Я посвятил себя спасению человеческих жизней. Ни больше ни меньше. Звучит чересчур высокопарно, но я действительно их спасал, и размер моего вознаграждения прямо зависел от количества спасенных. В те времена моя жизнь напоминала партию в теннис: один игрок не покидал пределов своего дома, гостиной с огромным телевизором, лаборатории, в которой он печатал фотографии, уютного бара, где можно было не спеша поглощать завтрак, чувствуя себя совершенно счастливым, маленькой книжной лавки на углу, овощного ларька, хозяйка которого, здоровенная тетка с радушной улыбкой, приберегала для него самый сладкий виноград и самые спелые персики, интернет-кафе, где он часами просиживал в Сети. Другой разъезжал по отведенной ему половине континента. От Кадиса до Сицилии. Как правило, я сам решал, куда направиться, хотя порой приходилось подчиняться обстоятельствам: какая-нибудь ржавая посудина, до отказа набитая албанцами, садилась на мель неподалеку от Бриндизи, и мне приходилось сломя голову мчаться в Рим, брать напрокат машину и нестись на место встречи со вторым игроком.

Так в чем же заключалась твоя работа? — спросите вы. Кого и как ты спасал? Что ж, попробую объяснить: пожарных и спасателей интересует исключительно наше физическое существование. Пожарный вытаскивает человека из огня, спускает по раздвижной лестнице, препоручает заботам медиков и перестает интересоваться их судьбой. Спасатель, сделав искусственное дыхание девушке, едва не погибшей в волнах, обычно не предлагает ей руку и сердце. Я же искал в грязи драгоценные камни, очищал их и полировал, придавая им истинный блеск. Мой путь лежал туда, где красота погибала в нищете. Я дарил ей жизнь, которой она была достойна. Вот в чем заключался для меня смысл спасения.

Вот я в Тарифе, на пляже, солнце несмело опускается за линию горизонта, за моей спиной причудливо переплетаются окаменевшие древесные стволы. К берегу только что пристали несколько дюжин африканцев на своих утлых суденышках. Мокрые и жалкие, они сгрудились у самой кромки воды и пугливо озираются. Береговая охрана тут как тут. Одни бедолаги вот-вот потеряют сознание, другие молят о глотке воды, и у всех зуб на зуб не попадает. Но жандармам плевать, им главное зарегистрировать вновь прибывших. Негры хватаются за непромокаемые пояса, в которые зашиты их скудные сбережения. Но вот на пляже появляются телекамеры, и у жандармов, словно по волшебству, находятся и полотенца и бутылки с водой. Так всегда и бывает: сначала вызывают телевидение, а уж потом “скорую”. Я в списке между телевизионщиками и врачами, разумеется, если действие происходит в зоне моей ответственности. Не стану скрывать: дружбу с правоохранительными органами приходится поддерживать при помощи новеньких хрустящих купюр. Очередной представитель власти звонит мне ни свет ни заря и шепчет, прикрыв ладонью трубку: “Там-то через полчаса”. И через полчаса я там. Знакомый лейтенант тихонько предупреждает: “У тебя пятнадцать минут”. Бегло осмотрев новоприбывших, я выбираю подходящий экземпляр, и офицер кивает: “О’кей, через пару часов приходи в комендатуру”. В условленное время в комендатуре меня поджидает девчонка в красной рубашке и штанах, которые когда-то были белыми, с затравленным взглядом: “Пожалуйста, только не делайте мне ничего!” Потерпевших кораблекрушение ждет медосмотр и чашка кофе, а если какой-нибудь сотрудник миграционной службы накануне смотрел душещипательное кино, то еще и булочка в придачу. Мое дело — забрать трофей и исчезнуть вместе с ним как можно скорее. С девчонкой я стараюсь держаться подчеркнуто любезно, ведь мне надо завоевать ее доверие. Первым делом я вручаю ей заранее купленные кроссовки и тенниску. Вскоре она начинает задавать вопросы. Куда мы едем? Что будет с моими (почти у каждого на берегу остаются родители или братья)? Приходится открывать карты и терпеливо объяснять, что ей выпал редкий шанс на спасение, а остальных сегодня же отправят восвояси, и то если у жандармов не будет дел поважнее. Если мой трофей не говорит по-английски, а так обычно и бывает, я не скуплюсь на переводчика, чтобы как следует разъяснить все тонкости нашего дела. Моя главная задача — сделать так, чтобы мне доверились. Иногда я снабжаю новеньких телефонами наших моделей: если среди них находятся земляки, дело сразу идет на лад. Как правило, над каждым трофеем приходится серьезно поработать, дабы выставить его красоту в самом выгодном свете. Но через пару дней их можно показывать начальству. Обычно я заранее знаю, одобрят ли мой трофей. И никогда не спорю. Едва ли моя начальница застынет с раскрытым ртом при виде Надим — про себя я называю спасенных придуманными именами, иногда они говорят мне, как их зовут, но фамилии почти всегда скрывают, — она вообще редко удивляется или умело скрывает удивление, но у новенькой все же есть немало шансов сделаться моделью. После краткого собеседования трофеям устраивают фотосессию, чтобы поместить их снимки в клубный каталог. Но все это происходит уже без меня: я только спасаю жизни. За своих протеже я спокоен, ведь каждая ночь с ними стоит огромных денег, а им причитается двадцать процентов от каждой выплаты. Обычно модель работает три-четыре дня в неделю. Фиксированных цен не существует. Скажу лишь, что абсолютное большинство наших моделей мне не по карману. А скидок для охотников в Клубе не предусмотрено.

