Воин султана

Болдуин Бейтс

Эжени попала в Марокко пленницей султана. Здесь она встретила человека, которого когда-то нежно любила — шотландца Дика Мак-Грегора, теперь офицера султанской службы в красной феске. По воле судьбы Дик вынужден был покинуть родину, принять ислам, изменить всю свою жизнь — но он никогда не переставал любить подругу далекой юности. Тогда почему же он так гордится двумя женами и множеством наложниц? Как же он может осквернять свою любовь, предлагая Эжени стать третьей женой в его гареме?

Часть первая

ТРУП ЛЬВА

Глава первая

ЛИС И СОБАКИ

Лис устал. Он едва переставлял ноги, пышный хвост волочился по земле. Выйдя из зарослей, он устремился вверх по полю на краю плантации Кэри. Далеко позади слышались лай собак, звуки рога, крики охотников. Ранальд Мак-Грегор, его гости и с полдюжины прихлебателей, какие всегда окружают значительного человека, ехали верхом вслед за собаками.

Но пока лису удалось далеко опередить погоню. Охотники заплутали в болоте, через которое он бежал, и в маленьком хитром мозгу зверя впервые появился проблеск надежды. Пологий склон перед ним вел к краю желтых утесов, глядящихся в ослепительную синеву Чесапикской бухты. Слева за грядой округлых холмов скрывалась Черная река, слишком широкая, чтобы плыть через нее. Можно было выбрать еще один путь — направо, к югу.

Этот путь вел на плантацию Бак-Хилл — там были дома, поля и дороги. Оттуда, где стоял лис, местность, постепенно повышаясь, шла через полосу густых зарослей к гребню холма. Изгородь, увитая виноградом, жимолостью и вьющимися розами, отмечала границу возделанной земли, а вдоль нее шел ряд высоких пышных деревьев, неожиданно обрывавшийся на тенистой поляне почти у самого края прибрежных утесов. Пологий склон, покрытый аккуратно огороженными зеленеющими полями, приводил в тенистый, увитый лозами лесок в лощине между плантациями Бак-Хилл и Кэри. Фасад большого кирпичного дома обращался к Линхейвен Саунд и Хэмптонской дороге, ведущей в маленький порт Норфол.

На этом пути была опасность встретить людей, но, с другой стороны, вряд ли кто-то ожидает, что он отправится именно сюда. Лай собак раздавался уже ближе, и лис понял, что нельзя терять время. Передохнув, он быстро побежал вверх по холму, через заросли кустарника, к бахроме леса на гребне и зеленеющим полям.

Сгорая от нетерпения, Дик Мак-Грегор ждал в заросшей лесом низинке, где маленький полуостров сужался и тропа Милл-Гат пересекалась с дорогой, ведущей к причалам. Юноша не слышал звуков охоты, которая сейчас находилась далеко к северу, с другой стороны Бак-Хилл, но, если бы даже и слышал, они не дошли бы до его сознания, так он был взволнован.

Глава вторая

«ЕДИНОРОГ»

В течение следующих нескольких часов произошло множество событий, которые повернулись бы совсем иначе, знай о них Дик Мак-Грегор. Но, к несчастью, все это время он или был вовсе без сознания, или сквозь пелену боли едва различал смутное движение вокруг себя. Хотя об этом никто не узнал, жестокий удар вызвал довольно серьезное сотрясение мозга. Дик не протянул ноги лишь благодаря завидному здоровью и выносливости.

Он был холоден и вял, словно линхейвенская устрица. Его привезли в усадьбу, положили на лужайке перед домом, и Ранальд Мак-Грегор распорядился опрокинуть на сына несколько ведер холодной воды. Однако это не привело парня в чувство, упрямый шотландец прибегнул к бренди, чуть ли не утопив Дика в нем. Но это тоже не помогло. Ранальд нахмурился.

— Отнесите паршивца в его комнату, — распорядился он. — Пусть проспится. Вы двое, станьте у дверей на страже, и как только он проснется, тащите его ко мне!

Когда слуги удалились, унося безвольно обвисшее тело, Ранальд Мак-Грегор отправился в свой кабинет, уселся в кресло и погрузился в размышления. Наконец он резко встал, словно придя к какому-то решению, хлопнул в ладоши и приказал негру, явившемуся на зов, подавать к причалу лодку. Двадцатью минутами позже, за два часа до захода солнца, он уже покачивался, мрачный, словно грозовая туча, на корме быстроходной восьмивесельной шлюпки, служившей одним из основных средств передвижения.

