Где-то под Осло мы познакомились с мужчиной лет шестидесяти, поведавшим нам кое-что еще о доме престарелых, про который мы читали у Гамсуна в его записках о последнем годе, проведенном там, — человек этот работал в доме престарелых именно в то время, когда там находился величайший норвежский писатель. В ресторане гостиницы где-то под Осло, в которой мы ночевали несколько дней, в тот пятничный вечер, естественно, было особенно шумно, и молчаливый человек уже давно обратил на себя наше внимание. Подсев за его столик, мы назвали свои имена, и он рассказал нам, что он — бывший студент философии, проучившийся, помимо других мест, четыре года в Гёттингене. А мы было решили, что он капитан норвежского судна, и подсели к нему в надежде узнать кое-что еще о морском судоходстве, а не о философии, ведь именно от нее мы сбежали из Центральной Европы на север. Впрочем, мужчина не донимал нас философией, а рассказал, что на самом деле вдруг взял да и оставил философию и в двадцать семь лет посвятил себя уходу за престарелыми. Об этом решении он не жалеет. В первый же день работы он помог одному из стариков подняться с кровати, перестелил ему постель и уложил снова. Этот старик оказался Гамсуном. Наш новый знакомый и в самом деле не один месяц кряду выводил Гамсуна в сад, расположенный за домом престарелых, и покупал ему в деревне те самые карандаши, которыми Гамсун писал свою последнюю книгу. Он был первым, кто увидел

мертвого

Гамсуна. Естественно, он и понятия не имел, кто такой Гамсун, когда накрыл лицо умершего простыней.

Имитатор голосов, который вчера вечером был гостем Хирургического общества, после выступления во дворце Паллавичини, куда это самое Хирургическое общество его и пригласило, дал согласие отправиться в наш дом на Каленберге, чтобы и у нас, где всегда открыты двери для людей искусства, показать свое мастерство, естественно, за особый гонорар. Мы попросили имитатора голосов, который родился в Англии, в Оксфорде, но ходил в школу в Ландсгуте и первоначально промышлял оружейным делом в Берхтесгадене, не повторять на Каленберге программу, а показать нам нечто совершенно иное, не представленное Хирургическому обществу, а значит — имитировать на Каленберге совершенно другие голоса, чем во дворце Паллавичини, и он нам — а мы были в восторге от его выступления во дворце Паллавичини — это пообещал. И в самом деле, имитатор голосов имитировал для нас на Каленберге совершенно другие, более или менее известные голоса. Мы даже заказывали голоса, а имитатор охотно выполнял наши пожелания. А вот когда мы предложили ему напоследок сымитировать свой собственный голос, имитатор ответил, что сделать это он не в состоянии.

Два философа,

о которых

к тому времени было написано больше трудов, чем они сами успели написать, встретились однажды, через десятки лет, причем не где-нибудь, а именно в доме Гёте в Веймаре, куда они прибыли, естественно, каждый сам по себе, с противоположных сторон, с одной единственной целью: познакомиться поближе с жизненным обиходом Гёте, что оказалось для них делом совсем непростым, ведь на дворе стояла зима и было изрядно холодно, и вот во время этой неожиданной, для них обоих на самом-то деле тягостной встречи они заверили друг друга в глубочайшем взаимном уважении и почтении, и каждый обещал по возвращении домой сразу же углубиться в сочинения коллеги с той самоотверженностью, которая этим сочинениям соответствовала бы. А вот когда один из философов сказал, что напишет в лучшую на его взгляд газету о том, кого он встретил в доме Гёте в Веймаре, естественно, изложив свои впечатления в форме философской статьи, другой тут же заявил, что категорически возражает, и назвал замысел коллеги убийственной дискредитацией.

В Монтрё, на берегу Женевского озера, наше внимание привлекла одна дама на скамейке, которая, сидя на этой самой скамейке без малейшего движения, постоянно принимала разнообразнейших посетителей. Два раза на берегу рядом с ней останавливалась машина, из нее выходил молодой человек в униформе, вручал даме газеты и вновь уезжал, и мы подумали, что он ее личный шофер. Дама была закутана в несколько шерстяных одеял, на вид ей было далеко за семьдесят. Иногда она кивала кому-то из прохожих. Она, видно, из тех богатых и знатных швейцарок, которые зиму проводят на Женевском озере — в то время как от их имени по всему миру заключаются сделки, подумали мы. И действительно, как нам вскоре рассказали, дама оказалась одной из тех богатейших и знатнейших швейцарок, которые проводят зиму на Женевском озере; уже двадцать лет как ее разбил поперечный паралич, и в течение этих двадцати лет шофер ежедневно отвозит ее на берег Женевского озера, усаживает на одной и той же скамейке и привозит ей газеты. Десятки лет Монтрё получает пятьдесят процентов своих налоговых поступлений из тех налогов, которые платит она. Двадцать лет назад известный гипнотизер Фурати загипнотизировал ее и больше не смог разгипнотизировать. Как известно, Фурати тем самым перечеркнул не только жизнь этой дамы, но и свою собственную жизнь, причем навсегда.

Супруги из Зальцбурга, которые всю жизнь работали каждый сам по себе, а сейчас, к обоюдному удовольствию, получают удвоенную совместную пенсию, решили на исходе зимы поехать в Целль-ам-Зее, что в Пинцгау, для чего приобрели рекламный проспект этого достохвального места, дабы изучить его и таким образом подобрать подходящую для их цели гостиницу и провести в ней две или три недели. Супруги, любившие путешествовать, и в самом деле нашли в проспекте гостиницу, которая, как им казалось, соответствовала их представлениям и пожеланиям, и отправились в Целль-ам-Зее. Когда же наконец крайне утомительная поездка была позади и супруги добрались до Целль-ам-Зее, они вошли в гостиницу и были вынуждены признать, что ожидавшее их в гостинице вовсе не оправдало их ожиданий. Например, на диво уютные комнаты из проспекта в действительности оказались мрачными, и ужаснувшимся супругам представилось, будто в каждой комнате стоит заколоченный гроб, и на крышке каждого гроба написаны их имена.