Ну вот, затеяли потасовку! В такой неудобный момент приходится знакомить читателя с героями нашей повести. Санька Губанов — настырный забияка — скосил под ножку длинного и неповоротливого Валерку Никитина, молотит ему в бока конопатыми кулаками.

Руки у него до самых локтей краплены конопушками и лицо — тоже. Волосы светло-рыжие, напоминают пересохшую августовскую траву, уши большие, оттопыренные, шелушатся от загара, но больше всего заметны на Санькином лице толстые, будто распаренные губы. Такие у всех у них в роду.

— Постой, Губан, дай только вырваться! Пусти, говорят! — Валерка пытается приподняться на четвереньки.

Из-за рыбалки и завалил Санька русский язык. В тот день, не ведая, что класс пишет изложение, он преспокойно удил возле бывшей плотины ельцов: запамятовал про контрольную. Клев, как на грех, был отменный, проворные ельцы с лета хватали ручейника: с десяток Санька отправил уже в полиэтиленовый мешочек, прижатый камнем. Да младший брат Андрюшка поймал штуки три, у того то и дело рыба срывается, пришлось разок стукнуть по шее, чтобы рот не разевал.

— Шевели своими граблями! Силешки, что ли, нет? Вытягивай навыхлест. Только рыбу пугаешь, как чучело огородное. Уж которая сорвалась, та ни в жизнь не клюнет больше.

— Хватит тебе! Всегда так, когда ты злишься, хуже бывает. Я бы твоей-то удочкой…

— «У-гу-гу»! — гнусавым голосом передразнил Санька. — Дрыхнул бы себе дома, а то напросился.

Андрюшка упрямо хлопает белесыми ресницами, с волнением ожидая следующей поклевки, подталкивает кверху козырек кепки, сползающий на глаза. По правде разобраться, какой спрос с такого рыбачка? Взял его Санька с собой, потому что в последние дни учебы Валерку Никитина на реку не отпускают — зубрит. С Валеркой, конечно, интересней, тот знает толк в рыбалке, и снасти у него хорошие: жилки и крючки отец привозит ему из города, когда бывает там по совхозным делам.

В прежние времена Заболотье славилось охотниками. Дедушка рассказывал Саньке:

— Бывало, купцы из самого Нижнего Новгорода приезжали в деревню по первому снегу. Помню, мне с твое годов было, у отца останавливались. Вечером полна изба мужиков, на столе — бочонок с вином. Я сижу на печке да поглядываю на пирование: шумят, спорят, дыму понапустят, что лампа задыхается. Тут и договаривались почем будут брать шкурки, птицу и прочее. Несколько дён охотники ходят в лес, а купцы примают у них всякую дичь. Рябчиков, тетеревов, глухарей, пушнину целыми санями-розвальнями увозили. Богато было в лесу.

Санька гордился тем, что они, Губановы — только вот фамилия досталась скверная, — самые коренные Заболотские жители, а дед Никанор — один из тех охотников, которыми славилась деревня. Когда спросишь его, много ли добывал он птицы и зверя, только головой помотает: дескать, бессчетно. Помнил одних медведей — двадцать шесть. В войну ему разрешено было бить даже лосей, потому что он снабжал мясом солдат; прямо на дом привозили соль и порожние бочки под лосятину и медвежатину. Пользуясь своим особым положением, дедушка выручал в те голодные годы однодеревенцев, и сейчас все относятся к нему почтительно, будто к старейшине.

Должно быть, первым заболотоким поселенцем был тоже охотник: подходящее облюбовал место среди нетронутого леса. Строились прадеды вольготно, рубили просторные пятистенки и ставили их кому где вздумается, поэтому нет в Заболотье определенной улицы, словно какая-то неведомая сила встряхнула избы и смешала, как кубики. Поля вокруг деревни ровной лепешкой легли, будто по циркулю обведены и сжаты лесом. Немного пашни у заболотцев, потому что лес был неподатлив, да прежде и кормил их. Нынче все поля засеяны рожью, светло зеленеет она за гумнами, лишь кой-где простроченная тропинками. Одну протоптали ребята: там, у заполицы, петляет густым ивняком Талица, ненадолго выбегает в луга и снова прячется в зарослях.

Разделяя пополам поля, через Заболотье тянется проселок; раньше машины по нему ездили редко, разве что в сухую погоду, чтобы спрямить путь до станции. Нынче зачастили, потому что именно сюда сквозь боровой лес ведут новую шоссейку: километра два осталось до деревни. С каждым днем все явственнее доносится глухой, как бы подземный, гул бульдозеров, грейдеров, тракторов, работающих на дорожном строительстве.

Только собрались с Валеркой сходить на дорожное строительство, как на грех, Андрюшка выскочил из-за поленницы, будто специально подкарауливал.

— Вы куда?

— Никуда, просто так.

— Смотрите, чего нашел! — разжал кулак, показывая белое в коричневую крапинку яичко.

— Где? — спросил Санька.

Отец Санькин плотничает в Ермакове: село круглый год строится, новые улицы выбежали в поле, где раньше пахали. На работу он ездит на мотоцикле, а сегодня почему-то оставил его, видимо, уехал попутно с Валеркиным отцом: за ним присылают утром машину. Зато мотоцикла у Никитиных нет.

Старый «М-105» стоял в палисадничке у крыльца, давно искушая Саньку, но сперва нужно было сделать свою норму: ошкурить пятьдесят тычинок, чтобы вечером отец мог загородить еще одно звено тына. Пришлось звать на помощь Андрюшку, хватит ему баклуши бить — забавляется на пруду. Караси в эту пору плещутся у самого берега, хоть руками хватай.

— Иди сюда! — Санька поманил братишку пальцем. — Не все бездельничать, так и будешь за моей спиной всю жизнь маленьким прикидываться.

