на зыбких волнах, быстро хватала ртом воздух и снова уходила под воду. Внизу было удивительно красиво. Сеть разноцветных прожилок на поверхности огромных шероховатых камней искрилась в толще воды, пронизанной солнечными лучами и оттого похожей на зеленоватое стекло. Скалы, превращенные водой и ветром в арки и колонны, были испещрены бликами и сияли, как великолепная мозаика. Нагретый воздух слегка дрожал над водой, он тоже приобрел аквамариновый оттенок, хотя при этом был прозрачен, как вода.

Мари опускалась все глубже, туда, где шевелились водоросли, словно развеваемые неведомым ветром, где к поверхности подводных камней лепились перламутровые раковины и рос бархатистый темно-зеленый мох. Иногда ей чудилось, будто именно здесь, в этой глубине бьется таинственное сердце океана…

Наконец девушка замерзла, устала, а потому вынырнула и поплыла к берегу, предвкушая, как будет греться на горячих камнях. Эта крохотная бухточка была излюбленным местом ее купания: сюда редко залетал резкий ветер; белесоватую отмель весело бороздили небольшие пенные волны.

Вдруг Мари замерла. Она заметила мужчину; он стоял возле того места, где она оставила одежду, и смотрел прямо на нее. Подплыв ближе, девушка поняла, что это Эжен. Она растерялась, видя, что он не намерен уходить. На нем, как и в первый раз, были одни только парусиновые штаны, и по будто вытесанному из золотистого камня телу стекали жемчужные капли воды.

Прошло несколько минут, и Мари вышла из моря, точно Ева из хаоса. Чтобы хоть как-то прикрыть тело, она перебросила мокрые пряди длинных черных волос на грудь. Ресницы у нее намокли и слиплись, а глаза сверкали пронзительным ярким блеском; казалось, из их глубин вылетают синие молнии. Во всем ее облике чувствовалась стремительность, открытость и безыскусная красота. Такой ее сделали вода, солнце, воздух, свобода сурового края, в котором она выросла. Как и эти камни и волны, она никогда не задавалась целью очаровывать и пленять, и вместе с тем от нее нельзя было отвести взгляда.

Прошло две недели. Мари знала, что отец ездил на материк, но договорился ли он о венчании и встречался ли с Кристианом и Шанталь, ей не было известно, да она ни о чем и не спрашивала. Девушку не выпускали из дома, а у нее, признаться, не возникало желания выйти.

Пару раз она плакала от непонятной безысходности, хотя вообще-то островитяне крайне редко позволяют себе слезы — океан закаляет дух и волю. Если случится буря и чего-то уже не спасти, смирись с неизбежным, а когда шторм утихнет, продолжай жить, как прежде.

В тот день, положивший начало огромным переменам в ее жизни, Мари проснулась до рассвета, когда землю еще заливал звездный свет, и долго лежала не двигаясь, без мыслей и чувств. Постепенно небо начало светлеть, оно было ясное и холодное, как и ее разум, и в нем властвовала пустота.

По мере того как разгоралась заря, жизнь возвращалась к ней и чувства оживали. Каким-то непонятным чутьем, присущим только жителям острова, Мари угадала, что сегодня изменится ветер, в неспешном течении ранней осени наступит перелом, начнутся шторма, и вода станет пронзительно колючей, как прикосновение металла. Возможно, поэтому ей мучительно захотелось искупаться. Океан не дает ответов на вопросы, но с его помощью можно многое понять.

Девушка быстро оделась и, стараясь не шуметь, вылезла в окно. Роса холодила босые ноги, и ветер был прохладен и удивительно чист. Ветви растущего вдоль дороги кустарника были тяжелы от красных как кровь ягод, трава пожухла, а крики круживших над головой птиц были полны печали об умирающем лете.

31 октября 1870 года. Свинцовые тучи исполосовали небо, сыпал беззвучный, мелкий дождик. Все вокруг пропиталось сыростью. Жавшиеся к домам редкие прохожие напоминали отпечатавшиеся на серых стенах темные тени.

Шанталь быстро шла по пустынной улице в сторону Гревской площади, куда с раннего утра сбегался народ. Прежде Шанталь существовала вне политических событий, но теперь благодаря тому, что ее сын работал в газете, она интересовалась новостями.

Кристиан приходил поздно вечером, подавленный, и выкладывал последние новости. Стремительное развитие военных действий, страшное поражение французов при Седане и, наконец, осада Парижа пруссаками. Ошеломленная градом событий, Шанталь не имела ни способностей, ни сил разбираться в причинах происходящего. Но, подобно многим парижанам, ощущала ледяное дыхание войны. Запасы светильного газа заканчивались, и вечерами многие улицы были погружены во мрак, топлива осталось мало, а впереди была зима. Хлебный паек составлял менее фунта в сутки.

Шанталь взглянула на серое, без просвета, небо. Она вышла без зонта, и теперь ее одежда промокла, а с полей шляпки капала вода. Женщина просидела дома несколько дней, не решаясь выходить, спускаясь лишь в лавку зеленщика да в пекарню на углу, но сегодня не выдержала и выскочила на улицу, едва заслышав далекие выстрелы.

Шанталь с удивительным равнодушием переживала отсутствие достаточного количества еды, хорошей одежды, тепла. Если становилось тоскливо, брала в руки книгу или играла на пианино. И с нетерпением ждала возвращения Кристиана, а когда он приходил, всякий раз с радостью убеждалась в том, как сильно он изменился.

