Революционная волна охватила в конце XVIII столетия не только Европу, она докатилась через Атлантический океан и до Нового Света, расшевелив народы, которые в течение трех веков стонали под игом испанцев. Следуя примеру английских колоний на севере Америки, эти народы под шумок европейской сумятицы смело объявили о своем намерении также стать независимыми.

Из областей, входивших в состав испано-американского вице-королевства, последней подняла знамя восстания Новая Испания, то есть Мексика. Если бы испанское правительство пошло на уступки, предложенные благоразумным вице-королем Итурригараем, то революция была бы предупреждена надолго, быть может даже навсегда.

Итурригарай поднял вопрос перед Мадридом о том, что белому населению креолам, лишенным многих гражданских прав, нужно дать эти права. Сделай Испания эту необходимую уступку, креолы были бы вполне довольны и, пожалуй, сохранили бы свою прежнюю лояльность. Мексика, подобно Кубе, до сих пор оставалась бы «драгоценною жемчужиною» в испанской короне, если бы предложения Итурригарая не вызвали недовольства среди местных чистых испанцев-гачупиносов, переселившихся из Старой Испании и крепко осевших в Новой. Они-то вот до того времени и управляли страною, совершенно отстранив креолов от всякого участия в управлении.

Эти узколобые себялюбцы, привилегиям и интересам которых проекты Итурригарая угрожали, схватили его и отправили в Испанию, охаяв его. В Мадриде поверили им. Благоразумные проекты Итурригарая были отвергнуты, и Мексика почувствовала, что вокруг нее еще крепче стягиваются узы, от которых она так страдала со времени завоевания ее Кортесом.

Итурригарай пал в немилость и был вынужден покинуть свой пост.

В одно октябрьское утро по широкой равнине, простирающейся от границ провинции Вера-Крус до Оахаки, пробирался одинокий всадник. В стране царила смута; на каждом шагу можно было ожидать неприятной встречи с политическим противником или с одной из тех разбойничьих шаек, которые шныряли повсюду и грабили кого попало, не разбирая партий. Несмотря на это, всадник не имел при себе никакого оружия, кроме старой иззубренной и сильно изогнутой сабли, до такой степени проржавленной, что при первой же попытке нанести удар она должна была изломаться в куски. Не лучше была и его старая лошадь, очевидно, судя по многочисленным рубцам, покрывавшим ее худые бока, некогда служившая какому-нибудь пикадору, а теперь способная разве лишь на то, чтобы мирно, в полном покое, доживать свои последние дни в стойле.

Самому всаднику было на вид лет около двадцати трех. Небольшого роста, стройный, в меру худощавый, с приятным лицом, красиво очерченным ртом и живыми умными глазами, он производил хорошее впечатление. Бледность щек, беспокойный взгляд и облако грусти на его лице говорили о том, что он чем-то сильно огорчен и встревожен. Одет он был в белый камзол из толстой бумажной ткани и в плисовые панталоны оливкового цвета. На голове у него была широкополая шляпа, сплетенная из пальмовых волокон, а ноги были обуты в короткие сапоги из козлиной кожи, отделанной под кордовскую. Все эти предметы хотя и были уж довольно поношены, но находились в полном порядке, а фасон их свидетельствовал, что их владелец принадлежит к высшему сословию.

Местность, по которой проезжал всадник, была не из тех, которые могли бы бодрить путешественника, в особенности одинокого. Во все стороны ширилась бесплодная равнина, коричневая почва которой была покрыта скудной, хилой, желтоватой травой, перемешанной с диким кактусом и алоэ. Временами по этой песчаной, унылой, наводящей жуть пустыне проносились гонимые ветром столбы пыли. Ряды хижин, в некоторых местах разделенных большими промежутками, окаймлявшие с обеих сторон дорогу, все были пусты, — очевидно, брошенные своими бывшими обитателями. Это обстоятельство, в связи с томящим тропическим зноем, совершенным отсутствием воды и хорошей растительности, все более и более угнетающе действовало на молодого путника, волею судьбы занесенного в эти безжизненные степи.

В порыве нетерпения, граничившего с отчаянием, всадник иногда пришпоривал свою клячу. Это заставляло ее в течение нескольких минут бежать вприпрыжку, а затем она снова переходила на прежний, единственно свойственный ей по ее почтенному возрасту, медленный шаг. Усилия молодого человека искусственно вернуть ей навсегда утраченные силы приводили лишь к тому, что он сам начинал обливаться потом и обессиливать.

— Экая негодная лошаденка! — негодовал он, подхлестывая хлыстом клячу. Уморить, что ли, ты задумала меня здесь?