Кроме двух французских кораблей, стоявших на якоре в Хэмптон-Бар, на рейде было еще с полдюжины судов. Королевский линейный корабль и стройный фрегат стояли у острова Крейни; три толстобрюхих купеческих корабля — возле Мидл-Граунд, а ниже, почти напротив плантации Бак-Хилл, не больше чем в полумиле от берега — широкий, низкий, с круто обрезанной кормой — бриг «Единорог», принадлежавший Ранальду Мак-Грегору и его младшему брату Колину, командовавшему им. На самом деле большая часть, как обычно, принадлежала Ранальду, но Колин был вполне удовлетворен. Он торговал табаком и корабельным снаряжением от Норфолка до Средиземноморья — в Генуе, Ливорно, Марселе, Барселоне и Аликанте — и получал достаточную прибыль, что обеспечивало ему безбедное, если не роскошное, существование до конца его дней.

Глава третья

КОЛИН МАК-ГРЕГОР

В конце концов для Дика, наверное, было и лучше, что первое его пробуждение закончилось таким образом. Теперь он приходил в чувство медленнее, но гораздо основательнее. К счастью, парусник «Единорог» тоже был не из быстрых: с упорной монотонностью, не спеша, он прокладывал свой путь на восток через волны Атлантики.

Дик приходил в себя медленно по нескольким причинам, и удар, полученный от дяди, не играл особой роли. Настоящих причин было три, больше душевного, чем физического свойства. Он жестоко страдал от морской болезни, и это крайне подавляло его. Однако остальные причины, гораздо более серьезные, по-настоящему мешали выздоровлению. Самым худшим было чувство, что сердце его разбито, а отчаяние лишало его воли и чуть ли не заставляло мечтать о смерти. Ему, побежденному и побитому, больному и несчастному, казалось, что весь мир ополчился против него и Эжени, и он слаб и бессилен против него. Каждое мгновение, каждый час, каждый день уносили их все дальше и дальше друг от друга, и он не был настолько слеп, чтобы надеяться, будто страстное желание и сила обстоятельств когда-либо снова сведут их вместе; это невозможно, раз уж высшие силы выступили против них.

К тому же Дик внезапно начал испытывать сильнейшую ненависть к дяде. Хотя в душе все еще царило смятение, это чувство возобладало над остальными. Он понимал, конечно, что действительным виновником его бедствий был отец. Но Ранальд Мак-Грегор теперь далеко, до него не добраться. Колин, напротив, был рядом. К тому же, отказавшись вернуться назад, капитан прямо признал, по крайней мере, так считал Дик, что находится на стороне тех, кто ополчился против него и Эжени.

Однако по отношению к Колину Мак-Грегору это было совершенно несправедливо. Суровый шотландец гордился своим бесшабашным юным племянником и любил его. Колин и Ранальд отличались друг от друга так же, как две разные породы собак. Ранальд походил на задиру-бульмастифа: больше шума и лая, чем настоящей воинственности. Колин был сродни шотландскому терьеру: он умел добиваться своего молча, упорно и отважно.

Он познакомился с матерью Дика, когда та уже была женой Ранальда, и никогда не позволял себе ни намека, ни взгляда, по которым она смогла бы догадаться, что он любит ее всей душой. Может быть, поэтому ему так часто виделись в мальчике ее черты. Так или иначе, но Колин был гораздо больше расположен к Дику, чем тот думал.

Глава четвертая

НАПАДЕНИЕ

С этого момента вся жизнь на борту неторопливо движущегося своим курсом «Единорога», казалось, пошла совсем по-другому. Неожиданно возродившаяся надежда помогла Дику воспрянуть духом и телом, и он с каждым днем чувствовал себя все лучше и лучше. Мрачное настроение покинуло его, и юноша снова обрел свою обычную жизнерадостность. Через три дня он уже мог садиться за стол вместе со всеми в кают-компании, а через неделю — выходил на палубу, наслаждаясь солнечным светом и свежим морским воздухом. Не прошло и двух недель, как он истомился от ничегонеделания и стал предлагать матросам свою помощь.

По ночам, в одиночестве темной каюты, Дик часами лежал без сна, размышляя и строя планы будущих действий. И когда, наконец, он закрывал глаза и засыпал, в сновидениях ему являлась Эжени. Но теперь это была другая Эжени — не дитя с тоскливым взором и грустной улыбкой, но очаровательная, веселая, радостно смеющаяся девушка, готовая поделиться с ним тайнами, скрытыми во тьме ее глаз, нетерпеливо простирающая руки ему навстречу.

Тем временем «Единорог» продолжал свое неспешное путешествие. Дик, начиная терять терпение, по десять раз на дню приставал к дяде с просьбами определить, где находится корабль, много ли он прошел с прошлого раза, далеко ли еще до земли. Напрасно капитан Мак-Грегор повторял, что, хотя они сделают первую остановку на мысе Сент-Винсент, им еще останется пройти добрую тысячу миль до Гибралтара, а потом — половину Средиземного моря.

