Я не люблю мобильные телефоны, но вынужден признать, что с ними жить стало гораздо легче. Раньше, в пору моей молодости, можно было часами ждать человека «под часами», не подозревая, что тот о встрече просто забыл. А сегодня, один звонок с диким вопросом — «ты где?» ставит все точки над «i» и позволяет получить полную картину о том, с кем ты собираешься провести время, независимо от того будет ли это ближайший отрезок жизни в полчаса или несколько лет. И всё равно, когда этот карманный террорист начинает жужжать в самых неудобных местах, в переполненном троллейбусе, на совещании у шефа, в кресле у зубного врача, или, пардон, на горшке, поневоле проклянёшь всех на свете мобильных операторов, изобретателей, производителей и того, кто звонит в самое неурочное время. На это раз, хвала небесам, звонок прозвучал во время, я стоял на остановке, поджидая рейсовый автобус, в толпе таких же жаждущих скорейшего убытия домой. Сакраментальный вопрос:

— Ты где? — был задан любимой женщиной.

— Автобус жду, — ответил я.

— Когда будет?

— Минут через пять.

— Шевелись, падаль! Я не собираюсь тут подыхать вместе с тобой! — очередной удар бича хлестнул по ногам, разрывая кожу в клочья.

Я, с великим трудом, удержал равновесие. Крик, готовый, было, вырваться, застрял в пересохшей глотке, превратившись в тихий стон. Сил, практически, не осталось. Избитое, нет, совершенно убитое тело, отказывалось подчиняться. Спину подминал плохо отёсанный брус, раздирая спину и грозя, при малейшем проявлении слабости, раздавить меня о пыльную, каменистую тропу, ведущую вверх, на холм Палатин, один из семи, на которых стоит Вечный город, прозванный в народе холмом «Пьяного гимназиста». На нём, суждено было мне закончить своё бренное существование.

С большим трудом, перебирая ногами, когда глаза уже не видят, уши не слышат, а тело молит только об одном — упасть, и умереть, я тащил огромный крест, на котором меня распнут. Сил добавляло только то, что я умру так же, как мой Господь, Иешуа, Царь Иудейский. Нет, я не одержим гордыней, я просил моих палачей умертвить меня как-то иначе, но они приравняли простого паломника и проповедника к ворам и разбойникам, решив, что казнь должна быть как можно более длительная и мучительная. Что я мог возразить на это? Всё равно меня ни о чём не спрашивали. Мысль о том, что мне предстоит пройти через всё то, через что прошел Иешуа, одновременно пугала и наполняла вдохновением, придающим сил там, где их просто быть не могло.

На вершине холма я с огромным облегчением сбросил свою тяжкую ношу. Вокруг стояла небольшая группа людей, может быть просто зеваки, а может кто-то из тех, кто хотел проводить меня в последний путь, не знаю. Возле сброшенного столба стояла плита алтаря, на которой с трудом угадывались истёртые буквы — «Богу или богине, мужу или женщине». В глазах солдат, оградивших меня от толпы, читалась смертная тоска и обыденность. Нынешним жителям Рима действительно было всё равно, кого сейчас распнут, бандита с большой дороги, отнявшего последний кусок хлеба у сироты, или малолетнего мальчишку, вся вина которого состояла в нескольких, может быть и необдуманных словах. Если у них даже боги, и те обезличены, то, что говорить о людях?

Всё началось чуть больше года назад. На улице шёл холодный, зимний дождь, пресекающий всякие мысли о прогулке в соседнюю деревню, где жила молодая хозяйка небольшого поместья, с которой я проводил свободные вечера, и которую имел большое желание весной привести к алтарю Венеры.

«Ave, Maria, gratia plena, Dominius tecum; benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui Jesus. Sancta Maria, Mater Deo, ora pro nobis paccatoribus, nune et in hora mortis nostrac, In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sanckti, Amen…»

— Сжечь его! — Ревела толпа. Я стоял на помосте, привязанный к позорному столбу, обложенный вязанками дров, щедро политых земляным маслом. Мне было стыдно. Стыдно за тех, ради кого я жил все эти годы, стыдно за то, что не успел сделать всего, что так хотелось сделать. Поэтому я молился, молился за все эти заблудшие души, чтобы смертью своей искупить малую толику грехов переполняющих чашу терпения Господа Нашего.

И, тем не менее, я ни о чём не жалел. Не жалел о том, что стал отступником в глазах многих тысяч людей, о том, что стал изгоем в собственном доме. Я не жалею даже о том, что сейчас палач бросит к моим ногам факел и меня, как человека мыслящего, просто не станет. Просто я перейду в другое состояние, стану пеплом, удобряющим растения, и, возможно, в одно из этих растений воплотится моя личность. Но это будет уже следующая жизнь. А пока просто необходимо достойно закончить эту!

