– Ты не представляешь, какое это блаженство иметь возможность разговаривать по телефону, не выходя из туалета! Особенно, если тебя застает там звонок какой-нибудь молоденькой особы, которая нуждается в твоем совете, в твоем участии. С появлением у меня радиотелефона вся моя жизнь заиграла новыми красками. Поверишь ли…

В кафе было прохладно и пахло весенним дождем.

Рассказчик прервался, потому что к столику подошла безразлично привлекательная официантка и сменила пепельницу. Ее синий чистенький передник приятно обтягивал плоский живот, к которому так и хотелось прижаться разгоряченной от выпитого щекой.

Когда официантка наклонилась, черные локоны упали на ее холодное лицо, на котором пылал только цветок чувственного рта. Оба собеседника учтиво попытались ей помочь, однако с того места, где сидела наблюдавшая за происходящим Стефания, то есть за решетчатой перегородкой в метре от столика, было отчетливо видно, что мужчины делают это исключительно затем, чтобы воспользоваться неожиданно предоставившимся случаем и заглянуть официантке в широкий вырез платья.

Представив, что они могли там увидеть, даже Стефания пожалела о том, что не сидит ближе.

Конечно же, Дороти ошибалась: Стефания вызвалась отправиться на съемки в «студию» вовсе не затем, чтобы освежать воспоминания. Да, воспоминания были, и даже весьма приятного характера, однако девушка была устроена таким образом, что ее гораздо больше волновало настоящее и будущее, нежели подернутое дымкой времени прошлое.

Из прошлого она делала выводы.

В агентстве «Мотылек», кроме Стефании, была только одна профессиональная фотомодель – Наташа. С другой стороны, Дороти все же не обманула клиента, когда сказала, что ее девушки близки к идеалу. Любая могла бы при желании найти себе место манекенщицы или топ-модели. Любая – если бы одни только физические данные, пусть даже выдающиеся, определяли поступки того или иного человека.

Почему-то считается устоявшимся правилом, что если у тебя длинные ноги, приятной округлости бедра и грудь, заставляющая завистниц предполагать хирургическое в нее вмешательство, забывая о провидении Господнем, то твоя судьба предрешена: капризность в сочетании с покорством чванливым мужчинам – сильным мира сего – даст тебе возможность беззаботного существования в розовом гнездышке среди зеркал, мехов и баснословно дорогих ароматов. Это стало чуть ли не аксиомой, как будто кто-то удосужился спросить мнение самих обладательниц стройных ног и волнующих форм относительно того, а нужно ли им такое гнездышко.

Думать так – значит усреднять всех девушек с хорошими фигурами до (как это он выразился?) резвых телок. Телок, которым лишь бы стойло потеплее да сено послаще. Фу, гадость какая…

Стефания вошла в стеклянные двери магазина «Good's Goods» походкой женщины, которая вполне уверена в том, что ей купить. Это должно было быть «платье для Баковского». Собственно, ему понравится все, что бы она ни надела.

Внутри магазина было как всегда светло и весело. Маргарита, племянница госпожи Гудс, хозяйки заведения, сразу же узнала Стефанию. Это была хорошенькая восемнадцатилетняя девушка, втайне в нее влюбленная и стесняющаяся своих чувств. Стефания на ходу потрепала ее по щеке и прошла в отдел женской верхней одежды.

В самом деле, выбирать ей долго не пришлось. Платье было черное, узкое и короткое. Оно начиналось сантиметров на пять ниже трусиков, а заканчивалось пуританским вырезом под самое горло, что создавало соблазнительный двойной эффект. Полиамид, из которого оно было изготовлено, нравился Стефании не очень, однако он делал вещь практичной, а в данном случае это было весьма важно. К тому же искусственный материал гораздо лучше обрисовывал линии тела.

Неся в одной руке сумочку, в другой – платье, Стефания проследовала в примерочную. Кроме нее, как ей показалось, в отделе никого не было, и потому она даже не стала закрывать дверцу кабинки.

Раздевшись до трусиков, она уже наклонилась, чтобы подобрать платье с табуретки, когда краем глаза заметила, что за ней наблюдают: из-за вешалок на нее внимательно смотрел мужчина. Где-то она его видела раньше, причем недавно. Зрительная память моментально восстановила цепочку событий, сегодняшнее утро, кафе, немногочисленные посетители… конечно, двое ребят за столиком, короткая стрижка, большой рот – «бойскаут»! Какая встреча! Только времени совсем не осталось.

У Сандера Баковского были посетители.

Стефания заметила их не сразу. Они сидели вместе с хозяином в своеобразной беседке, расположенной на возвышении в центре огромного зала, заваленного бумажными колоннами, лодками, пенопластовыми башнями, гигантскими фигурами птиц, обезьян, санта-клаусов, лампами, рождественскими елками, пушками, фруктами в человеческий рост, – короче, всем тем, что только может родить больная фантазия художников и дизайнеров. Царивший повсюду хаос был, однако, кажущимся. Каждая елка, каждый орангутанг имели свое, отведенное именно им и пронумерованное место.

При появлении Стефании из-за столика внутри стеклянной беседки поднялся высокий черноволосый мужчина с несколько узковатым лбом, но зато с большими карими глазами, неприятно въедливыми и про изводящими даже хищное впечатление из-за густых, почти срастающихся над переносицей бровей.

Это и был господин Баковский.

Четверо его гостей – мужчины примерно одних с ним лет – остались сидеть за столиком и при этом, нисколько не смущаясь, разглядывали Стефанию.

Малыш, ты была совершенно права.

Люди могут не видеться подолгу, но если при этом они находятся на досягаемом расстоянии друг от друга, тоска не чувствуется.