Вам, должно быть, интересно, как я сделался охотником. Что ж, у каждой истории есть начало. Порой причина, по которой мы приступаем к рассказу, бывает важнее самого повествования. Как получается, что мы ни с того ни с сего решаем поведать кому-то о своей судьбе? Ответов существует ровно столько же, сколько самих историй, а моя начинается незадолго до того, как я решил вступить в клуб “Олимп”. Как вам такой зачин: в один прекрасный день я отправился в Боливию, чтобы показывать цирковые представления обездоленным детишкам из городских трущоб. Мне было двадцать три года, а в этом возрасте каждый из нас думает, что может спасти мир. Я как раз закончил учебу — в школе драматического искусства — и полагал, что мой выдающийся талант вкупе с приобретенными навыками непременно должны послужить какому-нибудь благому делу. На самом деле моя история началась еще раньше, но не бойтесь, я не собираюсь пускаться в пространные рассказы о собственном детстве и погружаться на темное дно колодца памяти, чтобы поднять на поверхность волшебное зеркальце, в котором отразится все, что случилось потом. Читая чью-нибудь биографию, я обычно пропускаю главы, посвященные детским годам героя: какой мне интерес знать, как именно звали малолетних хулиганов, с которыми он в дождливый день схлестнулся за школой. Рассказы о чужом детстве вызывают у меня неодолимую зевоту, поэтому я не люблю говорить и о своем собственном.

Кое-кто обязательно скажет: все ясно, автор решил скомкать интригу, его отправляют за трофеем редкостной красоты, он, само собой, в него влюбляется и старается не допустить, чтобы красавца иммигранта превратили в машину для развлечений; вот и весь конфликт. Похоже на любовный роман, слегка отягощенный социальным подтекстом. Боюсь, мне придется разочаровать тех, кто на него настроился. Впрочем, иногда меня посещает искушение отдать дань художественному вымыслу, приукрасив собственные воспоминания.

