Я выросла в полуинтеллигентной семье, пуританской и ханжеской, где мать больше всего гордилась тем, что её дети «глупых вопросов не задают». В конце концов, мы — дети, и сами стали считать чуть ли не главным своим достоинством способность не задавать ся «глупыми вопросами», и уже подсознательно отметали из общего хаоса получаемых знаний, среди прочитанного, из возможных откровений со сверстниками, всё плотское, всё, что приоткрыло бы заве су над тайной взаимоотношения полов и продолжения рода. Таким об разом, до самого десятого класса, я прожила в абсолютном неведении.

Но незадолго до выпускных экзаменов в школе произошло одно событие, благодаря которому, моя неосведомлённость обнаружилась перед подругами, и они не замедлили просветить меня. И тут же до моего сведения было доведено, что, хотя всё «это» и ужасная гадость, но муж чине «это» необходимо, без «этого» ему мучительно, и, если любишь и веришь в его любовь, ради него пойдёшь на всё, до конца. Моё воспалённое сознание как–то отмело мудрейшие рассуждения главной классной кумушки о том, что тут, конечно, самое важнее заручиться сначала всеми доказательствами любви «до гроба» — то есть, получить предложение руки и сердца, и даже зарегистрировать брак, а уж потом отдавать себя во власть необходимости, но впитало идею жертвенности; с каждым днём, переваривая полученные знания, я оказывалась всё лучше и лучше подготовленной для любви бескорыстной, цельной, без утайки.

Мне хочется опустить разные подробности — в сущности, они не имеют большего значения, достаточно и того, что любовь пришла.

Не буду называть её первой, как не скажу: «моя пятая любовь». Важно только те, что парень был старше меня: мне едва исполнилось семнадцать, ему же шел двадцать первый год, и он был студентом Академии Художеств. Любовь накатила бешеным, несусветным, как земле трясение, неотвратимым образом. Нас непрерывно трясло, земля уходила из–под ног, ломило суставы, и лица наши были неприличны — со стыдом и отвращением шарахались от нас прохожие. Прощаясь, мы не могли проститься; среди мутно текущего людского потока целовались до страшной слабости, когда только путаницей рук, слиянием губ кое–как удерживали друг друга на ногах…

Под злобное шипение, под завистливую брань, отжившего своё прохожего, разбегались, но пяти шагов было много — одновременно обернувшись, летели через пропасть в пять шагов, спасая, нестерпимо жалея друг друга.