— Тебе велели, ты и делай.

— Ну хорошо, сейчас поеду на мотоцикле, посмотрю, что запоешь.

Отец у Шурки с Витькой лесоруб, и живут они в лесном поселке. Как только начнутся каникулы, так ребята целые дни пропадают в лесу. Привольно им тут и все знакомо: лесовозные дороги, тропинки, овраги, ягодники на вырубках, грибные места. Счастливая пора. Она остается в памяти, как один длинный и праздничный день.

Щурка перешел в седьмой класс, а Витька — в девятый. Повезло Шурке: чуть было не уехал брат в техникум, да передумал. Все-таки здорово, когда рядом старший брат, никто в поселке тебя не тронет, и в лесу надежно.

Нынче в делянах земляники жуть сколько, ступить некуда — все красно. Каждый день по два бидона приносили, а сегодня пропал интерес к ягодам, потому что за обедом, когда хлебали молоко с земляникой, отец объявил долгожданное:

I

II

III

IV

В конце лета отец отвез Алешку в деревню, к бывшей соседке бабке Глаше. Раньше отец жил в этой деревне, а теперь не осталось ни дома, ни родни. Бабушка умерла. Алешке шел пятый год, когда последнее лето гостили у нее.

Это была самая длинная в Алешкиной жизни дорога. Поезд целую ночь мчался сквозь темноту. Лес все летел и летел навстречу, распарывая пиками елей фиолетовое небо, и Алешка, прильнув к стеклу, с затаенным беспокойством смотрел на редкие огни, и казалось, поезд больше не остановится, не вырваться ему из этого царства ночи, и даже в гудках паровоза было что-то тревожное, как будто звал он на помощь.

Но настало утро, и Алешка проснулся, разбуженный солнышком, заглянувшим к нему на вторую полку. Оно катилось впереди над посветлевшим, приветливым лесом, а поезд гнался за ним и догнал, когда солнышко поднялось в самую высь.

Алешка с отцом вышли на тихой, будто уснувшей в этот полуденный зной станции. Напротив станционных построек, за дорогой, высились целые горы бревен, там под навесом пчелой жужжала электрическая пила.

— Видишь, сколько бревен навозили? Скоро весь лес повырубят, — сказал отец.

У Генки Сотникова появилась настоящая полосатая тельняшка, на зависть всем ребятам. Прислал такой подарок двоюродный брат Олег из Мурманска. Сам он в море не бывал, работает крановщиком на стройке, а вот угадал каким-то чутьем Генкино желание, очень кстати пришлась ему тельняшка.

Трудно сказать, почему Генка мечтал стать капитаном, ведь возле деревни Киселихи, где он живет, нет даже крохотной речки, а до любого моря — больше тысячи километров. Не зря взрослые шутливо стали подтрунивать над ним, дескать, сухопутный моряк. Но пример для подражания есть удивительный: в их районе, на берегу безвестной речки Вохтомы, находится родина адмирала Смирнова. Когда-то он тоже бегал босоногим мальчишкой, как все, не зная, что судьба его будет накрепко связана с морем.

Генке тринадцать лет, скоро кончатся детские забавы, а мечта, возможно, останется. К ребятам, которые постарше, он еще не пристал, да и не любит с ними водиться, напротив, ему нравится коноводить над младшими. Когда же его грудь, жаждущую подвигов, украсила тельняшка, Генкино влияние на ребят сразу усилилось.

Сегодня собрал свою послушную ватагу, покатили на велосипедах купаться. До реки — километра три. Генка несется впереди, свистит, как атаман, в спортивно-судейский свисток; ребята, раскачиваясь из стороны в сторону, старательно крутят педали, но ни один не пытается обгонять его. На несколько минут велосипедисты скрываются от полуденного солнца в лесу, затем дорожка снова выбегает в клеверное поле, и начинается затяжной спуск к реке: здесь колеса катятся сами — одно удовольствие.

Побросали на лугу велосипеды, наспех постаскивали одежду, каждый хотел поскорей окунуться в прохладную Протешу: как горох посыпались в воду с невысокого срывистого берега. Взбаламутили реку — шум-гам, брызги.

Я выхожу на поле и вижу новый сруб у трех завьяловских берез, и овладевает мною чувство, близкое к ликованию. Сколько лет, приезжая в отпуска, с болью наблюдал я, как убывает Нагорье; казалось, не будет конца этому убыванию (от некоторых соседних деревень остались уж только названия).

Еще на станции я узнал, что до нашего совхоза начали строить шоссе. Попутный самосвал прокатил меня с приличной скоростью по готовому четырехкилометровому участку до речушки Трусихи. Дальше я шел пешком, и меня обгоняли трехосные тягачи с длинными стволами бетонных опор для электрической линии, трасса которой тоже прошла возле нашего Нагорья. И вот новый сруб…

Весной мать писала, что вернулся Завьялов со своей Настей и ставит дом на месте прежнего, что живут пока они у нее. Обрадовался я несказанно этому письму, потому что не мог представить деревню без Завьяловых, семья у них многолюдная, работящая и веселая. К тому же соседи они нам, жили мы с ними в большом миру. Несколько лет назад они уехали в Горький, а теперь, поборов гордость и сомнения, вернулись, не побоялись пересудов.

Сыновей у Завьялова четверо. Старшие, Витька и Саня, были моими первыми дружками в детстве. Завидовал я им: куда ни пойдут — всегда несколько человек. Мать так и говорила «Вон Завьялова бригада по рыбу пошла». В таких случаях я хватал удочку и догонял Завьяловых.

Из последнего письма от матери я знал, что Витька обещается на днях в отпуск: помочь хочет отцу управиться до зимы с домом.