Мы отправились к Докторше, занялись любовью, и, хоть я опасался, что мои довольно скромные возможности не смогут удовлетворить высоких запросов партнерши, Кармен, успевшая перенестись в мир фантазий, где, вместо меня ее покрывал нубийский принц, была на седьмом небе; воображение — отличное терапевтическое средство: нам достаточно погрузиться в себя, чтобы спастись от удушливой посредственности окружающего мира. После секса я, совершенно умиротворенный, развалился на кровати, а Докторша встала, приняла душ и вернулась в спальню. Чмокнув меня в ладонь свесившейся с кровати левой руки, она прошептала: “Я пошла за покупками”. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем пиликанье будильника вырвало меня из блаженного небытия. Обыкновенно, ночуя в барселонской квартире Докторши, я дожидался, когда она заснет — и начнет сладко посапывать, совершенно утратив бдительность, — чтобы свершить маленькую месть поработившей меня женщине и взять с нее небольшую плату, положенную всем без исключения сексуальным машинам. Дань я взимал необрезанными книгами. Всякий раз я тихонько пробирался к стеллажам, на которых размещалась идиотская коллекция Докторши, и выбирал пять экземпляров, тех, что потоньше. В руках у меня был предварительно захваченный в кухне нож. Устроившись на диване в гостиной, я разрезал склеенные страницы, нанося нелепой коллекции непоправимый урон. Даже если Кармен о чем-то догадывалась, она ни разу не обмолвилась о своих подозрениях. За полдюжины наших свиданий ее собрание должно было уменьшиться на триста экземпляров — серьезная недостача. Порой, когда Докторша предлагала мне поужинать вместе и закончить вечер у нее, мне отчаянно хотелось сказать: конечно, дорогая, это обойдется тебе в пять книжек. Моей целью было полное уничтожение коллекции, но, разрезая по пять томов за одно свидание, я продвигался слишком медленно, и месть грозила затянуться. Перед увольнением из Клуба я планировал посвятить расправе с книгами целую ночь. В отеле, ожидая, когда мне принесут кофе с круассанами, я успел искалечить два тома, приобретенные Докторшей на Куэста-де-Мойяно. Разрезать книгу полностью было слишком рискованно, и я решил ограничиться несколькими тетрадями. Если бы Кармен обнаружила последствия моего вандализма до нашего с Лусмилой отъезда в Малагу, я сослался бы на нечистоплотность книготорговца: бывало, что прежние владельцы разрезали некоторые страницы, а том, в котором пострадала хоть одна тетрадь, уже не мог считаться необрезанным. Телефонный звонок оторвал меня от размышлений, и я не раздумывая взял трубку. Звонила Лусмила. Она заявила, что не придет на обед и мы встретимся в аэропорту. Все это было сказано весьма заносчивым тоном, и ни тебе “привет”, ни “как дела”. С тех пор как Лусмила пополнила ряды охотников, я видел ее всего один раз, на непринужденной, почти семейной, встрече, которую Докторша устроила в начале года, чтобы обнародовать показатели каждого сотрудника и дать хорошего пинка отстающим. Под началом Кармен трудились пятеро охотников, куда меньше, чем в других крупных отделениях. На том собрании мы с Лусмилой едва обменялись холодными приветствиями. Она превратилась в агрессивную деловую женщину в сером костюме, туфлях на высоком каблуке и с длинными волосами, заплетенными в косу. После выступления Докторши албанка задала какой-то вопрос и покинула зал заседаний одной из первых. Мы собирались зайти куда-нибудь выпить по стаканчику и позвали Лусмилу, но та заявила: “Боюсь, моя компания придется вам не по вкусу”. На меня она ни разу не взглянула, хотя мы сидели рядом и я все время старался встретиться с ней глазами. Оставалось надеяться, что с тех пор Лусмила сменила гнев на милость: мне совсем не улыбалось иметь напарницу, которая открыто меня презирала.

Встретившись в аэропорту, мы приветствовали друг друга с прежней холодностью. Лусмила приехала раньше и не стала дожидаться меня, чтобы сдать багаж: судя по всему, ей не хотелось сидеть рядом со мной в самолете. Перед посадкой мы почти не разговаривали. Помню, она изрекла, протягивая мне жвачку:

— В этом мрачном мире до сих пор остались романтики.

— Ты это о чем? — Жвачку я не взял, и Лусмила сунула ее в рот.