Когда они миновали Азорские острова и стали приближаться к Иберийскому полуострову, погода переменилась, небо начало хмуриться и мрачнеть. Солнце скрылось за пеленой облаков, ветер, ставший холодным и порывистым, приносил с норд-веста шторма и шквалы. К счастью, он оставался попутным, подгонял судно, и никто особо не жаловался. Дик уговаривал дядю поставить все паруса и выжать из старика «Единорога» наибольшую скорость, на какую он был способен.

Однажды, темной безлунной ночью, когда ветер завывал в снастях и черные, с пенящимися гребнями валы один за другим обрушивались на корабль, вылетая из мрака, вахтенный, присланный Колином Мак-Грегором, загрохотал кулаками в дверь каюты Дика. «Единорог» находился в плавании почти шесть недель, и Дик уже подумывал, что больше никогда не увидит земли. Он хотел узнать, зачем его вызывают на палубу, но задать вопрос не, успел, потому что матрос тут же убежал.

Часть вторая

ДЬЯВОЛЬСКАЯ МУКА

Глава первая

МЕКНЕС

Вернувшись в мир живых, Дик обнаружил, что лежит на подстилке из грязной, заплесневелой соломы, в мрачном вонючем помещении, темном, как пещера, освещенном только отраженным светом солнца, проникавшим через два узких зарешеченных отверстия в противоположных стенах высоко под потолком. На расстоянии вытянутой руки от него на такой же подстилке лежал дядя. Он стонал, тяжело дышал, и Диком внезапно овладело острое беспокойство за его жизнь. Но, как только он приподнялся на локте, рядом с ними бесшумно обрисовалась смутно видимая фигура.

— Как вы себя чувствуете, мистер Дик?

Дик повернул голову.

— Это ты, Лерон? А что с дядей Колином?

— Разве вы не помните, мистер Дик?

Глава вторая

КЛЮНИ ГЛЕНГАРРИ

Сиди Абдаллах, которому так щедро преподнесли Дика, считался третьим сыном Мулаи Исмаила, хотя вопрос этот был не совсем ясен. Имея такое множество отпрысков, трудно сказать наверное, кто первый, а кто десятый. Важно было то, что на данный момент Абдаллах явно числился в любимцах.

Это был высокий человек двадцати четырех лет, хотя при взгляде на него ему можно было дать лет на десять больше. Абдаллах уже был отцом восьми детей, и его старшей дочери шел одиннадцатый год.

Несмотря на высокий рост, он был достаточно полным, что здесь считалось обычным, потому что, по местной поговорке, худая собака — бедная собака. Голова у него была круглая, лицо овальное, с широким лбом и высокими скулами; густые темные брови пересекали лицо прямой линией и почти смыкались над черными, несколько навыкате глазами. Нос у него был длинный, тонкий, слегка крючковатый, рот маленький, подбородок слабый и срезанный.

Что касается характера, то, как позже выяснил Дик, разница между ним и его единокровным братом Зайданом оказалась невелика. Оба отличались безжалостной жестокостью и необузданностью, правда, Зайдан был злобен от природы, а Абдаллах нет. Вспышки ярости и жестокости являлись, скорее, следствием неистового нрава, и, хотя поступки его часто бывали такими же зверскими и кровавыми, как и у брата, совершались они в приливе гнева, а не хладнокровно. Говорили, что не менее бурно он проявляет и щедрость.

Дик, конечно, понятия не имел обо всем этом, когда его вели через обширные сады позади Дар эль-Махзена к другой группе зданий, также расположенных среди пышной растительности. Это был Дар эль-Хамра — Красный Дом — дворец Абдаллаха. Дика и его товарищей провели мимо конюшен и ввели в длинное гулкое тюремное помещение под ними. Дощатый потолок был сырым и вонючим от просачивающейся сверху лошадиной мочи.

Глава третья

ПАСЫНОК АЛЛАХА

Впервые Дик вошел в собственно город. Улицы кишели народом. Дерб С'мене показалась ему, привыкшему к простору дворцовых садов, невозможно узкой и переполненной людьми. На самом деле это была самая широкая улица в городе. Двое мужчин могли пройти по ней, вытянув руки в стороны на всю длину, и кончики их пальцев лишь едва задевали бы стены. Улица была вымощена крупными истертыми булыжниками, а сточную канаву, проходившую посередине, накрыли старыми мельничными жерновами, которые сильно шатались, когда на них наступали.