Но вот ты уехала за тридевять земель, и мне стало удивительно грустно, как не было уже давно. До сих пор я полагал, что утратил эту печальную способность, наличие которой указывает, однако, на то, что человек живет полноценной жизнью. Спасибо тебе, мой маленький.

Вероятно, ты переживаешь, не донимают ли меня телефонными звонками мои прежние поклонницы. Ведь ты знаешь, что сам я почти никогда никому не звоню. Конечно, мне звонили. И не раз. Но поверишь ли: я не испытывал ни малейшего желания куда-то ехать, с кем-то встречаться и… предавать тебя только для того, чтобы предаться острым ощущениям. Какая глупость! Ни одно ощущение не кажется мне теперь достойным этого.

Раньше я мог без малейших угрызений совести по очереди назначать свидания разным женщинам. Иногда даже подругам. Смею надеяться, что они были искренни в проявлении своих чувств ко мне. Меня же самого эти перипетии по большей части только забавляли. Та же однокомнатная квартира на окраине, те же стены, зеркала, та же ванная. И те же слова. Разные женщины вели себя одинаково. Это лишний раз доказывало условность происходящего.

«Приступая ко всякому новому произведению, а именно так я называю все то, что пишу, поскольку люблю каждое свое детище, хотя и не всегда довольна, но иначе – зачем тогда вообще писать? – итак, приступая ко всякому новому произведению, я должна прежде всего придумать начало. Не у всего есть конец, но все имеет начало. Даже в Библии их два. В «Истории О»

[29]

их тоже два. Я готова ограничиться одним, но только чтобы оно «цепляло» читателя. Однако в последнее время с зачином у меня что-то явно не ладится. Потому что как же «зацепить» этого самого читателя, если в действительности все началось на не Бог весть каком романтичном пароме?..»

Паром уже отплыл от причала Хобокена

[30]

и стал медленно поворачивать тупой белый нос вниз по течению, туда, где выстроились в остолбенелом ожидании стеклянные пирамиды Мирового Торгового Центра.

Паром был пуст.

Молодой человек в очках, успевший запрыгнуть на палубу в самый последний момент, долгое время казался сам себе единственным пассажиром.

Это обстоятельство мало кого волновало. У парома был свой заведенный маршрут, и он одинаково равнодушно пыхтел и под грузом толпы – что в иные дни тоже случалось, – и под модными ботинками одного, хотя и подающего большие надежды инженера Берни Стауэра.

Стояла середина осени. Самое непредсказуемое и изменчивое время года в Нью-Йорке. Причем изменчивое почему-то все больше в сторону дождя и промозглого ветра.

Паром осторожно причалил к пристани, и все снова встало на свои места.

Девушка пересекала пустой зал упругой походкой совершенно уверенной в себе топ-модели или манекенщицы, последние лет пять не сходившей со скользких парижских подмостков в домах признанных законодателей моды.

Берни едва поспевал за ней.

«Чумная девка, – думал он, восторженно косясь на летящий профиль, устремленный вперед взор и притягательные взмахи каштановых волос за ушками. – Неужели она и по городу пойдет голая и в плаще? С одной стороны, оно, конечно, практично, но с другой…»

– Как тебя зовут? – спросила незнакомка, останавливаясь наконец напротив огромного щита с рекламой LEVI'S – аккуратная женская попка, обтянутая грубой, но классной материей.

Увернувшись из-под самых гусениц трактора, Берни стал перепрыгивать с кочки на кочку и в конце концов добрался до человека в желтой каске строителя и тщательно отутюженном костюме служащего банка.

Человек этот был настолько толст, что напоминал пришельца с планеты пивных бочек. При всем при том он отличался завидной подвижностью и работоспособностью. После минуты общения с ним становилось ясно, почему именно его сделали начальником стройки.

Николас Росс, он же человек-бочка, он же непосредственный шеф Берни, оживленно жестикулировал рабочим, оседлавшим стальной каркас будущего здания на уровне третьего этажа, и выкрикивал что-то ценное и неслышное в реве въедливого экскаватора. Завидев приближающегося помощника, он всплеснул руками.

– Берни, какого черта! Где тебя носило? Я уж думал, ты сегодня вообще не доплывешь. Что, девчонку какую-нибудь подцепил?

Берни смущенно улыбался.

– Берни, старина, пора бы тебе остепениться, как ты считаешь? – продолжал развивать свою мысль Николас Росс, когда они сделали по хорошему глотку пива из пол-литровых кружек и безжалостно искусали сочные ломтики пиццы с помидорами и луком. – Кстати, отменный Гиннес, ты не находишь? Берни, я насчет девочек. Ты не забыл, что через двенадцать – постой, сегодня какое? – да, ровно через двенадцать дней у тебя свадьба с моей милой племянницей? Племянница она мне, конечно, не родная, а вовсе даже двоюродная, если я не ошибаюсь, но сути дела это обстоятельство не меняет. Ты на пороге ответственного поступка, Берни. Я прав? – Берни кивнул и заглянул в свою кружку. – Я прав. И поэтому намотай на ус, дорогой: свадьба – это похороны, похороны твоей холостяцкой житухи, так что и относиться к ней стоит со всей серьезностью. Давай за здоровье Эстер еще по глоточку.

Они выпили, доели пиццу, и Берни так расчувствовался из-за отеческой заботы, которой с таким бескорыстием окружил его господин Росс, что решил совершить жест, вовсе не связанный с подхалимажем, а именно – расплатиться. Ощупав карманы пальто, пиджака и, наконец, брюк, он с видом жалкого двоечника ухватился за спасительную, но уже пустую кружку.

– Что случилось, Берни?

Глаза начальника откровенно смеялись над ним.

– Потерял бумажник, кажется…