Когда тебе уже двадцать пять, можно ни о чём не жалеть. Жизнь, почти, прожита, хорошо ли, плохо ли, но возврата уже не будет. Поэтому нужно просто принять этот постулат как непреложный. Существует, правда, ещё такое понятие как совесть. Однако кое-кто об этом нематериальном предмете уже не вспоминает. Падение нравов преследует нас повсеместно. Нынешней молодёжи совершенно не свойственны такие качества, которые были присущи нам — трудолюбие, целеустремлённость, вера в себя и в Бога. Нынешнее поколение, абсолютно уверен, ничего не создаст, им дано только разрушать. Я бы не удивился, если бы в скором времени настал конец света.

Собственно, что это я как старый брюзга, переваливший через пятидесятилетний рубеж. Если вспомнить собственную жизнь, можно, наверное, накопать целый ворох ошибок. Однако не могу не отметить, что ни одна из них не могла привести к необратимым, фатальным последствиям. В этом я абсолютно уверен. Но то, что творят нынешние представители рода человеческого из молодого поколения, ни в какие ворота не лезет. Мне уже абсолютно наплевать на мою жизнь, но ведь на кону стоит жизнь всего человечества! Как они могут не понимать этого в наш просвещённый шестнадцатый век! В век, когда человек, в научных преобразованиях, заглянул, собственно во владения Господа Бога! А эти, с позволения сказать, сливки рода человеческого, что творят они! О чём можно говорить, если они сожгли даже Жанну, ту, которая спасла Богом благословенную Францию от английского порабощения.

Последний рейс…. Именно — последний, возвращаться я уже не собираюсь. Собственно, даже выезжать я тоже не собираюсь. Надоело всё. Почти три года ненавидеть и быть ненавидимым. Думаю, что не всякий сможет выдержать такое. Я — смог. Смог, притом, что ненавидел всеми клетками своего тела тех, кто лишил мою жизнь смысла. Смог, несмотря не то, что все те, кто мог привнести в мою душу хоть какое успокоение меня ненавидели не меньше. Но — мне было всё равно, это был мой последний рейс, последний во всех отношениях. Слишком долго я ждал этого момента. Сегодня всё закончится, надеюсь сообразно моему изуверскому плану.

НЕНАВИЖУ!!! Именно она, благословенная ненависть давала мне силы переламывать себя через колено, сотни раз сжигать душу на костре, пылающем в сердцах тех, кого мог назвать своими товарищами. Вытерпеть все гневные взгляды, плевки в еду и спину и тысячи других, не менее страшных знаков презрения. Но я не мог ни словом, ни взглядом, ни каким-либо другим действием выдать себя. Страшно становится оттого, что может сделать человек во имя цели, которую перед собой поставил. Пусть боятся те, против кого я, собственно выступил. Против кого я объявил персональную войну. Не лично против каждого, против всей системы в целом, допустившей, чтобы человек перестал именовать себя высшим существом, венцом творения Бога и при этом по поводу и без повода провозглашать — «Got mit uns». Matka Boska!!! Если Бог может допустить то, что творят эти, с позволения сказать, твари Божьи, то каким же тогда должен быть сам Бог? Не верю, не верю я в то, что Он может благословить таких зверей и не помочь мне в моей благородной ненависти.

Моя внешность белокурого красавца, родившегося в еврейской семье, всегда была излюбленной темой для незлобных шуток и подначек. Действительно, когда у родителей евреев, не отличающихся друг от друга ни цветом волос, ни формой носа неожиданно рождается ребёнок совершенно славяно-арийского типажа, то это всегда рождает целую кучу пересудов и домыслов. И быть бы, наверное, крупному скандалу, перерастающему в Бог весть что. Ситуацию спасал один из прадедов — Збышек, белокурый гигант, очаровавший всё женское население нашей деревни и которого, в свою очередь, сумела околдовать прабабка Софья. Сама — как серая мышка, тихая и незаметная, вдруг стала единственной, кого увидел мой прадед. Их дети и внуки во всех чертах повторяли облик прабабки Софьи, и ни один не был похож на деда Збышка, что его, конечно, расстраивало, но, наверное, не очень сильно. И тут, наконец, что называется, прорвало. Родился я. Дед Збых был счастлив неимоверно. Именно поэтому родители и решили дать мне его имя. После этого события прадед был на вершине счастья.