Множество людей всех возрастов, цветов кожи, различного роста и внешности толкались в воротах и заполняли улицы. В казавшейся непроходимой давке погонщики ухитрялись проводить мулов, верблюдов, ослов и даже отары перепуганных лохматых овец. Время от времени проезжала какая-нибудь важная персона, а впереди бежали два раба, размахивая направо и налево внушительными палками и крича: «Бал-ак! Балак!» — «Дорогу! Дорогу!» И Дик посмеивался про себя, видя, что сам Якуб эль-Аббас, не говоря ни слова, ловко увертывается от них.

И в этой толпе даже Дика, хотя он был оборван и грязен, осаждали нищие, слепые с заплеванными бородами, больные, едва ковыляющие на слоновых ногах, прокаженные, протягивающие руки, похожие на когти, с криками: «Флус аль Аллах! Флус аль хамдуллилах!» — «Денег для Аллаха! Денег за благословение Аллаха!».

Но сутолока и теснота на Дероб С'мене были еще ничто по сравнению с более узкими и темными проходами, куда они свернули. На полпути через город эль-Аббас резко повернул влево, на темноватую Дерб Филала, тянувшуюся между глухими стенами. Здесь человек, уперев руки в бока, оцарапал бы себе оба локтя. Улица была немощеная и, хотя дождь не шел уже очень давно, покрыта тошнотворной грязью. По обеим сторонам тянулись высокие дома, выходившие на улицу глухими стенами, кое-где соединенными арками, еще больше затемнявшими узкий проход. Изредка между домами встречались просветы, где над высокой садовой стеной, увенчанной ослепительно яркими цветами бугенвиллеи или золотыми и пурпурными вьюнками, сияло солнце. Время от времени улица расширялась, образуя небольшие площади, где из стенок, украшенных сине-золотой изразцовой мозаикой, выбивались вечно журчащие струи фонтанов. Каждое четвертое-пятое здание казалось Дику мечетью или медресе, мусульманской семинарией, увенчанными высокими минаретами с плоскими фасадами, где вот-вот появится седобородый муэдзин, созывающий правоверных на молитву.

За мечетью Филала они вошли в район, называемый Кисарийа. Улицы здесь были перегорожены, и по ним не разрешалось проводить животных; идти тут было несколько легче. В этом районе располагались улицы кожевников и чеканщиков, шорников и сапожников, бакалейщиков и пекарей, столяров и оружейников, медников и портных, гончаров и слесарей; у всех было свое постоянное место, так что если человеку требовался новый кинжал или плащ, ему следовало только прийти на улицу оружейников или портных, где он мог сравнить цены и качество всех таких товаров в городе, прежде чем сделать выбор.

Глава четвертая

ХАСАН ЭС-САИД

Начались холодные зимние дожди. Маленький отряд всадников, скользя и оступаясь, спускался с холмов со стороны эль-Хаджеба и Среднего Атласа. Копыта лошадей шлепали, разбрызгивая грязь, и все звуки почти утонули в шуме дождя.

Однако когда показались иссеченные дождем стены и блестящие мокрые изразцы крыш и куполов Мекнеса, по отряду пронесся шум волнения. Люди подтянулись и выпрямились в седлах, по рядам полетели грубые солдатские шутки.

Даже Хасан эс-Саид, командующий маленьким сборным отрядом, ощутил некоторое волнение в крови, хотя был невесел и задумчив. Сквозь пелену дождя он вглядывался в смутные очертания приближающегося города, и ему с трудом верилось в то, что прошло уже больше двух лет с тех пор, как он видел его в последний раз. В действительности исполнилось почти ровно четыре года с того дня, как его привезли пленником в эти суровые и дикие края. Надо признать, он прошел долгий путь, но вовсе не был уверен, что шел в нужном направлении. Во всяком случае, к дому он не приблизился ни на шаг.

Как только Дик принес клятву и поцеловал Коран, он был отдан под опеку Якуба эль-Аббаса, и в его доме, под его руководством прослужил шесть месяцев. В медресе Бу Инания, одном из многих мусульманских училищ города, он основательно изучил арабский, хлуэ — язык берберов, — закон Корана и все применения ислама.

В то же время в доме Клюни он освоил все тонкости запутанного мавританского этикета и нравов. Он перенял их забавную манеру есть, сидя со скрещенными ногами на полу между круглыми низкими столами, набирая пищу с блюда пальцами правой руки — только правой; это было важно. Перед началом трапезы, после каждой перемены блюд и в конце, руки, борода и рот торжественно мылись. Каждому угощению, каждой беседе, каждому деловому разговору или сделке предшествовала церемония чаепития. Чай заваривали тут же, чтобы он был вкуснее, и его больше нюхали, чем пили, сопровождая ритуал должным количеством громких одобрительных причмокиваний и облизываний губ.