В какой-то момент Эжену почудилось, что он вступил в некое таинственное царство, существующее далеко за пределами того мира, какой он только что покинул, живущее своей неведомой, непостижимой жизнью.

Вдали возник силуэт острова — его омываемые холодными водами, напоминающие шершавые бока гигантского животного скалистые берега. Эжену казалось, будто он уже различает незамысловатый пейзаж деревеньки: купы деревьев, крошечные домики, переплетение изгородей, прихотливо вьющиеся тропинки. Пусть здесь все убого и дико, береговые постройки изъедены морской солью и разрушены волнами. Главное — в характерах живущих здесь людей, чьи сердца — не подвергшаяся разграблению сокровищница.

Он не знал, зачем приехал в эти края. То ли в самом деле надеялся что-либо услышать о Мари, то ли потому, что ему просто некуда было деваться. Он добрался сюда с большим трудом, пробираясь, как вор, по оккупированной территории, по которой до него словно смерч прошел. Опустевшие дороги, выжженные деревни, испуганные, подавленные мирные жители, тысячи могил — казалось, земля Франции окутана невидимым саваном. Перед глазами Эжена вновь и вновь вставали картины войны, войны, во время которой он познал страх, отчаяние и надежду человека, находящегося на краю гибели.

Выйдя из госпиталя, Эжен, как советовала Шанталь, обратился в префектуру Парижа и был ошеломлен полученными сведениями: оказалось, Мари Орвиль, урожденная Мелен, зарегистрирована как проститутка!

— И где мне ее искать? — растерянно произнес Эжен.

В первый же ясный, безветренный день Эжен и Корали отправились на Малые скалы. Кора не слишком хорошо себя чувствовала, ее тошнило, и Эжен пытался отговорить женщину от поездки, но она настояла на своем.

Эжен уверял Кору, что сделает все для того, чтобы ее отец согласился на их брак, и тем не менее женщину одолевали сомнения.

Они сидели в лодке. Вода была мутной, тяжелой, она маслянисто блестела под тусклым солнцем. Качка была довольно сильной, и вскоре Кора свесила голову за борт. Когда она выпрямилась, Эжен заметил, как она побледнела.

— Не нужно было ехать, — сказал он.

Но Корали упрямо помотала головой.

Весна выдалась чудесной — немеркнущая лазурь над головой, влажное, теплое и свежее дыхание ветра, приносившее запах молодых побегов и свежевспаханной земли, ослепительные утра и нежные закаты, звонкая перекличка птиц и напоминающее теплые снежные хлопья кружево цветов, усыпавших деревья.

Прекрасное стало частицей жизни, оно пронизывало повседневность. Его присутствие в жизни было таким же естественным, как беззаветная, пламенная любовь, которую Кора испытывала к своей земле, дому, Эжену, Талассе и тому ребенку, который должен был появиться на свет.

Рано утром они высадились в Бресте

[5]

. На Эжене был темный сюртук и белоснежная сорочка, на Талассе голубое воскресное платьице с кружевным воротничком. А Кора… В день свадьбы молодая женщина облачилась в новый наряд, какого у нее не было никогда: платье из серого шелка с двойной юбкой, с воротничком из зубчатых кружев кремового цвета, с изящно ниспадающими рукавами фасона «пагода» и широким поясом, туфли из лакированной кожи с шелковыми бантами и отделанный рюшами нарядный капор.

На бракосочетание приехали родители Корали и кучка соседей. Клод выглядел угрюмым и молчал, а Жанна Мелен втайне радовалась, глядя на дочь. Взгляд Коры утратил присущую ему печаль и светился радостью. После церемонии в мэрии последовал свадебный обед. Кора держалась свободно, оживленно и весело. Услышав, что Таласса называет Эжена отцом, Клод Мелен сперва нахмурился, а потом смягчился.

Под вечер вернулись домой. Эжен уговорил Жанну и Клода погостить у них с Корой. На Клода произвел впечатление заново побеленный дом и подправленные хозяйственные постройки. Старые деревья были вырублены, и Эжен посадил много молодых. Через неделю родители Корали окончательно примирились с зятем и уехали домой.

Мари плохо помнила, как пережила войну, но поездку через опустошенную, разграбленную Францию она запомнила хорошо. Случалось, у нее хотели проверить документы, а документов не было, и тогда ей грозили арестом, а иногда требовали платы. Поскольку денег у Мари не было, она без колебаний расплачивалась другим, тем, что женщина может продать за деньги или, напротив, сама отдать в качестве платы. Иногда ей удавалось бежать…

Однажды она шла всю ночь по светлой от луны и звезд и страшной в своей пустоте равнине, шла без мыслей, без воли, ведомая одной-единственной слабой надеждой, и дрожала, словно парус под ветром. В другой раз ее избили ошалевшие от войны, потерявшие себя пьяные солдаты, тогда как другие, случалось, совершенно бесплатно подносили ей стаканчик вина.

Она вышла на берег, поднялась наверх и, повинуясь внезапному порыву, упала в траву, прижалась щекой к гибким и влажным стеблям так, словно хотела втянуть в себя соки жизни, напитаться ими. Девушка понимала, что спасением от прошлого, равно как и надеждой на будущее, может стать для нее только дочь.

Мари улыбнулась. Это была робкая улыбка, но искренняя, драгоценная, редкая.

Ясно, что девочка ее не знает, Таласса привыкла к Корали. Что ж, возможно, придется какое-то время пожить у сестры. Разумеется, она причинит Коре боль. Но ведь это ее ребенок. У Коры есть Луи и родители. А у нее — никого.