Збых и Збышек всегда были неразлучной парой. Пока у деда были силы, а их у него всегда, до самой старости было с избытком, каждую минуту он посвящал мне. Всё, что я знаю и умею, я знаю и умею это всё благодаря моему прадеду. Впрочем, где-то я не прав, конечно, прадед прадедом, но ведь были и другие мои домочадцы. Нужно сказать, что мы жили очень дружной семьёй в большом, красивом доме в самом центре села у костёла.

Тема религии у нас никогда не обсуждалась, хотя, как и многие еврейские семьи нашей округи, мы соблюдали шабот. Однако же, мы жили среди поляков и, где то, были добрыми католиками, как и они. В этом смысле близость костёла была весьма удобна. Когда я был босоногим пацаном, службы весьма утомляли, всегда хотелось пораньше сбежать домой, где всегда была целая куча неотложных ребячьих дел. Иногда это удавалось, за что впоследствии приходилось выслушивать нудные нотации мамы и бабушек. Отец эти проблемы игнорировал, деды делали вид, что всё в порядке и только прадед Збышек, положив мне на голову огромную ладонь, говорил:

«Аллахумагофир лихаййина уа маййитина уа шахидина уа гаибиня уа кабирина уа сагирина уа закарина уа унсана… Мой Аллах! Прости грехи наши у тех, кто жив и кто умер, присутствующих и отсутствующих, больших малых, мужчин и женщин…», губы привычно нанизывали слова суры друг на друга. Я понимал, что молитва в неурочное время и с нарушениями привычных канонов шариата не может не вызывать порицание у правоверных, но…. Во время войны очень трудно соблюдать все законы. Тем более что это, я думаю, и не нужно. Так, вроде, говорил имам в школе подготовки шахидов.

Да плевать мне на всё! Я так устал и мне так страшно, что я даже уже почти ничего не боюсь. Мне уже просто противно — шёл за одним, а получил совершенно другое. Что ж, как говорят урусы: «за что боролся — на то и напоролся». За что боролся? За что? Во имя чего? Зачем мне всё это? Кто мне ответит на эти вопросы?

Нет меня больше в этом мире. Кто-то взял и вычеркнул моё имя из классного журнала. А может, меня там вообще не было, в этих списках?

Наверное, я не прав. Даже, скорее всего, не прав. Аллах простит меня. Аллах велик, он всех прощает. Только непонятно иногда как он это делает. По-моему, есть разница между шестнадцатилетним мальчишкой и огромным, волосатым ваххабитом, с вожделением смотрящим на этого ребёнка.

Я долго не мог понять причины этого взгляда, пока не прошёл этот мерзкий, отвратительный «обряд посвящения». Аллах милосердный!

— Как самочувствие? — Кожин встретил меня крепким рукопожатием.

— Спасибо, — осторожно ответил я, — Вашими молитвами.

— Ну, на счёт молитв, с Вами нам не сравниться. Спасибо Вам за содействие. Помощь Ваша просто неоценима.

Я ошалело посмотрел на него.

— Так кто кому помогал, я так и не понял.

Утро. Никогда в жизни бы не мог подумать, что утро может быть таким радостным и безмятежным. Утро всегда было наполнено вечными проблемами наступающего дня, ворчанием любимой женщины, стоном Машеньки, которая никак не хотела идти в детский сад, хмурым молчанием юного бойца Михаила, и прочая, прочая… А тут и настроение, которым хочется поделиться со всем светом, и доносящиеся снизу пение моей Лизы, и воинственно-весёлые вопли обоих архаровцев. Эх, а я чем хуже? Подскочил, открыл окно, принимая порцию свежайшего воздуха. Заправил кровать, сделал пару махов ногами. Неожиданно вспомнился комплекс упражнений, который один из наших сослуживцев называл серьёзно — «Ката Школы Скорпиона»! Во, как! Теперь то я знаю, насмотрелся товарищ Брюса Ли, и давай изобретать нечто непроизносимое. Усмехнулся и давай вспоминать. Через пять минут понял, что при всём трагикомизме товарищ то наш, был не совсем уж чайником, а его комплекс под утреннюю зарядку очень даже катит. Водные процедуры я закончил вместе с криком Лизы:

— Эй, летёха, нам как, без тебя завтракать?

— Бегу уже, бегу, — на ходу подтягивая штаны, слетел я со второго этажа. Из-за стола, на кухне на меня смотрели с лёгкой укоризной три пары глаз. Сделав вид, что всё в порядке, я занял место во главе стола:

— Всем приятного аппетита.

