— Кисонька, ну ты только не плачь, пожалуйста…

— Я сколько раз уже говорил, что я не кисонька, и плакать я не собираюсь! — взвыл Фадан. — Не со-би-ра-юсь я плакать, остроухий вас всех тут раздери!!!

— Ну вот, ты уже и плачешь, — с горечью произнес в ответ Агорх и уселся на хвост. — Ну что я такой бестолковый? Что я опять не то делаю?

— Я не прошу ничего делать!!! Я прошу меня просто выслушать!!! — Фадан уже орал, но дракону на это было, кажется, начхать. — Нам нужно срочно!!! Обратно!!!

— Нет, в таком виде нельзя, — отрицательно помотал мордой дракон. — Кисонька, вы же не здоровые все. И у нас информации никакой нету. Ну нельзя же так, чтобы нездоровые, без информации, без поддержки, и обратно. Вы на таможне, и таможня несет за вас ответственность. Ну и мы несем, сообразненько. Ну подожди еще денек-другой, миленький. Ну не торопись. Дай хоть разобраться.

Правая тапочка улетела куда-то в глубину коридора, и Даша, стряхнув с ноги левую, побежала искать, куда же подевалась эта чертова правая. «Хороший бросок, — подумала она. — В следующий раз добью до кухни». Она подняла тапочку, и кинула ее в сторону прихожей. Кинула так, как учил когда-то папа. Почти не целясь. Попала — теперь обе тапочки лежали там, где и положено, под вешалкой.

В квартире было сейчас пусто, даже кот ушел по своим котовским делам. Имелась у него задушевная подруга этажом ниже, и кот, когда дома никого не было, частенько отправлялся к ней в гости. Если учесть, что последний год дома днем не было никого и никогда, Сирежик к своей подруге практически переехал.

Интересно, где бродят те, которые должны были придти домой еще полтора часа назад? А конкретно — где Витя и Верусик? И кто может быть в курсе, куда они запропастились? Мама? Ну, нет. Мама в институте, пробивает финансирование для экспедиции. И маме они точно не звонили, потому что мама, которая что-то пробивает, опаснее торнадо, лавины, или всемирного потопа. Кто-то из отцов? Ох, маловероятно, что гуляльщики звонили в кремлевку, папа Фэб вчера предупреждал, что там какое-то совещание, и чтобы до пяти часов их не беспокоили.

Даша прошла на кухню, открыла тот холодильник, который поменьше, вытащила банку яблочного компота собственного приготовления, и поставила ее на стол — банка тут же запотела, на ее боках появились маленькие, как бисеринки, капельки воды. Кружка, утром позабытая ею в раковине, нашлась на своем месте в сушке: ну понятно, рыжий опять вечером будет ворчать, что «пораскидали всю посуду, а я вам что, уборщиком нанимался», или что-то в этом роде. Даша налила себе компота, отпила добрую половину кружки. Здорово, холодненький. Подошла к окну. Отодвинула занавеску, и глянула вниз, на город.

Город всегда воспринимался ею словно бы огромной квартирой; куда бы они ни пошла, везде было свойски, уютно; находясь в Москве, она нигде не ощущала себя вне дома. Порой доходило до смешного — например, ей ничего не стоило, забывшись, выйти за хлебом в домашнем халатике и тапочках, причем вовсе не по рассеянности, а просто потому, что показалось странным себя окорачивать, она же просто вниз, на минутку… признаться, папа тоже порой этим грешит, но тут, по его словам, другое, ему лень переодеваться. Город был свой, словно бы часть ее, неотделимая, неотъемлемая, но сейчас…

Берта сидела за столом и невидящим взглядом смотрела за окно, в майский день, на купола, на Яузу, на дома; смотрела словно бы сквозь привычный пейзаж, сквозь небо, сквозь самое время. Перед ней на столе лежали бумаги, и именно поэтому смотреть на стол сейчас не хотелось. Совсем не хотелось.

В эту квартиру, маленькую, она приходила не очень часто — некогда. Но приходила. Особенно тогда, когда хотелось побыть одной и подумать в тишине. Посидеть вот так, молча, размышляя, пытаясь что-то понять и осмыслить.

— Что-то уходит, — прошептала Берта беззвучно. — Что-то уходит с земли…

Руки ее сейчас покойно лежали поверх трёх листов, двух сероватых, рыхлых, и одного кипенно-белого. Два ордера и один приказ.

Первый сероватый лист. Ордер. Квартира на Красной Пресне, в высотке. Две комнаты, десятый этаж, окна на реку. Большая, двенадцать метров, светлая кухня. Балкон. Три минуты пешочком до пристани, на которой останавливаются десять маршрутов.

— Вить, не надо. Пока что не надо. Подумай сам, что папа скажет?

— Чей конкретно папа? И какой из них? Твой, мой или твой старший?

— Все три.

— Если все три, Верусь, то можно сразу одалживать у мясников из магазина плаху и топор. Поверь, мы не ошибемся. Да, конечно, первые двадцать секунд будут не самыми приятными…

— Витя!

Прогулочный катерок неспешно шел по Москва-реке вверх; до Киевской было еще порядочно (сели они в Печатниках), и делать оказалось совершенно нечего. Мороженое, которое притащил Скрипач, уже съели, липкие бумажки от него выбросили, смотреть по сторонам быстро надоело.

— Может, по пиву? — предложил Скрипач.

— Фэб убьет, — меланхолично отозвался Ит.

— За что это?

— За пьянку.