Утро не задалось.

И без того тяжелая шкура за ночь намокла и стала просто неподъемной. До озера он вчера не добрался. Пришлось ночевать в неглубокой пещере неподалеку от тропы. Пещеру занимал медведь, которого он выгнал дубинкой и криками, после чего развел костерок у входа и закусил хлебом, козьим сыром и кислым вином, слушая, как мишка обиженно ревет где-то за кустами. Потом он лег спать, не особо заботясь о костре.

Ближе к рассвету прошел дождь, и тогда выяснилось, что в крыше пещеры имеется достаточное количество отверстий, чтобы впустить воду внутрь. Почувствовав холодные струйки на лице и спине, он перевернулся на другой бок, буркнул что-то во сне и натянул шкуру на голову. Шкура была большая, ее вполне хватало, чтобы носить на бедрах или на плечах, но укрываться ею полностью не получалось — ноги все равно торчали наружу. Через час он озяб и выбрался из пещеры под последние ленивые капли дождя. Костер давно погас. Медведь сидел шагах в ста, под одиноким раскидистым дубом, хмуро глядя на захватчика. Он кинул в медведя камнем.

Было еще довольно темно, но он знал, что Эос уже поднялась со своего ложа. В разрывах туч он видел нежно-розовые лучики, пальчики богини, как их называл старик Хирон.

— Все просыпается, все встает навстречу тебе, розовощекая, — сказал он богине, почесываясь под набедренной повязкой. — Извини, я сейчас…

Сначала пришло ощущение тепла.

Рядом потрескивал огонь в очаге, волоски львиной шкуры легко щекотали подбородок. До него доносился запах жареной рыбы, сухой горячий воздух, нагретый живым огнем, касался ноздрей.

Он был дома и спал в своей постели. Солнце, наверное, уже встало и за окнами начинается день, и мальчишки гонят овец по улочке… Открывать глаза не хотелось.

— Мегара, — позвал он.

Ему вдруг очень захотелось прижаться к ней, маленькой, хрупкой девочке, ощутить бедром ее мягкие бедра, обнять… Он потянулся к ней, но рука уткнулась в камень, присыпанный песком.