Мамочка провожала всех нас, кого в школу, кого в детский сад, а кого и на работу. Но никого не забыла, всех наградила поцелуем. Не знаю, приметы гласят, если утро такое радостно — счастливое, жди обязательно подвоха. Так не хотелось в это верить, однако, примета — штука проверенная веками. Вот и здесь. Не успел я дойти до нашего рабочего домика, как в ухо постучалось что-то, и раздался голос Маруси: «Внешний вызов. Майор Кожин. Соединять»? От неожиданности я даже остановился: «Конечно же, соединяй».

Утром, по дороге на работу я столкнулся с шефом:

— Привет, Илья. Как настроение? — Я улыбнулся:

— Как удачно вчерашняя копеечка улеглась в наш бюджет. Лизонька так любит ходить по магазинам. — Тут уже улыбнулся Кожин:

— Это она ещё не знает, что за всё, что купят наши девочки, платит Варвара Степановна из специальной кассы, которая и рассчитана на выезды по магазинам. Два раза в неделю. А перед праздниками, ещё дополнительные вояжики. Кстати, с ними поедут трое «Штучных» в качестве тягловой силы.

— Здорово, а то я уж подумал… — Тут я увидел нечто, что не укладывалось в рамки обычного дня. Чуть в стороне от дорожки, между двумя ёлками стоял… автомат для мороженого. Вернее не так. Что-то очень похожее на автомат для мороженого. — Шеф, а это что? — Я ткнул пальцем в сторону агрегата. Шеф внимательно посмотрел на меня, потом на то место, куда я тыкал пальцем и пожал плечами:

Дома меня ждали мои родные и куча пакетов и коробок, Лизины покупки.

— Где хоть отоваривались? — Спросил я мамочку и был засыпан восторженными комментариями. А были они в Швеции, в Стокгольме. Обошли больше десятка супермаркетов. Сначала покупали то, что нужно, потом, то, что не нужно, потом всё что может пригодиться, а уж потом всё подряд. И главное!

— Представляешь, Илюша, за всё платила Варвара Степановна, — шёпотом поделилась со мной Лиза, — Даже не смотрела, что кто купил. Только деньги отстёгивала. Да и сама тоже набрала не мало, представляешь? А наши деньги, куда девать будем? — Я сделал вид задумчивости, залез в карман, вытащил ещё пачку купюр и отдал их Лизе. Любимая вообще впала в ступор.

— Нет, — помотала она головой, — так хорошо не бывает. Что ни будь, да будет не так. Так, — упёрла она руки в бока, — или ты мне рассказываешь, как ты сюда смог попасть, или все покупки будут лежать тут, пока не начнут обрастать плесенью.

Я горько вздохнул. Честное слово, я очень не хочу, что бы Лиза узнала все подробности. Однако рано или поздно нужно было решать эту проблему. Я только попросил, что бы дети этого не слышали. Она с пониманием отнеслась к моей просьбе. Дети были отправлены на улицу, погулять. Присев на кухне, я налил себе чашечку кофе и начал свой рассказ. Начав с взрыва в торговом центре, посетившего меня в больнице майора, и далее, по порядку. Когда я закончил задержанием террориста «штучного», Лиза рыдала в голос.

Дома нас встречали с триумфом. Откуда они всё узнали — вопрос, но факт остаётся фактом. Все уже всё знали. Прямо на улице были накрыты столы, я просто не мог удержаться от хохота. Наверное, нервная реакция. Но когда увидел Лизу и ребят, смех сразу пропал, осталась только улыбка, зеркальное отражение улыбок моих ребят. Пока мне пожимали руки и хлопали по плечам, Лиза и дети стояли и ждали. А когда я упал перед ними на колени, тут уж и они не выдержали. Машенька уцепилась мне за шею и обхватила ногами, а в голос:

— Папка, родной, как я тебя люблю!!! — Не знаю, как кто, но я не выдержал и тоже захлюпал носом. Мишка, настоящий мужчина, дрожащим голосом:

— Папа, я буду таким как ты, можно? — Сзади меня обняла Лиза и просто молча поливала слезами.

На глаза попался шеф, он зачем то протирал носовым платком очки, мужики отвернулись, а девочки тоже просто молча плакали.

— Внимание всем, — голос взял шеф, — Сегодня у нас не просто событие. Сегодня у нас праздник. Сегодня наш сослуживец, наш Корректор совершил нечто достойное быть вписанным в анналы истории. Не смотри на меня так, Илья. Да, мы понятия не имеем, кто такой Корректор, в чём его функции, в чём его права и обязанности. НО! Тем не менее, то, что ты совершил за эти дни, уже достойно внесения в материалы для изучения работы корректора. Наверняка, ты первый, как Гагарин, но, как и у Гагарина у тебя будут последователи. Так, что, дорогие мои, запомним этот день, для того, чтобы рассказывать о нём нашим внукам.